Потом, как и всегда, его обступили фотокорреспонденты, и Леня Карасик, самый настырный из них, подбежал к нему, поблескивая горячими черными глазами:

— Петя, не шевелись! Теперь чуть в сторону, вот сюда, вот так, еще немного... Порядок!

Петр послушно отошел, повернул голову. Толпа мальчиков и взрослых, стоя у самого барьера, влюбленно провожала глазами каждый его шаг.

Огромный стадион казался притихшим. Трибуны постепенно редели, и лишь внизу, в первых рядах, еще стояли люди, должно быть, самые заядлые болельщики.

В крайнем ряду Петр заметил Лелю, она, улыбаясь, кивала ему, и он улыбнулся в ответ.

— Петюшка, — раздался рядом негромкий голос.

Петр оглянулся. От барьера на него восторженно смотрел человек в клетчатой, синей с серым рубашке.

Петр машинально кивнул ему, хотел уже пройти мимо, но человек тоже пошел вдоль барьера, вровень с ним, повторяя:

— Петюшка, неужто не узнаешь?

Петр вгляделся. Седые, стриженные бобриком волосы, на щеках красные склеротические жилки, в незастегнутый ворот рубахи видна худая шея. На вид — лет шестьдесят, не меньше.

— Не узнаешь, Петюшка? Дядю Костю-то?

Чем-то давно знакомым и близким пахнуло на Петра от этого имени. Показалось, что и в самом деле он помнит щеки в красных жилках, стриженные бобриком волосы...

Петр хотел уже было остановиться, расспросить старика, откуда он его знает, но в этот миг тренер Сергей Ларионыч, накидывая на плечи Петра фуфайку, строго сказал:

— Пошли скорее...

Петр натянул фуфайку, потом бросил устало через плечо:

— Не помню, голубчик...

Не доходя до раздевалки, он все же обернулся. Старик смотрел ему вслед, опершись руками о барьер. Худое лицо его казалось растерянным.

«Чудак какой-то», — беззлобно подумал Петр и тут же забыл о незнакомце.

В машине Сергей Ларионыч сел за руль, а Петр с Лелей поместились на заднем сиденье.

Машина неслась по Ленинградскому шоссе. Ветер, еще совсем по-летнему теплый, со свистом влетал в окна, лишь изредка обдавая внезапным холодком, предвестником недалекой осени. Первые желтые листья кружились в воздухе, падая медленно, как бы нехотя...

— Понимаешь, — сказал Петр, косясь на напряженную спину Сергея Ларионыча, — меня давеча на стадионе один чудак окликнул... Петюшкой назвал...

— Кто же это? — спросила Леля.

— Сам не знаю, — Петр пожал плечами. — Сроду его не видел.

Леля пригладила волосы на висках, сказала задумчиво:

— А ты бы спросил его.

Сергей Ларионыч повернул к ним большое бледное ухо:

— О чем разговор?

Пришлось повторить.

— Есть о чем говорить, честное слово! — махнул рукой тренер. — Давай лучше отдыхай сегодня весь вечер, а завтра с утра — в Сокольники...

— Есть с утра в Сокольники, — сказал Петр.

Ночью он проснулся внезапно, как от удара. В комнате было темно, тихо. Леля лежала рядом, дышала неслышно — крепко спала. В углу уютно верещал электрический счетчик, словно сверчок на печи.

Петр встал, подошел к окну, осторожно раздвинул портьеры. Вдалеке неярко сиял теплым светом точеный силуэт высотного здания.

Петр присел на подоконник, перебирая пальцами бахромки портьеры. Почему это ночью мысли всегда кажутся ясными и так хорошо думать о прошлом?..

Жизнь представлялась ему налаженной, прочной. Все шло, как говорится, по прямым рельсам. Весной он полтора месяца тренировался на юге и вчера, пробежав десять тысяч метров, вышел, можно сказать, на рекорд. Чувствует он себя превосходно, у него есть Леля, они любят друг друга, осенью он едет на соревнования в Стокгольм и, кто знает, может быть, перекроет свой последний рекорд...

Все было хорошо, просто отлично, и, однако, что-то мешало ему, назойливо саднило...

Словно в калейдоскопе, мелькнул перед ним многоглазый, многоликий стадион, ветер снова ударил в лицо, засвистел в ушах, и вновь ощутил он то незабываемое, великолепное чувство, когда грудь его коснулась ленточки финиша.

Цветы, аплодисменты, улыбка Лели, черные горячие глаза Лени Карасика, властный, хозяйски уверенный жест тренера Сергея Ларионыча, набрасывающего на плечи Петра фуфайку, и дальше, дальше...

Вот и споткнулся. Старик в клетчатой рубашке. Конечно же он!

