Вход   Регистрация   Забыли пароль?
НЕИЗВЕСТНАЯ
ЖЕНСКАЯ
БИБЛИОТЕКА


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


Назад
Со мной случилось...

© Дорошенко Валентина 1987

Стыдно мне за тебя, Ирина! Твои подружки уже по нескольку раз развестись успели, а ты еще ни разу замужем не была, — говорит мне мать. Она считает, что двадцать четыре — критический возраст. — Через год на тебя и смотреть-то никто не захочет!

Не знаю, что будет через год: не могу мыслить так далеко вперед, я ведь не Борис Михайлович. Но сейчас я сама ни на кого смотреть не хочу.

Ох, и намучилась я с этим Борисом Михайловичем! Мало того что почерк неразборчивый, так еще и содержание отвлекает. Гоняя уже пять лет одни и те же технические тексты, я научилась печатать их вслепую, не глядя на лист. А тут — художественная литература, пришлось вчитываться.

Вначале я ему не верила: как он может знать, что было сотни лет назад? Ну, о том, что происходило — войны там, восстания, можно еще в каких-нибудь старых газетах прочитать. Или в летописях. А вот что люди говорили и что чувствовали — это уж извини-подвинься. Ну хотя бы это: «Нет, — подумала государыня, взяв с мраморного столика золотую табакерку, — удержать власть, спрятав меч в ножны, невозможно!»

Откуда Борис Михайлович знает, что подумала государыня в тот момент, когда брала со стола золотую табакерку? Может, она об этом подумала совсем в другой раз. И вообще, разве можно угадать человеческие мысли?

Но оказалось — можно. И Борис Михайлович это вскоре доказал. Принес он как-то рукопись. «Вот так нужно», — умолял, проводя рукой по горлу.

Только через неделю, — ответила ему.

Понимаете, Ирочка, послезавтра я уезжаю: путевка в Крым. А если задержитесь после работы? Я был бы очень признателен...

Нужна мне его признательность — лишний трояк какой-нибудь! И вообще, не могу все время работать так, будто за мной бешеная собака гонится. Он, видите ли, отдыхать едет! В Крыму под солнышком загорать! А я уже два года не отдыхала.

Борис Михайлович взял рукопись, раскрыл огромный темно-зеленый баул:

Я знаю, что вы сейчас подумали: едет отдыхать, в Крыму под солнышком загорать, а я тут должна глаза над его почерком портить. Вы, в общем-то, правы. Я сам виноват... Все никак не получалось, — начал почему-то оправдываться.

Мне стало его жаль: неужели и у писателей что-то не получается?

Оставьте, — сказала я ему. — Сделаю.

Борис Михайлович обрадовался — даже руку мне поцеловал. Я, правда, тут же ее вырвала: пальцы у меня все черные от копирки. Но сама подумала: вот что значит о государях и императорах писать. Жаль все же, что современная молодежь не имеет никакого представления о придворном этикете.

С тех пор я ему поверила. Наверно, все писатели телепаты. Только одни «телепают» в настоящем времени, в синхронном, как говорят у нас, срезе, а другие — в исторической перспективе.

Я стала очень осторожной с Борисом Михайловичем: и в словах и в мыслях. Я его боялась. И уважала. Когда бы он что ни приносил, я откладывала все в сторону и в первую очередь делала ему.

Я вдруг обнаружила в себе пылкий интерес к истории. Пошла в нашу библиотеку, перерыла весь каталог, но ничего, кроме «Истории Пунических войн» и «Истории крепостной девочки», не нашла. Для начала этого хватило. Мать вначале тихо изумлялась: «Чтой-то тебя вдруг на историю потянуло?» А потом это стало ее всерьез тревожить: «Ты бы лучше на танцы сходила. Глядишь, жениха бы себе вытанцевала. — И с робкой надеждой прибавляла: — Может, какой дурак и отыщется...»

Как-то Борис Михайлович рассказал мне свою биографию. Случилось это одним теплым сентябрьским вечером, когда он заехал, чтобы забрать очередную главу своего очередного исторического романа.

