Вход   Регистрация   Забыли пароль?
НЕИЗВЕСТНАЯ
ЖЕНСКАЯ
БИБЛИОТЕКА


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


Назад
Мы были одногодками

© Шифрина Юлия 1981

В то утро, как обычно, меня разбудил младший внук Андрейка. Блестя черными глазками, он весело спросил:

А почему лежишь? Тихий час, да? Я уже совсем, совсем обулся... — И он горделиво показал мне ножки в чулочках разного цвета.

Я поспешно поднялась.

Не шуми, пожалуйста! Разбудишь весь дом. Пойдем в сад!

Быстро умывшись, мельком заглянула в зеркало. Лицо худое, темное от несмываемого загара, все в морщинах. Совсем старуха стала! А что поделаешь! С тех пор, как приехали внуки на лето, только и знаешь — с ними в парк, на стадион, на речку... С ума сойти! На кого похожа!

Андрейка побежал к нашей скамейке под развесистой яблоней. Ветви ее уже пронизаны первыми лучами солнца.

Мы уселись. Я знаю, Андрейка сейчас начнет задавать свои бесконечные вопросы. У него уже загораются глаза и подрагивает верхняя губа.

С тех пор, как дети у нас, мы с мужем разделили обязанности: он привозит с рынка продукты, а я делаю все остальное.

Ох, эти продукты! Целая процедура. С вечера мы составляем списки. Большую ведомость, с графами, примечаниями и подписью. Муж уточняет каждую деталь и записывает в соответствующую графу.

Это делается не потому, что я имею какие-то претензии или недовольство, нет! Я всему рада. Ему нравится сам процесс составления этой таблицы.

Сколько купить яблок? Учти, что у меня тяжесть.

Тогда купи один килограмм.

А если не будет яблок, что вместо них?

И когда это чудо планового искусства было готово, он зачастую забывал таблицу дома. Всяко бывало. «Надо, чтоб сегодня он ни в коем случае не забыл, а то продуктов мало», — подумала я.

Но что это? На крыльцо выходит муж в необычном виде. Чесучовый костюм, шляпа. Куда это он? Без сумки, в праздничном костюме... Что бы это могло значить? Куда он собрался? Он уже год на пенсии, и ему ровным счетом некуда идти. И странно: он не смотрит в нашу сторону, хотя знает, что мы здесь. Почему это?

Меня охватывает еще неясная тревога, и я спешу к нему.

Но он смотрит мимо меня. Из-под стекол очков вижу угрюмый, равнодушный взгляд.

Миша, Миша! Куда это ты?

Муж сухо бросает непонятные, совершенно несуразные слова:

С сегодняшнего дня у нас будут разные бюджеты. Я — на пенсии и ты — на пенсии. Так что мы равны... — Он обходит меня, как камень на дороге, и направляется к калитке.

Дедушка! — кричит Андрейка. — Дедушка! Что ты мне принесешь? К завтраку придешь?

Нет, — глухо отвечает он, — я буду завтракать в столовой.

Как это в столовой? Почему? — не унимается Андрейка и бежит за ним.

Вернись, — на секунду оборачивается муж, — не беги за мной. В столовой вкуснее.

Я смотрю в лицо мужа и пытаюсь понять, что он мне сказал.

Я тоже хочу в столовую, — разражается плачем Андрейка, — там вкуснее! Бабушка! Дедушка не берет меня! Скажи ему! — Андрейка плачет в голос.

Еще раз за калиткой промелькнула шляпа и скрылась. «Что такое «Разные бюджеты»? — тупо думаю я, опускаясь на скамейку. — Ушел, а что я буду делать с детьми?» Продуктов совсем мало. Денег — тоже. Моей пенсией всегда распоряжался муж. У него доверенность. Как все странно и неправдоподобно. Что могло случиться?

Пора уже мне приниматься за дела. Скоро проснутся Ирочка и Федя.

Завтракаем скучно. Тревога не дает покоя. Манная каша не украшена шапкой из клубники и не называется «красной шапочкой». Зеленые щи не называем «березовой рощей».

Где дедушка? — деловито спрашивает Иринка.

Ушел по делу, — отвечаю я, но меня поправляет Андрейка:

По делу в столовую.

Он что, с нами поссорился? — продолжает спрашивать Иринка, и ее голубые глаза смотрят серьезно.

Да, поссорился, со мной, — подхватывает Андрейка.

Тихий час никто не нарушал. И я могла предаваться догадкам. Собственно, думать я ни о чем не могла. Я не понимала... И вдруг передо мной на мгновение возникло его лицо. Полное, без единой морщинки, розовое, красивое... Будто он помолодел... Или, может быть, я давно не смотрела на него. Я подошла к зеркалу. «На сколько я старше? — подумала я и сама себе ответила: — Судя по лицу, лет на десять. А на самом деле?»

Дети уже собираются к реке. Рюкзак готов, в нем еда и одежда. Они вырываются за калитку и с громкими песнями несутся, по лугу.

Пока мы ходить умеем...

Я очень люблю эту дорогу. Люблю за то чувство легкости и бездумья, какое меня охватывает при запахе свежескошенной травы, озерных кувшинок и простора...

Но сегодня не приходит отдохновение. Хотя луг залит белым светом и цветы пахнут так пьяняще.

Вот уже видна река.

С тихим рокотом прошла моторная лодка. Ребята поспешно сбрасывают сандалии, майки, чтоб кинуться в воду и покачаться на волнах, поднимаемых винтами. Андрейка не успевает. Он бежит, спотыкается, тоже снимает майку для пущей важности и ждет, чтоб я его остановила. Ему нельзя еще качаться на волнах. Но я сегодня не удерживаю. Он обиженно останавливается сам.

Через минуту ребята возвращаются на берег. Они надевают разноцветные резиновые шапочки и хитро поглядывают на меня. Они в воде обмениваются с другими детьми шапочками и уверены, что я этого не вижу. А я давно уже знаю.

Но сегодня я действительно ничего не замечаю. Тревога владеет мною: и к обеду не пришел. Что это такое?

Несколько дней назад он мне сказал, что внуки мешают обедать. Все время смеются, и это его раздражает. Тогда я немедленно перенесла его обед в другую комнату. Конечно, он был там не один — Андрейка сразу присоединился: «Мы с дедушкой».

С речки возвращаемся кратчайшей дорогой. Подъем крутой. Сердце бухает, в глазах темно. Впереди идет Иринка, она тянет меня за ручку зонтика, а сзади толкает Андрейка. Федя командует: «Взяли!»

И когда я наконец преодолеваю гору, Андрейка подводит итог:

Какая ты у нас, бабушка, физкультурница!

Подходим к нашему дому. У меня страхом опутано сердце.

Из своего дома выходит соседка Манечка. Молодая, курносая, пышная.

Анна Борисовна, — обращается она ко мне. — Ваш Михаил Михайлович когда выходит — будто лебедь выплывает. Всегда в белом. Как только вы успеваете? Мы на него любовались! Право! Будто молодой! А вы? Что вы всегда в одном сарафане? Надо и вам подмолодиться!

А где вы его видели, Манечка? — спрашиваю я с надеждой.

Да вот недавно прошел мимо. Верно, вас не дождался.

Не могу понять, но в доме что-то изменилось. Я кидаюсь к шкафу — все на месте. Значит, ушел в том, в чем был утром. Пахнет «Шипром». Я успокаиваюсь. В чесучовом долго не находит. Вечера стали прохладные.

Но муж не пришел ни днем, ни вечером, ни на другой день.

Я поехала на рынок первым троллейбусом. Всю дорогу неотступно думала о нем. Где он может быть? Где его искать? А если у него случился приступ стенокардии и он — без помощи?

Первое, что я увидела, вернувшись с рынка, это сгорбленную фигурку Андрейки. Он сидел на скамейке, как маленький старичок.

Где ты была? — разревелся он. — Я ждал-пождал, а тебя все нет.

Ты же видишь, я была на рынке.

А почему ты, а не дедушка?

Где ты видел дедушку? Он в командировке. Ездит же твой папа в командировки?

Ездит. Знаешь, чего он мне привез?

Хорошо, хорошо, — отвечаю я, видя, что Андрейка «заводится». — Иди поиграй. — Я спешу в дом. Когда еще завтрак будет готов?

Но Андрейка догоняет меня:

Бабушка, дедушка — твой ухажер?

Вот еще не хватало!

Где ты взял такое дикое слово?

Ничего не дикое. Это Федя говорит, что одна уточка — уточка, а вторая — уточкин ухажер.

Дедушка — папа твоей мамы, а уточка-селезень — папа утят.

Бабушка, а почему так бывает? — снова заводится Андрейка.

Я знаю цену этим вопросам. Это надолго, а у меня нет душевных сил. Но все же еще один вопрос настигает меня:

Бабушка, если я потеряю лопатку, ты сама не знаешь, что ты мне сделаешь?

Я ласково беру его за руку, и мы вдвоем уходим в дом.

Покормив детей и взяв с них всякие обещания, я еду к своей старинной приятельнице, врачу Броне Дубнер. Андрейку я беру с собой. Мы дружим с ней со времени эвакуации.

Броня встречает меня шумно и радостно. Она все еще свежая, моложавая женщина, и от белой косынки и халата кажется еще свежее.

Она показывает на Андрейку:

Это твой последний?

У меня хватает сил на шутку:

Кто знает?

По мере того как я рассказываю, лицо Брони тускнеет. Потом, не давая мне опомниться и вставить хоть одно слово, остро жалея меня, поспешно говорит:

Аня! Сумасшедшая! Не ищи ты его! Не срамись! Найдется! Явится! Не стоит он твоих терзаний. Он же всегда был эгоистом!

Броня, он не способен на плохое. Пожалуйста, созвонись с больницами.

Христосик! Всегда была с ним христосиком! Я видела его недавно. Он же в полной форме. А ты? На кого ты стала похожа? Залился к какой-нибудь бабе. Как тебя, родная, утешить? Когда он явится, ты ему напомни, что из-за него пережито. Что ты вынесла, когда он был слеп!

Бронечка! Что ты?!

Что я? Ничего. Ты бы слышала, как он передо мной рассыпался! Кавалер, да и только! Напомни и думай о себе. Надень такой костюм, как у него, отрежь косу, сделай прическу в парикмахерской... Родная моя, ты же еще не старая! То дети, то внуки, то муж! Золушка!

На обратном пути, в автобусе, я мысленно спорила с Броней. О чем она говорила? О чем я должна ему напомнить? Как я за ним ездила в госпиталь? Как ему нельзя было открывать месяцами глаза, а я столько же времени, без сна, без отдыха, не закрывая глаз, была возле него? Зачем эти воспоминания? Много тогда мне пришлось пережить, пока он поправился.

Все эти воспоминания изрядно обветшали и преданы забвению. Многолетняя давность — прочная гарантия этому.

С мужем мы были одногодками. Но постепенно я становилась старше.

Забывала себя, думала о нем, о детях, радовалась хорошему костюму на нем, на детях. Он и решил, что моложе.

Только бы вернулся здоровым, ничего не буду вспоминать. Зачем? Собирать веселое, грустное, малое и большое... Зачем это преподносить? Нет!

С этой стороны я никогда не ждала удара. Живет человек спокойно, и вдруг на него обрушивается небо, и он погружается в тьму. Ведь мы очень давно вместе.

Когда это началось? Впервые я увидела его, выходя однажды из ворот рабфака. Очки, завязанные на затылке бечевочкой, сверх ситцевой рубашки ватная безрукавка. Я с удивлением оглядывала его. Ко всему, с тощего живота сползали брюки.

Вам нужен доклад о теории Дарвина? Я вам его принес. Мне сказала Катя, с вашего отделения.

С этой жалкой внешностью как-то не вязались неожиданные слова мелодичным баритоном:

Вы как утренняя заря, вы — как роза.

Никто из рабфаковцев не смог бы сказать таких слов. Не потому, что не знал их, просто бы не отважился.

Меня поразила его смелость.

