Случилось чудо: Люська ехала к бабушке. Автобус подошел к реке уже в сумерки. Паром был на той стороне, и Люська с матерью долго ждали. С лугов тянуло запахом скошенной травы. Где-то слева желтели огоньки шлюзов, а чуть ближе маячили бакены. Наконец застрекотал мотор, и зеленая, похожая на лягушонка, лодка потянула на буксире паром, заставленный машинами.

Переправившись через Оку, Люська с матерью шли по поселку, сначала по асфальту, потом свернули куда-то в проулок, где ноги мягко оседали в песке, тормозя шаг.

Эта песчаная дорога тянулась вдоль огородов и привела их на тихую улицу, напротив кладбища.

Мать остановилась на углу.

— Здесь всего девять домов,— сказала она,— третий бабушкин. Да ты спроси, мне, мол, бабку Самошиху, каждый скажет. Ну, иди! — Люська почувствовала на своей щеке тонкие материны губы.— И помни, что я тебе наказала, слышишь?

— Слышу,— тихо ответила Люська.

Песок захрустел под ногами матери быстро и часто: ей надо было успеть обратно на паром.

Люська видела белеющие на кладбище венки, силуэты крестов и, хотя очень боялась мертвецов, не торопилась, потому что встреча с бабушкой страшила ее еще больше.

За всю ее десятилетнюю жизнь слово «бабушка» для Люськи было самым пугающим и темным. По мнению матери, все беды в их семье исходили от бабушки. Если родители ссорились, значит, свекровь отваживает папу. Если у матери заболевает голова, значит, бабушка напустила порчу. Даже в длинном носе Люськи и в ее болезненном цвете лица виновата бабушка. Всю красоту она отдала любимым внучкам Катьке и Симке, а Люське достались одни синие жилы на лбу. Мать измучила ее, таская по докторам. Какое Люське было дело до расположения кровеносных сосудов! Думала, думала мать и отважилась на отчаянный шаг — пусть бабушка сама снимет с ребенка свое колдовство. Люська вспомнила, как даже в автобусе мать жаловалась соседке на свекровь:

— И вот, матушка ты моя, развязываю я мешочек, а там человечьи кости и копыта разные — и ослиное и козлиное... — Соседка таращила округлившиеся глаза. Люське показалось, что она даже дышать перестала. — Взяла я это все, перекрестилась — да в огонь. Как вспыхнет, так я думала, дом сгорит. Приходит свекровь, а я ее на порог не пускаю. — Мать пригнулась к самому уху женщины...

— Да ну! — воскликнула та. — С лестницы... и целехонька!..

— Я же говорю вам: кол-ду-нья!

«Колдунья!» Уж лучше бы Люське жить со своими синими жилами, а то еще хуже будет. Возьмет, например, бабушка да и вставит Люське рыбий глаз, как у Соньки Калги, или вместо ног ослиные копыта приделает.

Вот он, дом какой. Словно у бабы-яги! Малюсенький, а окошки прямо из земли растут.

Сквозь густую зелень палисадника пробивался яркий электрический свет. Это немного успокоило Люську, и она толкнула ногой калитку.

— Ну-ко, лешак тебя задави! — рванулся ей навстречу крикливый голос.— Си-имк! Посмотри-ко во дворе, куричи одной не хватает!

Люська видела белую курицу, расхаживающую среди георгинов, но боялась пошевелиться.

— Вот сулема! Куда ты задевалась? — Люське показалось, что из темного проема двери бабушка вылетела, не задев порога. Увидев Люську, она подскочила к ней: — Ты что, лешак тебя задави, стоишь? Куричу надо искать!

Люська молча показала на георгины. Слова застряли у нее в горле. Бабушка была маленькая, с большим горбом, и казалось, что голова торчит из него, как из сугроба. Единственный зуб устрашающе оскалился. На Люську мертво смотрел глаз, который тускло блестел, как перламутровая пуговица.