Оказалось, он не сразу стал писателем: вначале был простым инженером. До тридцати лет проработал в обыкновенном проектном институте. А потом получил травму: поехал на экспериментальный завод, и там на него свалился какой-то блок. Пока лежал в больнице, это все и случилось: «От одной болезни вылечился, другой заболел». Вначале писал тайно, в свободное от проектов время. Никому о своем новом увлечении не говорил, боялся, товарищи не поймут: это его, мол, тогда на заводе трахнуло, вот мозги и пошли наперекосяк. Но потом поместил небольшую заметку в стенной газете, посвященную сто пятидесятой годовщине восстания на Сенатской площади. Заметка понравилась, и кто-то предложил послать ее в одну из центральных газет. Предложение казалось настолько нелепым, что Борис Михайлович потерял сон. «А что? — думал ночи напролет. — Чем черт не шутит?» В конце концов послал — чтобы избавиться от бессонницы. А там взяли и напечатали. Правда, всю историческую суть события, изложенную Борисом Михайловичем на пятнадцати страницах, уложили в одну маленькую колонку. И когда он увидел набранное типографским способом «Борис Титов», то решил рассчитаться со своим проектным и полностью отдаться творчеству.

Писалось ему легко и быстро. Но написанное не печаталось. Тогда он бросил писать и стал читать. И чем больше читал, тем меньше хотелось писать... Но все же он себя заставил: уроки истории научили не сдаваться.

И знаете, что помогло, Ирочка?

Обильное чтение, — догадалась я.

Не попали: психотерапия! смеясь, сказал он. — Каждый день я приходил к Союзу писателей и смотрел на входящих туда и выходящих. И думал: неужели я хуже? Ну и каждый раз, разумеется, убеждался, что не хуже.

Высокий старик в белых кедах, белых брюках подошел к нашей скамейке и сел на другой ее конец. В руках старик держал заправленную в чехол ракетку, которой тут же стал постукивать по скамейке. «Другой скамейки не нашел, что ли?» — зло подумала я.

Вы не устали, Ирочка? — снова спросил Борис Михайлович. — Давно меня так никто не слушал!

А жена? — Вопрос вырвался быстрее, чем я успела его для себя сформулировать.

Борис Михайлович вздохнул:

Жена? Это было так давно!.. — И продолжал рассказывать: о наших славных предках, о великом историческом прошлом... — Для того чтобы описывать события давно минувших дней, моя дорогая, нужно понять инфраструктуру истории, — поведал он мне. И начал раскрывать суть этой самой инфраструктуры.

В это время старик теннисист, который уже перестал стучать ракеткой, начал громко чихать.

Ох, и заговорил я вас! — спохватился Борис Михайлович.

Ну что вы! Еще так рано! — взмолилась я.

Но Борис Михайлович уже встал. Хотел набросить на меня свой пиджак, но вспомнил, что оставил его дома. Поэтому он прикрыл мои плечи своей рукой...

После этого вечера Борис Михайлович куда-то исчез. Мне все казалось, что мы с ним о чем-то недоговорили и что он непременно должен мне позвонить. Но он не звонил. Я вздрагивала от каждого телефонного звонка. Но это был не он. И я поняла: ему со мной неинтересно. Я же только слушаю, а сказать ничего не умею. Молчу, как пустыня Гоби. К тому же у меня нет своего взгляда на историю: ни на мировую, ни на отечественную.

Я решила: буду работать над собой. Добьюсь, чтобы Борису Михайловичу стало со мной интересно. Засела за книги. Начала с Исторической энциклопедии, начинать надо с азов. Продвигалась медленно: я прочно засела на букве «А». Мать, заставая меня по ночам с книгой, возмущалась:

Охота мозги иссушать? Сейчас умные жены не в моде.

На работе тоже заметили, что я изменилась. Люда, которая когда-то навязала на мою голову Бориса Михайловича, сказала прямо:

Видала чокнутых, но таких... Вместо того чтобы печатать за деньги, она бесплатно энциклопедию перепечатывает.

Люда преувеличивала: я перепечатывала только избранные места, те, которые трудно запоминались. Например: «Абашевская культура — культура племен конца бронзового века, обитавших во 2-м и начале 1-го тысячелетия до н. э. в Поволжье, главным образом на территории современной Чувашии». Выписки повторяла в метро и в автобусе.