В конце концов Петр вспомнил его: это был дядя Костя, управдом из соседнего дома, с 3-й Валовой улицы.

Как сильно изменился он за эти годы... Темные, почти черные волосы стали седыми, щеки усеяны красными жилками. Похудел старик, весь как-то ссохся, и мудрено узнать в нем того веселого, крепкого человека, приятеля всех окрестных ребят. Ведь это именно он оборудовал на пустыре в конце улицы спортплощадку, раздобыл сетку, волейбольный мяч.

Ранней весной, вместе с ребятами, дядя Костя посадил вокруг площадки акацию и черемуху. А в мае ударили заморозки — и саженцы погибли.

«Ничего, — сказал тогда дядя Костя. — Мы осенью снова посадим и акацию, и яблони, и клены. К весне вот такие вырастут, никаких морозов бояться не будут!»

Он был одинок, жена умерла, а дети, как он говорил, «не уродились». И каждую свободную минуту он проводил с окрестными ребятами, чаще всего на спортплощадке.

Однажды дядя Костя повесил на воротах площадки вывеску: «Стадион «Роза ветров».

Вывеска была сделана из толстой серой бумаги, буквы, нарисованные красным и синим карандашами, плясали.

Бог знает, чем полюбилось ему это название, но как бы там ни было, а с тех пор и взрослые и дети только так и называли бывший пустырь — «Роза ветров».

Петр не заметил, как вслух произнес эти два слова — «Роза ветров». А произнеся, ощутил, как когда-то, в детстве, холодок нетерпения, предвкушение чего-то радостного, праздничного, что всегда охватывало его при мысли о «Розе ветров».

Он прибегал туда после школы, проводил там долгие вечера. Взлетал и падал кожаный мяч, десятки голосов дружно кричали «аут», а в другом углу стадиона, там, где вместо изгороди широко разрослись акации и клены, ребята прыгали в длину, и дядя Костя, бессменный судья, объявлял, кто прыгнул дальше всех.

Дядя Костя хорошо плавал, а нырял просто на диво. Он первый научил Петюшку плавать. Взял его как-то с собой в лодку, поехал по Москве-реке, а как добрались до середины, вдруг сбросил Петюшку в реку. Петюшка отчаянно забил руками и ногами, вздымая фонтаны водяных брызг и давясь холодной горьковатой водой.

— Спокойнее, — приговаривал дядя Костя. — Спокойнее, плыви ко мне, не бойся.

...Петр не заметил, как наступил рассвет. Большое солнце, выкатившись из-за высотного дома, засияло на голубом небе, теплые лучи заливали своим светом подоконник, зайчиками играли на стенах комнаты, а Петр все вспоминал...

Он снова видел узкую ограду, за которой раскинулся Стадион юных пионеров, и себя, маленького, робкого и сердитого, стоявшего у входных ворот. Его привел туда дядя Костя. Он не хотел идти, но дядя Костя был еще упрямей его, настоял на своем. Он разыскал на стадионе какого-то толстого человека в зеленом свитере, что-то долго и настойчиво говорил ему, и тогда человек подошел к Петюшке, спросил:

— Этот?

— Этот, — ответил дядя Костя, — Петюшка. — И поправился: — Петр Сокольников... — Потом, понизив голос, стал опять что-то горячо доказывать.

Петюшка расслышал:

— ...Вы знаете, до чего он способный, вы только поглядите, я вам, знаете, что скажу...

Он говорил бы, наверное, еще и еще, но тут зеленый свитер (он руководил секцией юных легкоатлетов, как позднее узнал Петр) улыбнулся и сказал умиротворенно:

— Ну-ну, поглядим... — И долгим изучающим взглядом посмотрел на Петюшку. — Хочешь заниматься спортом? По-серьезному?

Петюшка не успел ответить. Дядя Костя сказал за него — быстро и взволнованно:

— Да конечно же хочет! Очень даже хочет!

И Петюшка начал заниматься легкой атлетикой на настоящем стадионе в секции легкоатлетов.

Теперь он уже реже бывал на «Розе ветров», а когда приходил туда, то, немного важничая, рассказывал о тренировках, соревнованиях, о всевозможных матчах, усиленно пересыпал свою речь спортивными терминами, и было ясно, что все это ему еще в диковинку: и тренировки, и соревнования...

Однако ребята слушали его с неподдельным интересом. Но, может быть, внимательней всех слушал Петюшкины рассказы дядя Костя.

Иной раз Петюшке казалось, что дядя Костя не на шутку привязан к нему, скучает, если долго его не видит.