— Где лешак тя носит?! — бабушка подняла руку для затрещины и вдруг опустила ее. Люська увидела другой бабушкин глаз — карий и удивленный.

— Да это не Симка, лешак тебя задави! Танькя, что ль?

— Люська я...

— Люська? Какая Люська? Перегудова?

— Козлова...

— Ой, лихоньки! — бабушка всплеснула руками.— Неужто наша Люська? И отколь ты взялась-то? Одна приехала?

— Одна,— соврала Люська, помня строгий наказ матери,— украдкой я...

— Ой, лихоньки, убежала!— обрадовалась бабушка и потащила Люську в дом.

В сенях было темно. Костлявые бабушкины пальцы цепко впились Люське в ладонь. Люське казалось, что из всех углов на нее смотрят лохматые чудовища.

Бабушка дернула дверь. Свет полоснул по глазам. Люська рванулась вперед, но кто-то больно ударил ее по коленкам; она упала, почувствовав, что проваливается в мягкую темноту. Потом кто-то холодный и мокрый навалился на Люськин лоб. Заломило переносицу.

Она чуть-чуть приподняла веки и увидела два синих круглых глаза, которые в упор смотрели на нее. Глаза принадлежали девчонке в ярко-красной кофте.

— Очнулась, очнулась! — захлопала в ладоши девчонка.— Не узнаешь? Я ж твоя двоюродная сестра Симка! Как ты о порог споткнулась! Не видела, что ли? Он вон какой высокий, я тоже один раз чуть голову не расшибла. А мамка сегодня в Москву уехала.

Через несколько минут Люську посадили пить чай с земляничным вареньем.

— Сама носила,— сказала бабушка,— ешь на здоровье. Но Люська хорошо помнила наказ матери. Она молча вылезла из-за стола и, достав из своей авоськи бутерброд с колбасой, принялась есть, искоса поглядывая на варенье.

— Ой, лихоньки! Ой-ой! — надсадно запричитала бабушка. — Пошто по матери о нас судишь? Нет, милая, так не пойдет! — Люську снова усадили за стол. Сначала она решила только попробовать, но варенье оказалось таким вкусным, что Люська съела его целое блюдце. И то ли от страха, то ли еще отчего, у Люськи вдруг схватило живот.

— Вылечим, — успокоила бабушка.

Она сходила в чулан, принесла пучок сухой травы. Засунув ее в чугун, облила кипятком и поставила в лежанку на угли.

Люська не отрываясь смотрела на чугун, и ей казалось, что сейчас он взорвется и взорвет весь дом, как выходило по рассказу матери.

Но вода вскипела.

Бабушка процедила ее через марлю. Остудила. И велела выпить.

— Не буду! — заплакала Люська и с обидой вспомнила мать, которая привезла ее сюда.

— Полно, милая, худа я тебе желаю, что ли? — говорила бабушка. Но Люська наотрез отказалась пить.

А живот как на грех разболелся так, что мочи никакой не было, и Люська, морщась, отпила несколько глотков. Настой был очень горький, но вскоре ей полегчало.

— Ладно, — сказала бабушка, — сегодня ночуй, а завтра вечером мы тебя домой отправим. Мать с отцом поди-ко с ума сходят. Потеряли девку. — Бабушка достала из-под кровати соломенный матрац. — Я вам в сенях постелю. Утром в лес пойдем, по ягоды.

— Сим, дай иголку, — попросила Люська, — платье зашить.

— Завтра...

— Ладно, завтра, только ты мне ее сейчас дай, а то забуду.

Вскоре Люська притворно захрапела, крепко держа иглу между пальцами. Она дождалась, пока Симка уснет, и, дрожа от страха, на цыпочках подкралась к двери в избу и воткнула в нее иглу.

«Теперь можно спать,— решила Люська,— мать говорила, что если воткнуть в дверь иголку, колдуны ни за что войти не смогут».

