— И что видел? — спросила я, чтобы отвлечь свекровь от плача.

— Там газированная вода не работает, — важно заметил мой сын.

— Умница, в два года и как говорит, вылитый отец, — вытерла слезы свекровь, — а где вы едите-то, на чем?

— У кухонного шкафа доска выдвигается, на ней можно обедать, если вдвоем, — робко успокоила я ее.

— Ой-ой-ой! А спите-то где? На полу?

— Табуретки набок, сверху две раскладушки, — начал объяснять муж, — одна у стены помещается, а другая здесь. Я у шифоньера дверцы раскрываю...

— И ты спишь головой в шифоньере! — выдохнула свекровь, доставая из своего чемодана белоснежное покрывало.

— Мама, ну что ты паникуешь? Петр Первый однажды вообще в шкафу жил. Когда в Голландию ездил.

Исторический пример мало подействовал на мою свекровь:

       — Да что ты мне про Петра Первого голову морочишь? У него с жилплощадью проблем не было — вся земля в руках!..

Мишка ото всех этих разговоров проснулся раньше обычного, я дала ему молочную смесь в бутылочке, а Сашку посадила полдничать.

— Ну и университет! — продолжала вздыхать свекровь, трогая наши сыроватые стены.

— Это какой университет, где газированная вода не работает? — уточнил Сашка. — Бабушка, а ты не будешь писать диссертацию?

— Серитацию? Не буду, Сашенька, умница ты моя, вылитый отец!

— Значит, ты с нами будешь играть? — закончил свой маневр мой сын, любящий в выходной поиграть с кем-нибудь из взрослых. — Мама так занята, всегда занята.

И бабушка заплакала во второй раз.

Вечером, когда дети заснули, а мы все кое-как разместились, причем мужу пришлось лечь на шифоньере, приняв позу младенца в утробе матери, опять-таки зашел разговор о жилье:

— А вы добивайтесь! Ходите! Просите!

— Толку-то! Второго родили, думали дадут — нет... И диссертацию жена написала. Я три раза к ректору ходил.

— Ты ходил! Пусть начальство ваше ходит.

Я хмыкнула:

— Мое начальство — Фаня, а она...

— Фаня — дура! — небрежно проговорил Сашка, даже во сне среагировав на знакомое имя.

Тут свекровь заплакала в третий раз. А потом сказала так:

— Слушайте, дети мои! Днем видела я, кто-то из соседней комнаты выходил — она просторная и совсем пустая. Вы комендантшу можете уговорить? Подарок сделайте.

— Комендантше? Да ей такие подарки нужны! Один привез ей кофту мохеровую, другой — кольцо золотое. А она мне показывает: «И не говори, что я с ним спала! Ну а если один раз — должна же я знать, что он за человек».

Свекровь добавила:

— Видела я, как она мужиков принимает! Приехал сегодня какой-то, а она: «Ах! Да ты почему не позвонил! Да ты почему телеграмму не дал!» Стоит в таком богатом халате, а сама вся из халата рвется...

— Ну а ты говоришь: подарок... — протянул мой муж, засыпая.

— А вы самовольно туда не можете перебраться, а? Я по-деревенски, может, рассуждаю, как вы думаете, сами-то?

Была у нас такая мысль раньше, была. Конечно, просторно: не комната, а целых две, отсек, метров тридцать квадратных, если не все тридцать пять. А пустует потому, что зимой промерзает сильно — неприхотливые заочники и те не соглашаются жить — сразу заболевают и жалуются во все инстанции. Летом иногда кто заночует тут, но и то — редко две ночи подряд. Даже в июле чувствуется зимняя промозглость. Так что куда уж нас, Мишке лишь полгода в сентябре исполнится.

— Вы ж не платите за электричество? — уточнила свекровь.

— Нет. В общежитии берут только за площадь.

— Я вам печку куплю, она будет обогревать вас за казенный счет, а вы диван поставите — спать вместе будете, и стол...

— Стол! — мечтательно повторила я, засыпая. Слово сладко таяло во рту, и звук «л» тянулся, как конфета.

Вот этот самый стол и приснился мне. МОЙ СТОЛ, почему-то наполовину письменный, с бумагами, ящичками диссертационной картотеки, а наполовину — туалетный, с косметикой, со всевозможными скляночками, бутылочками, флакончиками, тюбиками, все блестит, переливается в солнечных лучах, только во сне такое и бывает.

Сон этот и сдвинул меня с места: в шесть утра я встала, чтобы кормить Мишку, и начала прикидывать, в чем посуду перетаскивать, в чем — продукты из шкафа и холодильника, чтобы побыстрее.

