— А ты найди эзоповский язык! — призывает Лиза. — Пикассо как говорил: «Я не ищу, я нахожу».

— При чем тут Пикассо? — кричу я мужу, который ищет свои носки по всему дому. — Ты можешь мне объяснить Лизину мысль?

— В отличие от Пикассо я ищу, но не нахожу, — отвечает он, имея в виду носки. — И сколько у нас хламу под ногами! Зачем этот сломанный стул?

Я беру стул и выношу за дверь — выбросим. Он служил на дне рождения для какого-нибудь своего в доску гостя, обычно — для Лизы. А теперь ее убыло из моих гостей.

Но тут муж нашел носки и подобрел на глазах, стал оправдывать Лизу: мол, она умная, все понимает, но пробивать не будет. Однако осуждать за это нельзя. Борцовские качества должны в человеке родиться: нужна для них база. А Лиза что видела: предательство со стороны возлюбленного, потом — предательство со стороны мужа. Еще свекровь травила всю жизнь, где ей опору-то взять?

— Ну и нечего без борцовских качеств в редакторы идти, — не сдаюсь я, начиная свой ежедневный труд по обрезанию гнили с яблок, так называемых «пище-брак», которые стоят всего 25 копеек килограмм.

— Мама, ты любишь, что ли, яблоки обрезать? — спрашивает дочь. — Всегда улыбаешься, когда работаешь.

— То, что делаешь для детей, делаешь всегда без раздражения, понятно? И вместо того чтобы писать рассказы, я часами яблоки обрезаю.

— Зато писать хорошо будешь! Бальзак же нюхал гнилые яблоки, чтобы писалось, — объясняет сын. — Можно сушку взять?

— Можно. И мне дай... Ой! Зуб сломала. Конечно, отчего будут зубы крепкими, когда так питаемся... Что же делать? Послать, что ли, свои рассказы в журнал?

— Пошли. Писание в стол — та же любовь без ответа... Мне кажется, что ты лучше всех пишешь. Неужели я необъективен?

          — Как же, милый, ты можешь быть объективным, если у нас четверо детей?

И я посылаю рассказы и роман в московский журнал. Оттуда приходит посылка. Некая прелестная редактриса Наталья Дмитриевна (имя это навечно врезается в память!) прислала посылку: гречку, масло, сгущенку.

          — Гречка пахнет гречкой! — нюхают дети крупу-ядрицу.

— А масло желтое как масло! — говорит муж.

— Но рассказы, пишет, пробить не смогла, даже сама увольняется, ибо устала смотреть в пустые глазницы начальницы.

И я рву на части свой последний рассказ, потом отношу его в мусорное ведро, стоящее в туалете. В народе это называется так: «Выколю себе один глаз, пусть у моей тещи зять кривой будет!»

Решаю: буду зарабатывать перепечаткой на машинке. Все. Хватит голодать! Уже дошли до того, что жизнь семьи на уровне военного коммунизма: одни духовные проблемы и никакого быта, приличествующего эпохе. Еду в ЦУМ за бумагой и копиркой — буду машинисткой.

У ЦУМа выпивший человек не поладил с южным продавцом цветов. Вот шапку-то южный человек с нашего и стащил. Тогда наш цветы у него опрокинул — все ведро на асфальт. А прохожие стали собирать и уносить с собой. Тут другой южный человек подъехал в такси, еще цветы привез. Подвыпивший без шапки к багажнику подлетел — цветы выбрасывать! А люди из ЦУМа выходят — и видят: цветы! Собрали половину, тут южные продавцы кинулись оставшиеся цветы топтать — лишь бы никому бесплатно не достались. Растоптали и ушли. Я посмотрела на кляксы из красных гвоздик, и что-то шевельнулось внутри. А тут проходила женщина, увидела два пустых ведра из-под цветов, вылила воду и забрала их. Я же вернулась домой. И бумагу с копиркой покупать не стала.

— Ни за что не буду больше рвать свои рассказы! Я сама в Москву поеду, повезу их. А то что: они меня в лицо не знают — как будут печатать?!

— Гомера до сих пор в лицо не знают, а печатают,— ответил муж.

— Да и ехать не на что, — согласилась я. — Но все равно жаль, что рассказ порвала...

— Я его уже достала давно, — сказала дочь, — сложила, только склеить чем?

Я обрадовалась и раскрыла секрет: клей был спрятан, потому что недавно дочь брызнула им в глаз, который потом долго спасали.

— Возьми его там, где была косметика.

— Мам, а почему этот ящик шкафа ты называешь: «Там, где была косметика»?

— Потому что раньше там была косметика. Пока я рассказы писать не начала. Были деньги, была и косметика.

Муж понял, что я дошла, и махнул рукой: ладно, сдавай в «Букинист» книги и езжай в Москву.

В поезде я прочла в газете заметку о том, что сокращение белка в рационе удлиняет жизнь.

— Скоро у нас здесь все долгожителями будут, — говорили в вагоне, прочтя статью вслед за мною.

— Один критик упрекнул меня, что я своеобразие родного города не могу отразить, — сказала я. — Муж тогда предложил послать по почте нашу корзину с грязным бельем тому критику; мы его полгода выстирать не можем; то воды нет, то электричества, то порошка. А то он не верит, что существуют те трудности, которые я описываю.

— А вы писательница? А как вы писать начали?

— И писать-то начала из-за затоптанности. Нашла однажды себя на кухне, пишущей повесть, благо кухня узкая: одной рукой кашу мешаю, другой — пишу. Со мной что-то вдруг сделалось. И слова приходят. Описываю дом, сад, вот только людей там нет. И я будто бы не знаю, каких людей там поселить.

— А у вас положительный герой есть? — спросил сосед.

Где-то он набрался такой терминологии, а вот о том, что положительным героем может быть сам автор, люди и не слыхали, небось это тайна великая есть. Разве что при закрытых дверях учитель мог сказать: «Дети! А кроме того — положительным героем может быть смех или автор. Но вы об этом никому не говорите!»

Приключения в Москве начались с первого дня. Я приехала в шубе и зимних сапогах, а в столице жара 24 градуса. Тут же я стерла в кровь ноги и поползла в магазин «Обувь». Меня сразу без очереди впустили в отдел, где я купила босоножки. На туфли денег не хватило. Так я оказалась в шубе и босоножках.

В толстом журнале мои рассказы похвалили, но печатать отказались. Мол, политика в литературе еще не определена, а рассказы слишком острые. Дали мне зато целую сумку еды: тушенку, конфеты, гречку, а также один свитер и трое брюк детям. Так что не зря, можно сказать, съездила в столицу.

          — Я говорил, что Гомера тоже не знают в лицо, — ворчал муж.

Я поняла: нужно что-то делать. Тут пришел наш друг — знаменитый на весь город критик Андрей Валентинович — и сказал: