Похороны инженера назначили на вторник, и весь понедельник прошел в суматохе ожидания: приедет его жена или не приедет? Воздух села, казалось, сгустился от споров. Большинство говорило: нет, нет и нет! Зачем было сбегать отсюда год назад, если не затем, чтобы навсегда. Но иные все-таки уповали на совесть: мол, если жена инженера всю жизнь прожила за его счет, то уж похоронить обязана за свой.

Солнце с утра грело как заводное, в тени было плюс тридцать, и вообще день начинался странно: дети все как один с необыкновенной охотой убежали в школу, агрономша родила двойню, а в магазине выбросили тушенку. Кроме того, воздух на улице отдавал «Примой» или иной какой-то химической одурью, дикторы радио и телевидения запинались на самых простых словах, да еще Гриша-Шиша приобрел где-то сапоги. Он зашел в магазин, осмотрел ассортимент и приветствовал продавщиц следующими словами:

— Консервы в томате

Да три ббб-бабы в халате.

На букве «б» он всегда медлил, словно колебался в выборе слова. Продавщицы привычно повозмущались, а потом растерялись: на ногах у Гриши новенькие сапоги. Он вообще-то круглый год ходил в комнатных тапочках. На вопрос: зачем сапоги, Гриша отвечал, что могут ноги оттоптать, а больше ничего не пояснял.

В час дня из дома вышел на привычную прогулку восьмидесятилетний дед Черников, старый казак. Он всегда брал с собой шашку, на которую опирался, как на трость, но, встречая кого-нибудь, начинал размахивать ею так небрежно, словно в опоре совсем не нуждался. Было принято обращаться к нему с бравым вопросом: «Куда бежишь?» — И дед неизменно отвечал: «На кладбище». — «Но ты ведь еще живой?» — «А толку-то!» — восклицал старый казак и шел дальше, уже не размахивая шашкой, а опираясь на нее. Сегодня он в самом деле направился в сторону нового кладбища, прошел половину пути, как вдруг с автомагистрали на большой скорости вывернули «Жигули» и чуть не сбили его. Дед очумело повернул назад, а машина, въехав в село, остановилась возле дома инженера. В это время из школы напротив вырвалась орава мальчишек и окружила приехавших плотным кольцом, иные смельчаки стучали по крыше автомобиля портфелями и пинали ногами колеса. Жена инженера, ее зять и дочь вышли из машины. Стали выгружать вещи. Зять еще доставал разобранную детскую кроватку, а инженерша с дочерью и маленькой внучкой уже направились в дом. Они все делали вид, что ничего особенного не происходит.

Как только открыли дверь, в нос им ударил свежий запах химии, да столь мощный, что войти внутрь решилась одна дочь. Глазам ее открылась такая картина: закутанный в цветастый платок мужчина с «Примой» в одной руке и «Дихлофосом» в другой темпераментно выводил на стене направленной струйкой яда: «Смерть кровососам». Судя по всему, этим заклинанием он оканчивал операцию, потому что все обои были мокрыми, с потолка капало, а на полу валялось более десятка пузырьков из-под отравляющих веществ. Сухой оказалась лишь миниатюра с бравым казаком Мамаем. Отравленных насекомых видно не было, зато человек в платке уже покачивался.

— А где мой папочка? — спросила дочь лицемерным голоском.

Человек в платке обернулся к ней, грозно наставил на нее свои флаконы, потом рассмеялся:

— Инженер? А они переехали, — после чего он выжал остатки «Примы» на пол, свалился на стул и рукой сделал жест: уходите, не мешайте.

Тут жена инженера, слышавшая все, решительно распахнула дверь.

— Ты у меня пошутишь! — закричала она, зажимая нос. — Я, между прочим, его жена!

— Бывшая.

— Мы не разводились.

— Бог вас развел.

Тут девочка у нее на руках заплакала, инженерша побежала в другие комнаты, но и там нашла мокрые обои и подсыхающие надписи: «Но пасаран!» и «Химия; химия — вся за... (дальше высохло) синяя».

Вошел зять с двумя чемоданами в руках и пуховиком под мышкой, поморщился, быстро сориентировался в обстановке и предложил отправиться на совещание в машину. Чемоданы он оставил, а пуховик так и унес обратно. Выходя, все трое громко кричали насчет того, что квартира принадлежит им — они не выписаны.

Во дворе, кроме мальчишек, забравшихся на ореховые деревья, было уже несколько соседей, в том числе известный красавец и холостяк Вовка Бендега. Со словами «Суббота, два часа дня, а я еще как дурак трезвый хожу» он пошел на инженершу и стал намекать насчет денег, утверждая, что нес гроб полдороги, а погода была ветреная. Жена инженера обозвала его колдырем и спросила, сколько ему надо. Он загнул десятку, на что получил ответ: дескать, это не деньги, деньги начинаются с двадцати пяти рублей. Тут семейство нырнуло в машину, и Вовка остался ни с чем.