Проснулся муж, спрыгнул вниз и сделал несколько упражнений для рук, стараясь размяться и в то же время не разбить люстру и не задеть висящую кроватку. Стеснительно сказал:

— Знаешь, что мне приснилось?

— Знаю: диван.

— Почти угадала. Только точнее назвать: диванище! Будто живу я в Голландии, в семнадцатом веке, а сплю в алькове, что ли, таком. Огромная площадь постели, мягкость необыкновенная. Со всех сторон белые занавески... А тебе что снилось?

Свекровь послушала нас, послушала и говорит:

— В общем, так, вахтершу я беру на себя!

— Ты ее зарежешь? — шепотом спросил муж.

Но оказалось, что убивать никого не нужно, потому что вахтерша, живущая в нашем коридоре, как раз дежурит и помешать нам не сможет. Ну а соседи, молодожены-физики, уехали в отпуск, поэтому коридор полностью в нашем владении. Путь открыт. Только бы комендантша или ее мамаша не пожаловали.

В девять вечера уложили детей, муж принес откуда-то ломик и, с нежностью поглаживая его, сказал мне:

       — Как хорошо, что я женат, что ты родила мне двух. Я ради вас, знаешь, много чего могу! И вообще, право имею...

Тут вошла свекровь и скомандовала:

— Пора! К комендантше военный пришел, самое время сейчас.

— Присядем на дорогу, — предложила я.

Сели. А встали уже другими людьми. Сразу ринулись к заветной двери. Муж просунул ломик, мы втроем навалились. Дверь крякнула, но не сдалась — замок, видно, был основательный.

— Неужели не выйдет? — испугалась я.

— А ты что думала — сразу?! — цыкнул на меня муж, ворочая ломиком. — Дверь взломать — не дис-сер-тацию написать!

Почему-то слова эти меня успокоили. Хотя вел муж себя странно — снял майку, потом стал оборачивать ею ломик. Зачем? Наконец поняла: чтобы руки не скользили! Мы снова нажали — дверь поддалась.

После этого мы прикрыли ее, собрали щепки, и свекровь пошла на кухню, якобы за кипятком, а на самом деле — проследить за комендантшей. Обычно все было наоборот: та следила за нами, все мы, весь мир находился у нее на подозрении. Ускользнуть от слежки мало кому удавалось, тем более что комендантша действовала вместе со своей матерью. Иногда их невозможно было различить: обе худые, с распущенными белобрысыми волосами, еще все время и одежду друг друга носили, так что казалось — они одновременно появляются в самых разных концах общежития. Но моя свекровь за один день сориентировалась и безошибочно отличала их друг от друга. Был в этом момент везения: оказалось, что мать комендантши мазала ноги той же мазью, что и мой свекор. И хотя свекор остался дома присматривать за хозяйством, забота о нем толкала его женушку на контакты со всеми, кто издавал знакомый запах: надо же узнать, помогает эта мазь и нет ли других средств.

Когда свекровь вернулась и достала бутылку, припасенную для вахтерши, мы поняли, что военный все еще пребывает в покоях комендантши, а мать ее как обычно сидит на вахте и помогает записывать всех, кто поздно возвращается.

Мы браво выпили, почти не закусывая. Всем троим было немного не по себе. Общежитие уже затихло, и мы включили свет в нашем коридоре. Переезд начали с книг. Они стояли у нас на самодельном стеллаже в четыре ряда. Носить их пришлось слишком долго, и постепенно все светлые надежды ушли, а на смену им пришло ожидание скандала в университете, предчувствие истеричных криков обеих комендантш. На исходе ночи я сказала:

          — Вот что, надо продать все к черту и купить кооперативную квартиру! Ничего я другого не хочу! Свою жилплощадь — и больше ничего!

Муж грохнул на пол последнюю пачку альбомов, так что суперы полетели:

— А-а, действительно, давай все продадим!

— Дураки вы, дураки! — подытожила свекровь, подавая мне еще сонного, но уже чмокающего Мишку. — Ему пора есть.

Не успела я покормить его, как в коридоре послышались женские визги.

         — Есть Дантов ад, а есть комендантов ад! — успел подготовить меня муж и встал у двери в позе Зевса, мечущего копье.

Кричали хором — мать и дочь, — и голоса их, один еще не старый, другой — уже не молодой — негармонически сливались.

— Как вам только не стыдно! Безобразие!

— И главное — ни слова не сказали, не предупредили!

Муж нашел силы вежливо ответить:

— Естественно, не сказали, разве вы разрешили бы.

— Пишите объяснительную! Сейчас же! На имя ректора. Себя я в обиду не дам!