Было начало осени, когда я пошла на свое первое в жизни свидание. Помню, как сейчас, краски — багряные, зеленые, желтые...

Бечевка на затылке у Михаила сдвигалась, и лицо принимало разные выражения.

Наутро преподаватель рабфака спросил меня:

Где ты откопала такое чучело?

Помню, как я обиделась и стала говорить, что это — студент горного, что он необыкновенный, умный...

Как это было давно!..

Перед самым выходом из автобуса я испугалась: забыла про Андрейку. А он спал, привалившись к спинке кресла. Просто забыла...

Так он и не понял, почему я его стала тискать и целовать.

Жизнь продолжалась. Я ждала. Всем своим существом ждала, прислушивалась к каждому шороху за дверями. А дни шли. Уже прошло шесть дней.

Я ходила на рынок, готовила детям «красные шапочки», гуляла с ребятами в парке, ходила на речку, но я не жила.

Отсылать детей в город не хотелось. Дело не только в одиночестве... Нет! Я не хотела, чтобы волновалась дочь, узнав обо всем.

Хлопоты, страх, тоскливое сознание беды, ночные мысли подменяли жизнь. Я почти не спала ночами, но и днем спать не хотела. Людей я избегала, общаться с ними было больно.

Я удивлялась, что кругом ходили люди, жили полной жизнью и никто не замечал моего умирания.

Днем было легче. Но когда засыпали дети, прошлое властно вторгалось и перебирало страницы жизни. Вот уже он главный инженер рудника. Очки в роговой оправе, костюм не застегивается на животе, голос — целая гамма модуляций. А во время войны ежедневно приносил в стакане сметану для дочери. Далеко нес. Он получал не в бидоне, а в стакане. Значит, это было... Было... Мы тогда были одногодками... Что же случилось?

Он появился на двенадцатый день. Во мне все задрожало, и я кинулась к нему.

Ребята дружно закричали: «Дедушка! Дедушка!»

Он не остановился, не обнял их. Он прошел комнату, где мы обедали, с такой стремительностью, словно спасался бегством.

Он не принял моих распростертых рук, даже не замедлил шага.

Хотя я ко многому за эти дни приготовилась, его поведение, когда он был так близко, казалось мне странным.

Где ты был? Что произошло? Ты не мог предупредить? Ты же знал, что мне плохо?

На мгновение наши глаза встретились. Это не могли быть его глаза. Он смотрел строго, без улыбки. Взгляд хранил непроницаемое выражение. Он очень поспешно стал снимать пиджак, расстегивать запонки... Захватив со своей полки полотенце, он как бы невзначай, торопясь выполнить необходимую проформу, сказал:

Я ухожу совсем. У меня другие привязанности. И никаких объяснений. Я хочу другой жизни.

И, словно выполнив тяжелую обязанность, он пошел в ванную, предоставив мне возможность постигать сказанное. Я беспомощно опустилась на диван. С каждой минутой силы у меня убывали.

Он вернулся, надел пижаму, подошел к шкафу и стал выбрасывать свои вещи: костюмы, сорочки, белье. Складывал их беспорядочно в чемодан. Заполнив один, он раскрыл второй...

Наконец шкаф почти полностью опустел. А ведь это наш общий шкаф. Значит, моих вещей — всего ничего...

Вот когда мы перестали быть одногодками. Когда он перестал замечать, что у меня ничего нет, а я выполняла все его прихоти. Я стала намного старшего его. И во всем ему оказывала внимание...

За стеной играли наши внуки, дети наших детей, здесь, неузнаваемо перекосив лицо и избегая моего взгляда, человек, отец, родоначальник, делал страшное дело.

Я не могла оторвать своего взгляда от него. Но пока он находился здесь, рядом, мне не было страшно. Весь ужас происходящего до меня как бы не доходил.

Неужели это тот человек, который однажды сказал: «Если я когда-нибудь забуду, что ты — мое зрение, моя душа, моя совесть, будь я проклят!»

Вещи и чемоданы громоздились кучами. В комнате был настоящий хаос. Тут же муж сортировал, рвал и отбрасывал бумаги. Обрывки бумаг поднимались и носились по комнате под ветерком, дующим из форточки.