Знакомство с Борисом Михайловичем имело и еще одно неожиданное для меня последствие: я не могла теперь думать о людях то, что думала о них раньше. Ведь если Борис Михайлович из простого инженера смог переквалифицироваться в маститого писателя, способного проникать в мысли живых и мертвых, то, значит, и любой наш технарь может сделать то же самое. А вдруг вот этот парень с веснушчатым лицом и огромными ушами, который загробным голосом диктует мне сейчас сводку, — будущий Эренбург или Максим Горький? И уже сейчас на мне тренируется, определяет, что происходит у меня под черепной коробкой. Хоть я теперь и понимаю, что это не телепатия, а особый дар. Дар провидеть, то есть, как сказано в «Словаре современного русского языка», проникать мыслью, разгадывать (что-либо скрытое, тайное). «Ефрем провидел, что совершается в душе старухи, и ему было грустно».

Раньше я, скажем, думала о Хохлове из отдела снабжения: «Ну, этому пальца в рот не клади: откусит и проглотит, не поперхнувшись. К тому же — рвач. Недаром в местком прорвался». А теперь каждый раз, когда он приносит что-нибудь на машинку, я стараюсь думать о нем только хорошее. «Просто он расторопный и энергичный. Снабженцу другим быть и нельзя. Кому-то же надо всем этим заниматься. И слава богу, что не мне: я бы не смогла. Он — деловой. И к тому же веселый».

А совсем недавно я убедилась, что новый ход мыслей у меня правильный. Хохлов принес мне как-то целую кучу бумаг: всякие письма, отношения. И потом прибегал тысячу раз их переделывать: то формулировка не та, то обоснование. И все ради того, чтобы выбить один-единственный автобус для сотрудников, то есть для нас, и поехать в воскресенье по грибы.

И о Семкиной тоже не так думала. Раньше, как и другие, считала, что повысили ее по блату: из секретарши сразу куратором стала, короче, из грязи — в князи. А теперь вижу: она талантливый организатор. За полгода сумела наладить работу самого отстающего отдела. И вообще культурная, обходительная.

Раньше, когда приходили к нам гости, я все время беспокоилась: хоть бы не всё съели, чтобы и нам потом досталось. Особенно переживала за копченую колбасу. Теперь мне такие мысли даже в голову не приходят. И не потому, что боюсь — прочтут. Просто привыкла. И все из-за Бориса Михайловича. А он почему-то исчез. Прочно и надолго.

Но вдруг, в самом конце зимы, он снова появился. Одет еще небрежнее, чем обычно, под мышкой — пухлая папка.

Ну вот, Ирочка, закончен труд, завещанный от бога, — сказал с мягкой, теплой улыбкой. И пока смотрел на меня, улыбка становилась все теплее. — Если можно, зайду за первой главой сразу же, — попросил Борис Михайлович.

Конечно, заходите! К среде сделаю.

Так быстро? — удивился он. — Чудесненько! Буду как штык.

Я сидела дни и ночи: хотелось сделать Борису Михайловичу приятное. Он брал работу по частям и каждый раз долго благодарил меня: я уж и ангел, и благодетельница, и умница — потому что ошибки его исправляю: «Грамматика почему-то всегда была со мной на ножах». К концу работы растрогался так, что возвел меня в ранг соавтора:

Лаура для Петрарки столько не сделала, сколько вы для меня, Ирочка. С первого гонорара идем в ресторан. Вы были в «Праге»? Постарайтесь закончить до праздников...

И я старалась. Как я старалась! Как вчитывалась в каждое слово, в каждую букву: не дай бог, чего-нибудь пропустить. А тут мне сам бог помог: я обнаружила в рукописи Бориса Михайловича фактическую неточность: в том месте, где речь шла о великих завоевателях третьего падишаха, была такая фраза: «Бадауни, приближенный Акбара, его ближайший друг и соратник...» Я бы, конечно, ничего не заметила, если бы не энциклопедия. В то время я уже дошла до буквы «Б» и совсем недавно выписывала: «Бадауни Абдаль-Кадир (1541—1596) — придворный имам правителя Монгольской империи Акбара. Непримиримый суннит, Б. был в оппозиции ко всей религиозной политике Акбара...»