Поскольку комната была на мое имя, я начала диктовать мужу объяснительную:

— Мы заняли пустой отсек в общежитии, потому что нам надоело спать на полу, на полу есть и писать диссертацию.

— Давай напишем, кто здесь по блату живет в прекрасных условиях, хотя вообще в вузе не работает! — предложил муж.

— Обязательно, перечисли все фамилии, имена и отчества. А закончи так: дети наши выросли без воздуха и света, слабы и больны, сама я нахожусь в крайне тяжелом состоянии духа, дальнейшие притеснения буду считать проявлением нечеловеческой жестокости и стану жаловаться вплоть до ЦК.

Комендантша и ее мать дико посмотрели на нас, нерешительно взяли листок с объяснительной, потом решительно плюнули в нашу сторону и побежали по коридору. Видимо, сообразили, что кто-то может донести ректору раньше, а это уже минус хорошей работе. У них были в общежитии свои враги.

Потом муж отвел Сашку в ясли и ушел в университет, свекровь отправилась за продуктами в магазины, а я успела успокоиться и поставить Мишке градусник. Опять тридцать семь и восемь. Вздохнула и пошла к телефону, вызвать врача. Так расстроилась, что уже покаялась — не надо было переезжать в такую гнилую сырость. Про комендантшу я даже забыла, а она как раз возвращалась из ректората и на все общежитие, торжествуя, громко закричала:

          — Все! Выселят вас завтра, с милицией. Завтра же!
Уловившая ситуацию, вахтерша ни за что не пускала меня позвонить, напирая на то, что телефон служебный. Чтобы не начинать с ней перепалку, я решила позвонить из автомата на углу, а по пути подошла к двум знакомым аспирантам и попросила их помочь перенести шифоньер — не сейчас, а вечером. К моему удивлению, они отказались. Пришлось звать мужиков с улицы (нашлись как раз возле автомата), и они за три рубля быстро перетаскали вообще всю мебель, включая стеллаж, кухонный шкаф и холодильник.

Вернулась свекровь и начала усыплять Мишку, но пришел врач, разбудил его и прописал горчичники. Я их поставила и стала громко читать «Доктора Айболита». На том месте, где зайчику перерезало ножки, я залилась слезами — было безумно жаль зайкиных ножек, а себя — больше всего. Свекровь оторопело уставилась на меня. И тут вошла сама профсоюзная матрона — Яшина. Раньше-то она работала на нашей кафедре, и мы долго удивлялись, гадая, за что же ее избрали председателем. Поскольку ответить на этот вопрос было невозможно, решили, за темные очки. Она всегда в темных очках. Я взглянула на Яшину и поняла, что между раньше и теперь была огромная разница: тогда очки на ней были обыкновенные, а сейчас импортные.

— Здравствуйте, здравствуйте! Ну, показывайте, где и что вы тут самовольно заняли! Почему ни с кем не согласовали?

— Валя, сними очки и смотри сама, — раздраженно ответила я, снимая с Мишкиной спины горчичники. — Вспомни, сколько раз я была у тебя, что-то не пришли мы тогда ни к какому согласию!

Тут Мишка кстати заорал, а когда замолчал, Яшина уже сидела на стуле.

         — Мы с Алексеем Иванычем думали-думали, и так, и этак, нет у нас ничего в запасе, кроме двух комнат. Я, конечно, говорю: давайте, отдадим им...

Что Алексей Иванович — это ректор Сергеев, я не сразу догадалась, но про две комнаты быстро сообразила: нас как-то хитро хотят отсюда выселить. Ответила категорически:

— Не поедем!

— Да ты...

— Никуда не поедем!

— Да не спеши ты! Поедь и посмотри, там очень приличная площадь, 36 квадратных метров. Солнечная сторона, в центре города. Ванны, правда, нет, но зато — балкон!

— Так вы что: квартиру нам даете?

— Я и говорю: Алексей Иваныч чесал-чесал в затылке, а я настояла! Упросила-таки, — и она протянула мне ключи и бумажку.

Я тупо молчала... Свекровь быстро вытерла руки, вытянула из кучи альбомов самый толстый и сунула его Яшиной под мышку.

— Берите, берите, — автоматически проговорила я. — О чем я говорила?

Яшина скороговоркой выпалила:

         — Сегодня же переезжайте, а то... Кто-нибудь займет раньше вас. Я вам сейчас грузовик пришлю. Идет?

Она подставила щеку, я чмокнула ее, увидев сквозь темное стекло очков маленькие глазки и уловив запах бананов, идущий от волос. А не мираж ли все это? Да нет, альбом-то у нее под мышкой — наш. Я проводила ее до машины, испытывая странное чувство всепрощения и независимости.