— А пошла ты на год! — крикнул он, смакуя новое, привезенное им из райцентра выражение и не замечая, что задел локтем деда Черникова с шашкой.

Дед возмутился:

— Что за день, понимаешь...

— Понимаешь, когда вынимаешь. Давай сюда! — скомандовал Вовка, забирая шашку и пробуя ее пальцем на предмет годности — увы, он была безнадежно тупа. Он приказал старику наточить ее, а сам пошел встречать Гришу-Шишу, чтобы удостовериться насчет сапог. Тот действительно оказался в сапогах, все глядели на него с удивлением, а он как ни в чем не бывало завел светский
разговор:

— Жарко было утерком,

А тут приехали с ветерком.

Чего вам здесь стоять —

Можно «Анну Каренину» прочитать.

Кто-то возразил ему насчет чтения — жена инженера, де, вон много читала, а когда узнала про рак, собралась и укатила. Зато после похорон тут как тут. Потому что квартира им нужна — от города недалеко, удобно, конечно...

— Отпебекать их! — предложил кто-то.

— Для чего Бондаренко целый год инженеру утку подставлял!

— Жена называется — всю жизнь белья в руках не держала, он приходил с работы, она ему стиральную машину в зубы — и все! Раскабанела от безделья.

— А привез ее когда — такая была некунная женщина.

— Разоделась здесь. За что он ее терпел: такая въедливая! Мать...

— Надо не матиться.

Надо за Витю Бондаренко заступиться! —

снова виршами предложил Гриша-Шиша.

А народу уже собралось порядочно. Дед Черников сидел у забора и точил свою шашку, время от времени пробуя пальцем степень ее готовности, потом вдруг подошел к пуховику и начал рубать его, но только ткань порвал — пух пружинил, не давался. Он отвел руку и сделал шашкой неторопливое вращательное движение, потом быстрее, наконец — вжик-вжик-вжик — клинок засверкал и слился в одно сплошное стальное зеркало.

— Эх, как мой прадед рубил, казачура! — сказал дед, задыхаясь.

Тогда молодой тракторист Игоренок перехватил у деда шашку и одним ударом рассек пуховик надвое. Место разреза было таким ровным, словно разрубили тушу свиньи. Но уже через мгновенье пух начал выпучиваться, а тут еще дети помогли ему, и скоро весь двор оказался в белоснежном покрытии.

— Высший класс джигитовки!

— Никакая не джигитовка. Коня-то нет.

Жена инженера увидала свой рассеченный пуховик, вылетела из машины и прямо в квартиру — вызвать по телефону милицию. Было слышно про некультурных животноводов, которые оскорбляют. За нею побежали все члены семейства и засели в ожидании властей в гостиной. Витя Бондаренко заглядывал то в одно, то в другое окошко и всем своим видом сообщал односельчанам примерно следующее: выселяют, утомляют, обижают. Подошли члены сельсовета и попытались увести нескольких забиячливых мужиков: Вовку Бендегу, Игоренка, Гришу-Шишу. Ничего из этого не вышло, и они удалились, по-свойски упрашивая каждого второго «не делать хулиганства».

После их ухода общее волнение стало утихать, послышались предложения, как-то: написать от имени депутатов письмо в суд — с просьбой разобраться. Иные возражали: разберешься с нею, свинотой, она же возвышенность здесь, все остальные скотники, доярки, а у нее образование, она законы знает.

День на глазах стал иссякать, некоторым мечталось испить виноградного винца, поэтому настроение народа пошло к тому, чтобы расходиться. Почуяв это, Гриша-Шиша вдруг начал кричать на всех мужиков, причем без всякой рифмы.

— Ты чего? Ты чего? — зашумели все на него.

— Я и должен ругаться.

Чтобы вы казаками могли оставаться! —

ответил он, придя в себя.

Появилась мать с утра разродившейся двойней агрономши и принесла манной кашки — для внучки инженера. Вообще старушка довольно ворчливая, сегодня она была счастлива, ласково всех отводила рукой, пробираясь к крылечку и приговаривая: «Ну зачем вы интересуетесь? Чужая семья — потемок». Она забралась на верхнюю ступеньку, оставляя после себя тишину. И вдруг — вжик-вишк-вжик — полетел-заблестел ковшик с кашкой. Отчетливо прозвучал вздох Бендеги:

— А я колебнулся.

— А я не колебнулся, — ответил Игоренок, бросивший ковш, и его ответ потонул в общем веселом гуле.