Вошла Ирочка и, оглянувшись, спросила:

Кто уезжает? — Ее глаза были широко открыты.

Дедушка, — ответила я тихо и печально.

Дедушка, правда? Почему ты не отвечаешь? И почему столько вещей? Ты возьмешь носильщика?

Ладно, иди, Иринка, мне некогда! — сухо сказал муж.

Когда же мы, бабушка, будем кушать? — почему-то хлюпнув носом, спросила Иринка. — Скоро уж тетя Манечка уходит на речку со своими. А мы что же? Можно на первое арбуз?

Можно, — ответила я и зачем-то сунула в карман несколько клочков бумаги. Просто не соображая, из постоянной привычки убирать.

Вдруг Иринка села возле меня и положила свою ручонку на мою:

Тебе плохо, бабушка?

Я отпрянула и с ужасом посмотрела на нее. Откуда она знает? Кто вложил в уста ребенка этот вопрос, эти мысли?

Мне плохо, девочка. — Я посмотрела ей в глаза. — Иди кушай!

А потом он что-то говорил. Я это видела, но слова не доходили до меня. В стуке вещей о чемодан мне чудилось что-то могильное.

Я продолжала сидеть, как пригвожденная. Снова вернулась Иринка. За ней приковылял Андрейка.

Ой, сколько вещей! — радостно крикнул Андрейка. Он восхищенными глазами осмотрел весь этот хаос.

Разве дедушка уезжает надолго? На месяц? — озабоченно оглядела ворох Иринка. — Или у нас будет побелка и будут двигать шкаф?

Андрейка припал к моим коленям.

И вдруг я услышала голос мужа:

Ты сама виновата во всем. Ты живешь для внуков, а я хочу пожить еще для себя...

Что он такое говорит? А для него разве я не жила?

Бабушка, можно нам пойти с тетей Манечкой на речку?

Можно. Идите. '

Это было ни на что не похоже — чтоб я разрешила идти ребятам с кем-нибудь на речку.

Я слышала стук дверей. Это уходили дети. И я не встревожилась, а тупо продолжала смотреть на мужа.

Была одна мысль: «Сейчас он уйдет, уйдет совсем, и я останусь. Что бы такое сделать, необычное, чтоб не остаться одной?.. Ведь есть еще время... Он одумается... Как же я — одна?»

Его сборы подходили к концу. Он скользнул по мне глазами, и его взгляд уперся в стенку.

Можно, я помогу тебе? Ты делаешь не так... — Я подчиненно глянула на него.

Его руки, протянутые к вещам, застыли на мгновение в воздухе... Потом медленно стали снова двигаться, но как-то нерешительно.

Я не могла себе отдать отчет, в чем я хотела ему помочь, но я была готова на любое унижение. Я надеялась, что он заметит добрую силу моего отношения...

Он внимательно посмотрел длинным, думающим взглядом на меня, словно с трудом что-то вспоминая, и сказал:

Ты хочешь помочь? В чем? Не надо!

Я подумала, что тебе будет трудно с чемоданами...

Он смотрел на меня и молчал. О чем он думал в эту минуту? Вот в эти мгновения мне была дарована передышка. Это уж потом боль захлестнет и истерзает до конца.

Он присел на диван. Первый раз с момента появления. Я следила за каждым его движением, даже за дыханием.

Он снова холодно скользнул по мне взглядом и отвел его в сторону. Меня затрясло как от озноба, и тревога сдавила горло до тошноты.

Он совсем по-молодому поднялся и схватил чемоданы.

Сначала вынес один, потом второй... Затем явился за рюкзаком. Я сидела не шевелясь. Его молодой упругий шаг отдавался болью, в сердце. Мне на миг показалось, что мы — один человек. И тут же жгучая боль захватила меня. Я повалилась на диван и страшно, как по покойнику, заплакала. Но ничего этого он уже не слышал. Шорох шин по мостовой... и он уехал.

Сколько я так лежала — не знаю. Затихла и поднялась.