Можно ли его назвать «другом», если он был в оппозиции, пусть тайной, к политике Акбара? Пошла в Ленинскую библиотеку, взяла справочники. Прочитала и про Бадауни, и про Акбара, и про всю династию великих монголов. Убедилась: я права. От одной мысли, что могу что-то посоветовать писателю, у меня темнело в глазах и сердце начинало стучать в горле...

За последней главой Борис Михайлович зашел в пятницу. Я специально так рассчитала: чтобы суббота и воскресенье были свободными. «Устроим настоящий праздник!» — пообещал он.

Я надела свой светлый шерстяной костюм. Исторический писатель тоже явился разнаряженным: в новой темно-синей паре, в белой нейлоновой рубашке и даже при галстуке. Видно, хотел подчеркнуть уникальность момента. На моем столе торжественно лежала рукопись.

Ну вот... — начала я.

Но Борис Михайлович меня перебил:

Дорогая Ирина Васильевна... Ирочка. Нет слов, чтобы выразить всю мою признательность и благодарность. Вы так для меня много сделали!.. — И опять начал про Лауру и Петрарку, про ангела и благодетельницу. — Словом, разрешите вас поздравить с наступающим Женским днем! — Он наклонился над своим баулом и долго рылся в нем. Потом извлек оттуда шелестящий пакетик: завернутая в целлофан веточка мимозы. Он торжественно положил пакетик на мою пишущую машинку. — Вот! — произнес счастливым голосом, словно осуществил наконец свою давнюю мечту.

Ой, ну что вы! Спасибо! — Я почувствовала, что не могу начать про Бадауни: язык прилип к горлу — не оторвешь.

Борис Михайлович потянулся к рукописи:

Ну, дитя мое, собирайся...

Борис Михайлович! — крикнула я. Наверно, слишком громко — писатель вздрогнул. — Борис Михайлович, я вот тут хотела вам посоветовать... нет, просто сказать... нет, я понимаю, что не мое это дело и что я, наверно, не имею на это никакого права...

Борис Михайлович, взиравший на меня вначале с недоумением и испугом, постепенно, по мере того как я излагала ему свой взгляд на Бадауни и его роль в империи третьего падишаха, светлел лицом и успокаивался.

Умница! — в конце концов возликовал он. — Я же всегда говорил, что вы умница! Для меня, правда, Бадауни — персонаж проходной, второстепенный. Но все равно — спасибо! Как это вы заметили? Огромное вам спасибо, моя золотая Ирочка. Восхитительная, неповторимая!

Он говорил мне всякие восторженные и ласковые слова. Много-много всяких слов. Потом наскоро простился, чмокнул руку и быстро пошел к двери:

Надо еще в редакцию успеть.

Я взяла веточку мимозы, освободила ее от целлофанового панциря. На стол посыпались отпавшие желтые шарики. Но те, что остались на сухой ветке, все же, как мне показалось, сохранили запах юга, моря, весны и так далее. Я не зря старалась. Вообще, как я поняла вдруг, ничего зря не происходит. Я теперь столько всего знаю: и почему Симон Боливар, деятельность которого была направлена на ликвидацию колониального режима с присущими ему феодальными атрибутами, не добился осуществления своих планов; и отчего гетман украинских реестровых казаков организовал поход в Крым в 1625 году, и многое другое. А если бы не Борис Михайлович, разве была бы я такой эрудированной в вопросах истории?

И что самое интересное, я опять стала видеть все как-то наоборот: Хохлов все-таки выжига, а Семкина — рядовая, но очень хитрая приспособленка. И я опять предпочитала смотреть на них чуть-чуть вприщур и даже изредка позволяла говорить им то, что о них думаю. А они были гораздо снисходительнее ко мне и даже сочувствовали:

Ирочка, засиделись вы, простите, в девках. Замуж пора, а то у вас совсем характер скоро испортится. Ну хоть кем-то увлекитесь. Неужто нет достойных?

А может, и нет?

© Дорошенко Валентина 1987
Оставьте свой отзыв
Имя
Сообщение
Введите текст с картинки

рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:




Благотворительная организация «СИЯНИЕ НАДЕЖДЫ»
© Неизвестная Женская Библиотека, 2010-2024 г.
Библиотека предназначена для чтения текста on-line, при любом копировании ссылка на сайт обязательна

info@avtorsha.com