Дверь выхватили из петель. Народ ввалился в комнату под давлением задних плавно, как под музыку. Так же плавно подняли на руки испуганную инженершу с зятем, который трепыхался, как пойманный карп. Дочь успела убежать в дальнюю комнату, где спала девочка и куда мать агрономши никого не впускала. Кто-то увидел, как дочь прыгнула из окна, крикнул: «Лови», ее схватили в охапку и посадили в детскую кроватку, как в клетку. Кто успел собрать кроватку, так и осталось неясным, как и многие другие детали этого вечера.

Игоренок по одному скидывал с крыльца чемоданы, и они ложились под колеса машине. Один стукнулся о землю и лопнул как орех. Из него вылетели три шляпки, пара босоножек и много-много косметических штучек. Дети посыпались с деревьев и стали расхватывать все и пускать в дело: выводить себе усы и бороды. Они носились по двору, похожие как один на казака Мамая, только без горилки.

Инженерша очнулась, высунулась из машины и закричала:

— Квартира вам достанется, когда рак свистнет!

Тут же пролетел в воздухе рак, кто-то из ребятни словно специально держал его для такого случая в руках. Свист получился такой пронзительный; что небо закрутилось в трубочку, как береста, и снова распрямилось. Опять опустилась тишина, и в ней на крыльцо из дома вышла мать агрономши с девочкой в руках. Девочка так и не проснулась. Вслед за ними появился Витя Бондаренко и, довольный, выдохнул:

— Еще бы клопы ушли...

Гриша-Шиша повел руками, и через порог липкой массой поползли на улицу полчища клопов. Они скатывались по крылечку, народ расступался. Гриша-Шиша грозно произнес:

— Вы отъелись на больном человеке,

А теперь уходите навеки!

«Жигули» в это время отъезжали, инженерша высунулась в окно и тыкала в воздух кулаком, крича:

— Мы еще встретимся!

— Я тебя встрену! — отвечал ей Вовка Бендега.

«Жигули» наддали газу и укатили. Клопы построились повзводно и направились вслед за машиной. Расстояние между ними быстро сокращалось.

А Гриша-Шиша нажал на неиссякший запас доброты у матери агрономши:

— Почеши затылок

Да поищи бутылок!

Она побежала домой, принесла чайник вина, чтобы выпили за ее новорожденных внучат. Витя Бондаренко вынес стаканы и закуску, народ быстро повеселел. Свет из окон бывшей инженерской квартиры падал прямо на ореховые деревья, о них и зашел разговор. Гриша-Шиша поймал слетевший с ветки орех, своими огромными ладонями легко развернул его на две части, и показалась мякоть, похожая на человеческий мозг.

— Самое умное дерево, — загадочно сказал он.

Оказалось, что за это время кто-то еще сбегал домой, и народ благословил добытчиков. За новорожденных выпили изрядно, а потом хватило еще принять за инженера. В свое время его не помянули как следует, а теперь — после того, как рассчитались с его женой, все почувствовали себя как бы очистившимися от какой-то давней вины. Ну и само собой запели свои привычные, старинные:

— Шел со службы ка-за-аак ма-аа-ла-дой...

— Помнишь, после армии-то он какой пришел — девки чуть не дрались. Уж фигурка под ним была! Под дочерью-то фигура его.

— А-а-бла-милась доска,

Подвела казака,

Искупался в воде ледяной...

— Когда трактор с Игоренком перегоняли, под лед ушли, и воспаленье легких случилось у него.

— Отвечал ей казак молодой:

Осетра я ловил под водой.

Слишком речка быстра,

Не поймал осетра,

И-искупался в воде ледяной...

— Не долечился, конечно, даст разве она ему полежать.

— Падла-а-милась доска,

Подвела казака,

И женился он той же весной.

— Интересно, рак — переходный по наследственности или нет?

— А может, и заразный!

— Где вот он сейчас, этот рак, который инженера съел?

— Ты спроси, где сам инженер сейчас?

— Да, не может так быть, чтобы весь инженер умер, и от него только грецкий орех остался, который он посадил. Не может быть, чтобы мысли умерли.

— А рак, он не спрашивает, есть мысли или нет. Понял?

— Не спрашивает, это ясно...

На самом деле все было неясно: осенняя, но почему-то жаркая ночь, веселая песня и печальные такие разговоры, бессвязные воспоминания — все спуталось...

Потом крутой осенний ветер завихрил оставшиеся листья, уронил несколько орехов и задумался.

* * *

Жена инженера пыталась возместить себе стоимость пуховика через суд, но следователь обратился к эксперту, кандидату исторических наук. Тот объяснил, что в старину казаки действительно могли разрубать пуховую подушку, но только после специальной долгой выучки.

Да и свидетелей не оказалось.