Быстрейшее существо, которое довезет

нас до совершенства, есть страдание.

М. Экхарт

Самые несчастные в страдании — животные,

ибо для них оно — бессмысленно.

Ф. Ницше

Мне было четырнадцать, когда вышел фильм «Человек-амфибия». В деревне нашей фильмы шли два дня по два сеанса: второй только для взрослых. Я постеснялась нарушить правило и на взрослые сеансы не сходила. Потом жалела.

Фильм увезли, но трепались на ветру у клуба две маленькие афишки, одну я отважилась стянуть.

Достанешь, развернешь — вот силуэт Ихтиандра, безвозвратно уплывшего в океан. В первый момент действует как удар, но быстро истончается впечатление, иссякает, как завод механической игрушки: уже знаешь этот силуэт наизусть. Но остается еще текст, фамилии — перечитывать; буковки текста, точки типографского клише — так по крохам и наскребешь на новую весть о фантастическом этом юноше.

Потом появились действительно новые вести: фотооткрытки артиста В. Коренева, можно стало близко вглядываться в кристаллический узор его радужек, но не помогало: как ни приближай его, Ихтиандрова двойника, лицо к своим глазам, хоть вплотную, хоть проглоти это изображение внутрь себя — обладания нет как нет, и даже наоборот: все слабей напоминающая сила — выдыхается, как запах.

Утешало немного, что артист В. Коренев — человек с ЕГО походкой, с ЕГО голосом и глазами — жив и достижим. Что, впрочем, было предательством: согласиться обитать в убогой среде реальности — после того как знал совсем иной, несравненный мир! Не лучше ли было уйти Ихтиандром в ночной, отсвечивающий лунными бликами океан и не вернуться. Да и А. Вертинская тоже: как можно после того выносить обозримую жизнь и новые роли! Где же верность?

Впрочем, что требовать с других, сама-то я тоже осталась. Но мне просто некуда было уплыть. Речушка нашей деревни звалась Сухой, в ней были места по пояс, а кое-где ямы и по шею: присев в темную муть, оттолкнуться, вытянув руки, и, воображая в затворенном слухе волнистый «подводный» пассаж А. Петрова, секунды три влачиться вперед, пока мелководье не вытеснит тебя наружу.

Не было где прилично сгинуть, не то что пребывать.

Когда еще вырастешь и дорвешься до океана! Детская подневольная жизнь, плен, сердце ушибалось ежечасно о пределы доступного и, все в ссадинах, все в слезах, в убожестве, только и успокаивалось во сне.

Сильно тогда ругали фильм за «красивость», чуждую созидательному героизму и истинным идеалам нашей молодежи. Я, сама «наша молодежь», бессильно ярилась: как не понимают они, что без вечного голода по Иному душа запустевает.

Фильм пережил свою критику и уже четверть века не сходит с экрана, отвлекая «нашу молодежь», поколение за поколением, от конкретности созидательных задач.

С последнею моей четырехлетней дочкой были мы на юге. Море; плыть, дырявя пальцами медузы; рассыпчатый белый песок, а вечером фильм «Человек-амфибия».

Я смотрела как сквозь толстый, уже непрозрачный слой памяти, наросший (мозоль от всех событий жизни) поверх нежных первых впечатлений. И почти не узнавала Ихтиандра.

Зато его узнала моя дочка. Наследственная память? (Ведь такая еще маленькая — спрашивает: «Мама, а кто такая война?» — «Это когда дяденьки идут убивать друг друга». «А тетенькам нельзя?» — «Можно, в конце концов, и тетенькам».— «Ты уйдешь на войну, а меня заберет дедушка, я вырасту большая, приду к тебе, и ты порадуешься, что я уже выросла и дышу носиком».) И вот, в кино она узнала его, вспомнила и затрепетала на тех кадрах, которые ранили когда-то подвижное мое воображение. И я досматривала фильм уже через нее, как через чуткую оптику — добавку к моему изношенному зрению.

Пеночка была потрясена. Весь следующий день она переспрашивала имена: «Гуттиэре? Педро Зурита?» И все, что близко к теме: жизнь акул, медуз и дельфинов. «Мне так понравилось его лицо!» И ручками нетерпеливо встряхивает, и ножками переступает, волнуясь. И тоска возобновить ненаглядное и, бог даст, наглядеться. Пришлось вечером снова идти в кино. Она просилась потом еще, но фильм увезли. Снова и снова она перевспоминала события, только о них одних могла говорить, остальной мир поблек. «Мне хочется увидеть его лицо!» — просила. Бедная! Она даже не могла понять, что с ней случилось, что за беда, что за тоска неутолимая, а я не могла помочь. Такая еще маленькая, что не объяснишь ей, что это любовь.

К счастью, в детстве обменные процессы идут быстро, все прежние клеточки отжили, сменились новыми, и сущая боль прежних стала лишь памятью новых. Первый отпечаток на нетронутой глине.

Таким образом, появилось у нее свое прошлое.

Подросши на полгода и еще раз посмотрев фильм, она решила повзрослеть и сняться в нем в роли — ну хотя бы сестры Ихтиандра. Как всякий творец, заново перекраивает действительность.

«А Гуттиэре-то еще не знает, что у Ихтиандра есть сестра!» — хитро посмеивается.