Люське снился лес, будто бы они с Симкой забрались в самый густой малинник. Вдруг кто-то схватил Люську за ноги и зарычал.

— Ой, лихоньки! Ой, батюшки светы! Ой! Ой!

Люська вскочила и в сером рассвете утра увидела бабушку, а рядом перепуганную Симку.

— Вот она! — Симка подняла над головой окровавленную иглу.— Наполовину в ладонь ушла...

Люське показалось, что бабушка посмотрела на нее особенным взглядом, и даже перламутровый ее глаз вдруг странно заблестел.

— Вот сулема! Ну и ну! — только и сказала она. Больше не ложились. Несмотря на пораненную руку, бабушка собралась в лес. Она взяла с собой ровную легкую палку — «лошадь».

Солнце только еще поднималось, когда они шли по сонным улицам поселка. Сначала надо было выйти к реке и идти вдоль берега до самого леса, а там-то уж только одна бабушка знала заповедное ягодное место.

— Бабушка, можно мы вперед пойдем? У островов искупаемся,— попросилась Симка.

— Ладно, лешак вас задави...

Размахивая плетеной корзинкой, Симка припустилась бежать. Сандалии она сняла давно, и теперь они беспомощно болтались в ее руке. Люська едва за ней поспевала. Сейчас она даже злилась на мать за то, что та всю жизнь ее одергивала: не бегай! Она тоже попыталась снять тапки, но тут же вскрикнула, наступив на высохший ком глины.

Наконец Симка остановилась. Реки словно не было. Вдоль берега тянулись маленькие озера самой разнообразной формы. Они упирались в острова, густо заросшие ивняком. Озера сплошь были забиты широкими толстыми листьями, на которых восседали глазастые, яркие, как веснушки, кувшинки.

Симка подняла руки, и ярко-красная кофта с серым в цветочек сарафаном разом оказались на земле. Трусы у Симки были самодельные, из красного ситца.

Люське было завидно смотреть на загорелые Симкины ноги, и, хотя кругом никого не было, ей стало стыдно своего «городского» белого тела.

— Иди скорей! — крикнула Симка и нырнула прямо в листья.— Ничего, теплая...

Люська осторожно спускалась по склону, цепляясь руками за кустарник. Вот она уколола палец о что-то острое и увидела, что на нее смотрит черным глазом большая ягодина. Ягодина была сочная и лениво блестела на солнце. Люська колебалась, гадая, съедобная она или нет.

— Ну что ж ты? — Симка, фыркая и отряхиваясь, как щенок, подскочила к Люське. — Ежевичку нашла? — Она сорвала ягодину, протянула ее Люське. — Ешь скорей!

Люське понравился кисловатый вкус ежевики, и она стала искать среди зарослей теперь уже знакомый черный глазок.

— Я знаю, где ее много, — сказала Симка, — у шлюзов. Если бы ты сегодня не уезжала, мы бы завтра туда пошли. Знаешь, там пароходы, как в ворота, пропускают. — Люська не успела ответить, как Симка схватила ее за руку и потащила к воде. — Давай поплывем на остров, а то бабушка скоро придет.

Люська попробовала ногой воду и, поеживаясь, отступила.

— Ты чего? — удивилась Симка. — Думаешь, глубоко? — Она дернула Люську за руку, и та, потеряв равновесие, шлепнулась в озеро. Противная вонючая вода забралась в нос и уши. Дно было вязкое. Ноги провалились в прохладный ил.

— И всего-то здесь по шейки! — сказал совем рядом Симкин голос.

Они пересекли озеро и выбрались на остров. Здесь был песок. Оказывается, ивняк, когда в него войдешь, не такой уж непроходимый. Вскоре они очутились по другую сторону острова, где Ока как раз поворачивала к шлюзам.

Напротив желтел песчаный обрыв, у подножия которого гарцевала связка разноцветных лодок.