Потом началась война. Петюшка с отцом и с матерью уехал на Урал, а когда вернулись, поселились уже в новом доме, на другом конце Москвы, потому что старый их дом сломали и на месте бывших переулочков с покосившимися домиками возвышался ансамбль новых красивых зданий, а там, где была «Роза ветров», разбили сквер с клумбами и посыпанными красным песком, рябыми от солнца и листьев дорожками.

Петюшка редко встречал после войны старых товарищей. А дядю Костю, тоже переехавшего куда-то в другой район, не видел ни разу. Впрочем, он и не пытался разыскивать его — отвык, почти позабыл за эти годы.

Петр раскрыл окно.

Снизу, со двора, тянуло влажным запахом земли, прибитой дождем пылью. Очевидно, недавно прошел дождь. Мягко, как бы боясь разбудить спящих, шелестели деревья.

Петр хотел отвлечься и не мог. Старик все время был рядом, снова и снова слышался его немного хриплый, глухой, такой знакомый голос: «Петюшка...»

И свой голос — торопливый, пренебрежительный: «Не помню, голубчик...»

Петр даже плечами передернул, словно ему холодно стало.

Да, самое легкое было отмахнуться, пройти мимо, позабыть. Но теперь позабыть уже невозможно.

Кто знает, как сложилась бы жизнь Петра, если бы не дядя Костя с его горячим, упрямо не стареющим сердцем?

Солнечный зайчик пугливо спрыгнул со стены, скользнул по кровати, мимоходом задев лицо Лели. Леля проснулась, зевнула, приподнялась на кровати.

— Петя, — сонным голосом позвала она. — Ты где? Почему так рано встал?

Петр подошел к ней, сел на кровать.

— Вспомнил, — облегченно сказал он. — Думал, думал и вспомнил!

Лелины заспанные глаза, щурясь, глядели на него.

— Ты о чем? — зевая, протянула она.

— Да старика этого, который меня на стадионе окликнул, вспомнил. Оказывается, он у нас управдомом был...

— Да? — равнодушно сказала Леля, закалывая на затылке распустившуюся косу. — Управдомом?

— Ну конечно, — кивнул Петр. — Я ведь его знаю с детства. Еще когда вот таким был...

Леля не отвечала, внимательно разглядывая себя в ручном зеркале.

— Надо бы его разыскать, — сказал Петр.

— Вот еще, — нахмурилась Леля. — Больше тебе делать нечего...

Петр в волнении прошелся по комнате.

— Разыщу. Только как это сделать? Дома там все снесены, и потом я его фамилию позабыл. Ткаченко или Савченко, что-то в этом роде. Или, может, Левченко?

— Одним словом, как у Чехова — лошадиная фамилия, — рассмеялась Леля, накидывая на плечи халатик.

— А все-таки я узнаю, — бормотал Петр, расхаживая по комнате. — Все равно узнаю. Через ребят разыщу, которые там жили. Их-то я помню. Или в райисполкоме справлюсь.

— Хватит! — оборвала Леля. — Я думала, он шутит, а он, оказывается, всерьез... Встретил какого-то старика, которого, наверное, если опять встретит, не узнает...

— Нет, почему же? — спросил Петр, но уже более спокойным голосом. — Как так не узнаю? Конечно же узнаю. Он, если хочешь знать, лучшим моим другом был...

Петр хотел рассказать обо всем. И о «Розе ветров», и о том, как он научился плавать, и о человеке в зеленом свитере, которого дядя Костя уговорил взять его, Петюшку, в секцию легкоатлетов. Он хотел говорить о том, о чем никогда не говорил ей, как-то не приходилось, но опять, как и ночью, воспоминания нахлынули на него, и он замолчал, не в силах вымолвить ни слова.

Впрочем, Леля, наверное, и не стала бы его слушать. Она отвернулась и, помахивая полотенцем, вышла из комнаты.

— Разыщу, — упрямо сказал Петр, обращаясь к счетчику в углу. — Сегодня же напишу в райисполком!

Но ни в этот день, ни на следующий он не написал. Каждый день собирался, да все как-то руки не доходили.

«Напишу, обязательно напишу! — уговаривал он себя. — Вот выберу время и поеду в райисполком или в милицию. Во что бы то ни стало поеду!»

Но дни шли, и он все реже вспоминал о дяде Косте и о том, что надо разыскать его. Иной раз чуть покалывало ставшее уже глухим воспоминание о старике в клетчатой рубашке. И каждый раз Петр морщился, словно проглотил что-то горькое: «Ну, ладно, мы еще встретимся на стадионе. Тогда уж я не пройду мимо, даже сам подойду...»

И какое-то время он действительно, бывая на стадионе, оглядывал ряды зрителей, ища глазами седые, стриженные бобриком волосы, щеки в красных жилках. Но потом перестал искать, забыл.

Больше он уже никогда не встречал дядю Костю с 3-й Валовой улицы...