Что это? На столе лежал широкий футляр от его очков. Как он мог забыть очки? У него очень сложное зрение — качающиеся зрачки. Эти очки заказаны были в Москве и имели долгую историю. Открываю футляр: очки с теми линзами на месте. Значит, мне только казалось, что он равнодушно-спокоен. Только казалось. А на самом деле... Так дорожить этими очками и оставить. Вероятно, перепутал футляры. У меня тоже такой.

Я бегу к автобусу и, ничего больше не помня, еду на вокзал. В это время отходит только один поезд. Он уже был подан. Я знаю любовь мужа к удобным вагонам и захожу в купейный. Заглядываю в каждое купе.

В одном из них — он. Один. Я стою в дверях, а он сидит и смотрит. Что он подумал? Лицо его стало белым, как полотно. И, словно завороженный, он, не сводя с меня глаз, приподнялся. Я заметила во взгляде скрытый ужас.

Но я, силясь предупредить его испуг, протягиваю ему футляр.

Ты забыл... — И все. Еще раз встретились...

Неужели? — обрел он дар речи. — Не может быть! — Он вытащил из кармана пиджака точно такой же футляр и раскрыл его. — Да, захватил твои, — сказал он почти прежним голосом. — Спасибо тебе! — И, схватив мою руку, поцеловал.

Я, боясь разрыдаться, вышла из вагона, когда муж еще не выпрямился. Тут я окончательно поняла: стой не стой, делай что хочешь — ничто не поможет.

Меня затопило чувство утраты. Похоронить живого, близкого, теплого...

Я спешу уйти. Скорее! Не видеть больше этих окон, в которых весело зажигается огонь. Этот притягательный запах странствий...

На предвечернем небе виден прозрачный силуэт луны. Почти прозрачный диск. Я не сажусь в автобус. Я забыла о нем. Шагаю спешно пешком. Куда?

Петляю переулками, снова выхожу на главные улицы, попадаю в плотную людскую толпу, выбираюсь и снова иду. Присаживаюсь на скамейки, что-то пытаюсь понять, вспомнить и снова иду. Уже не иду, а с трудом плетусь.

Без ощущения времени, мыслей, чувств.

И вдруг ко мне возвращается сознание, и я цепенею: дети! Где могут быть так поздно дети? Они давно утонули: особенно малыш! Кто за ним станет присматривать? Что я наделала? Вот когда кончится жизнь! Моя — пусть бы! За минуту до этого я мечтала, чтоб свершился акт милосердия и меня задавила машина. Но сейчас — скорей домой!

Я выбегаю на залитую светом площадь. Такси! Такси! Разрешите, пожалуйста, без очереди! Такси!

Пусть он уезжает! Никогда не заплачу, пусть только будут живы дети! Пусть он никогда не вернется, никогда не вспомнит меня, — лишь бы были живы дети! Как я могла! Конечно, их уже нет! Без присмотра, на речке, с их проделками...

Я вся трепещу, охваченная тревогой новой силы.

Такси останавливается. Я, не закрывая дверцы, бегу к дому.

На крылечке, в темноте, — три комочка. Считаю их, тискаю и плачу другими слезами.

Чувствуя свою вину, а может быть, и мою, они отбиваются от моих рук.

Где ты была? Без нас? Мы хотели ужинать. Нашли в холодильнике пельмени, поставили варить, а они взяли и сгорели. Тетя Манечка прибежала и говорит: надо было налить воды. Как это воды в пельмени? Не знает, а говорит, — обиженно произносит Иринка.

Сейчас... сейчас, — открываю я двери, зажигаю свет, и начинаю готовить ужин. Во мне все дрожит от пережитого, все это еще не скоро уляжется. Меня ждет много бессонных ночей и тяжких, беспросветных раздумий в часы одиночества, но сейчас мне уже легче.

© Шифрина Юлия 1981
Оставьте свой отзыв
Имя
Сообщение
Введите текст с картинки

рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:




Благотворительная организация «СИЯНИЕ НАДЕЖДЫ»
© Неизвестная Женская Библиотека, 2010-2024 г.
Библиотека предназначена для чтения текста on-line, при любом копировании ссылка на сайт обязательна

info@avtorsha.com