— Вон там дядя Илья живет, — сказала Симка, указывая на верх обрыва. — Он бакена зажигает...

Люськаувидела избушку, на которой белым лоскутом выпирал номер — три жирные семерки.

— Си-им-к! Лю-ю-ськ! — донеслось из-за кустов. — Куда вы запропастились, лешак вас задави!..

Они кинулись назад. Бабушка стояла по ту сторону озера и грозила им кулаком.

— Погоди у меня! — кричала она на Симку.— Дубец-от возьму, отлуплю так, три дня не сядешь...

Тропинка, по которой они пошли, круто завернула, и теперь вправо от нее потянулись плоские колхозные поля. Они голубели от молодой капусты. Люська еще никогда не видела ее столько и не удержалась, чтоб не потрогать упругие, влажные от росы листья.

Вдалеке у самого леса маячил громадный скелет какой-то машины, похожей на борт железного моста.

— Это поливалка, — сказала Симка. — хочешь, посмотрим?

— Дубца захотела! — разозлилась бабушка, и Сима на минуту притихла.

Когда наконец вошли в лес, солнце уже припекало, и Симка с Люськой скинули кофты. Бабушка же продолжала невозмутимо шагать, хотя на ней под фланелевой кофтой была надета ватная без рукавов кацавейка.

Люська ни разу еще не была в настоящем лесу, и ей немного страшно.

В парке на Филях, куда часто водила ее мать, не было таких густых зарослей — курчавых и колючих, с голубыми и выпуклыми, как рыбьи глаза, ягодами.

— Это можжуха,— сказала Симка.

Прошли еще немного. Потом бабушка молча остановилась. Достала из кармана своей широкой юбки очки.

— Ну-ко, Симк, помоги...

Стекло было только одно. Другой, невидящий, бабушкин глаз глядел из пустой оправы, как из рамки. Черные тряпичные дужки Симка завязала на затылке прямо поверх платка.

Они стояли под деревом с матовыми, словно неживыми листьями. Странное это было дерево: ветра нет, а оно дрожит, все, до последнего листика, словно его напугали когда-то, и оно до сих пор не может успокоиться.

— Это осина,— сказала Симка, заметив любопытный Люськин взгляд.

Люське захотелось как можно скорей выбраться из-под этого дерева, и она обрадовалась, когда бабушка снова взяла свою «лошадь».

Когда вошли в глухой сосновый бор, пахнувший торжественностью и тишиной, бабушка вздохнула:

— Ровно в храме...

Люська уже устала, и, когда они вышли на поляну, она сама направилась к скамейке, которую так странно было видеть среди осоки и молодых берез. Около скамейки была вырыта яма, а в ней все дно усеяно окурками. «Место для отдыха»,— гласила надпись белой краской по черному железу.

— Посидите туточки,— сказала бабушка,— а я в болотце схожу, здесь рядышком, может, травка моя поспела.

— Это она от ревматизма траву собирает,— пояснила Симка, когда бабушка скрылась за высокой травой,— заварит, как чай, и пьет.— И, хотя кругом никого не было, Симка придвинулась к Люськиному уху: — И других лечит...

Бабушка появилась неожиданно.

— Не цветет еще моя травка, — сказала она. — И, вглянув на Люську, добавила: — Скоро дойдем, вот как Большая Грязь будет, так уж, считай, пришли.

Люська внимательно смотрела по сторонам, рисуя себе картину непролазной грязюки, по которой можно идти только босиком. Поэтому, когда бабушка свернула у какой-то лужицы, она и внимания на нее не обратила. Снова пошли заросли кустов, высокой травы.

— А вот и наше местечко, — сказала бабушка и присела отдохнуть.

Только сейчас Люська заметила, что она пришли к малиннику. Ягод было столько, что за ними почти не видно листьев.

Сначала они собирали рядом с Симкой. Ягоды мягко падали в алюминиевое Люськино ведерко. Потом Люське удалось перейти к другому кусту, и она, поставив ведерко на землю, обеими руками принялась рвать ягоды, невзирая на царапины и ссадины, и жадно отправлять из в рот, чувствуя, как густеет на подбородке сладкая жижица.

Вдруг Люська отчаянно завизжала. Симка и бабушка бросились на крик. Люська пробежала мимо них, широко рахмахивая руками, и не останавливалась, несмотря на Симкин зов. Наконец Симка настигла ее и схватила за руку:

— Ты что?

Полные ужаса Люськины глаза чуть прояснились:

— Там...

— Ну что там?

— Там... змея, — все еще дрожа, наконец выговорила Люська.

— Где?

—Там! — Люська махнула рукой в сторону малинника.

— Ну, пойдем...

— Нет!

Симка повернулась и быстро скрылась в кустах. И почти тут же Люська услышала ее звонкий веселый хохот:

— Ой, уморышка, ха-ха-ха-ха!

— Ой, лихоньки! — вторила ей бабушка.

Вскоре Люська увидела, что Симка бежит к ней, придерживая что-то на груди.— Эта, что ль, змея-то? — Симка вытащила из-за пазухи черную извивающуюся ленту и, увидев, что Люськины глаза снова наполняются ужасом, пояснила: — Это уж, видишь, на голове два желтых пятна... Он не кусается — на, подержи!

Симка протянула Люське ужа, но та испуганно отстранилась.

— Лешак вас задави,— подоспела бабушка.— Думала, смертынька моя пришла. Ну, девка, визжать ты здорова!

Люську с трудом успокоили. Но она теперь ни на шаг не отходила от Симки.

Когда корзинка и ведерко были полны и все наелись ягод, они снова вышли на дорогу, к лужице.

— А где Большая Грязь? — задала Люська давно мучивший ее вопрос.

— А вот она!—указала бабушка на лужицу.— Слава те господи, дело сделали.

Она уселась на обочину, прямо на сухой белый мох, положила рядом свою «лошадь», достала из корзинки узелочек с хлебом и две бутылки-чекушки, наполненные бурой жидкостью.

— Идите-ка, девки, перекусим. Путь-от долог!

Бабушка развязала узелок, отломила от белого пирога по куску, посмотрела на свет бутылочки и одну протянула Симке:

— Вам с Люськой чай, а это мне.

— Снадобье какое-то,— застрекотала Симка.

Выпив половину своей бутылочки, бабушка повеселела, легко поднялась на ноги.

— Ну что, сулемы окаянные, мало вам небось пирога-то? Нате еще!

— Бабушк, неужели ты не устала? — удивилась Люська.

Бабушка рассмеялась, шутливо развела руками.

Ай ну, тряхну

свои стары кости.

Не поеду, не пойду

к копоруле в гости,—

неожиданно пропела она, притопывая ногой и лукаво блестя на Люську своим карим глазом.

— Вот, милая ты моя: я ведь смолоду-то была не ухо от лоханки, а дужка от ведра! Бывало, уж как бедно жили, круглый год в лаптях. Шестеро нас у мамки. Я — самая старшая — девка. У барина Сторожева телят пасла. Набегаешься за день от зари до зари, ой, лихо мое, так бы и свалилась и заснула бы, а тут еще мужиков кормить надо, мамка хворая. Управившись, только бы лечь, вдруг девки в окно: на посиделки зовут. Отколь силушка возьмется! — Бабушка лихо подбоченилась... — Си-имк, подай-ка мне мою «лошадь». Домой пора. Вот оно, солнце-то, где. А нам еще эту сулему на автобус сажать. Небось уж милиция идет.

Люське очень хотелось сказать, что никто ее не ищет, но ей было стыдно, и она промолчала.

И всю дорогу, пока они шли, Люська с тоской глядела на солнце. Больше всего ей сейчас хотелось, чтобы они опоздали к автобусу.