Я вижу их ежедневно. Каждый в этом подземном переходе зарабатывает хлеб по-своему. Кто торгует газетами, кто женскими трусиками, кто — петрушкой, а кто шоколадом или чесноком.

И здесь же — Павел Иванович, торгующий незатейливыми настенными календарями, которые он развешивает на веревочке вдоль унылой стены, и она — благодаря его календарям — во всякое время года расцветает веселыми ромашками или умилительными символами текущего или будущего года — собачками, бычками, поросятами, лошадками. Павлу Иванычу — уже за семьдесят, да и ноги у него больные. Но на пенсию сейчас не проживешь, и Павел Иваныч уже не один год подрабатывает с помощью своего нехитрого бизнеса. Сигаретами торговать не хочет по моральным соображениям: курение вредно для здоровья! А календари хотя и менее выгодны, зато красоту в дом несут.

Не будучи экономистом и не изучая законы строительства капитализма в американских университетах, Павел Иваныч на своем опыте познал все психологические тонкости общения с капризным потребителем. Как, например, устанавливать цену на свой товар? О, тут целая стратегия, основанная не столько на расчете, сколько на интуиции.

— По дыханию, по дыханию чувствую, сколько запросить, — объясняет мне, непонятливой, смекалистый старичок. — Я ведь сразу вижу, что за клиент попался: кто побогаче, а кто победнее, кто в гости спешит, а кто будет долго выбирать и прицениваться, за пятьдесят копеек торговаться.

Вкус у прохожих, поведал мне Павел Иваныч, — стабильный. Меняются времена, власти, режимы, а люди предпочитают все тех же котят и щенят.

— А тут вот осечка вышла, — рассказывает мне старичок-бизнесмен свои коммерческие тайны. — Уговорили меня взять на продажу мусульманские календари. Говорили, мусульман в Москве видимо-невидимо, и мусульманские календари в миг разлетятся. Ан нет! Мусульман-то полным-полно, а календари они покупают нашенские, с кошками да собаками. Вот вляпался! Насилу продал я эти мусульманские календари.

Приварок у Павла Иваныча — небольшой. Когда двадцать рублей за день, когда тридцать, а когда и три рубля. Случается, целый день на морозе или на жаре простоит, а выручки — ноль. Ну, как тут не вздохнуть! Обидно, Калин Малиныч! Такая любимая присказка у моего старичка-бизнесмена.

Мужичок он — самый обыкновенный. Отец семейства, дед. При случае любит выпить. Особенно в праздники. Но не лежебока. И с протянутой рукой не стоит. Работает! А в метре от него, в том же переходе, другой такой же мужичок, на вид — помоложе Павла Иваныча, — примостившись на грязном бетоне, изо дня в день и не первый год просит милостыню у тех же прохожих, которые из-за пятидесяти копеек не прочь поторговаться с Павлом Иванычем. Нищенствующий бедолага даже не притворяется инвалидом. Давно небритый, опустившийся, с мутными от постоянного пьянства глазами, он бессмысленно смотрит в пустоту. Набрав на очередную бутылку, он бредет в близлежащий магазин, опустошает ее тут же, на своем «рабочем месте», и заваливается спать рядом с ненадолго опустевшей шапкой, которую наши сердобольные граждане исправно наполняют своими кровными денежками, невольно помогая все больше спиваться этому попрошайке. Заработки у нищенствующего пьяницы намного выше, чем у Павла Иваныча. Но тот не завидует! Хотя и обидно, Калин Малиныч! Однако пока ноги держат — будет работать.

Но кому-то дармовой хлеб выпивохи кажется заманчивым и сладким. И вот уже по соседству с ним пристроилась нищенствовать совсем молодая бабеха. Поставив перед собой иконку (очень полезный реквизит в этом добычном промысле!) и даже не утруждая себя жалобными причитаниями или крестным знамением, она все время что-то жует и хищно поглядывает на спешащих мимо прохожих. И ей тоже — подают. Как же! Богоугодное дело! Авось зачтется!

А с Павлом Иванычем мы крепко подружились. И я написала о нем статью. О том, как выживает этот маленький старичок в большим городе.

Когда я подарила ему газету со статьей, он растерялся: «Вот так сюрприз, Калин Малиныч!» Но тут же сделал вид, что для него это дело совершенно обычное. Словно о нем каждый день в газетах пишут. Однако попросил не показывать статью соседям по подземному бизнесу — вдруг позавидуют!

И жизнь пошла, как всегда. В ежедневной спешке пробегая мимо Павла Иваныча, я непременно слышала его «Здравия желаю» и на ходу интересовалась: «Как дела, Калин Малиныч? Как здоровье? Как бизнес?».

Но как-то заметила, что исчез мой Калин Малиныч. Вместе с календарями. Поспрашивала соседних торговцев: нет, ничего о нем не знают.

А еще через полгода встретила я его на улице и не узнала: вместо аккуратненького и розовощекого старичка-боровичка навстречу шел, едва волоча ноги, враз одряхлевший и опустившийся бомж. Что стряслось? Страшную и невероятную историю поведал мне Павел Иваныч:

— Ты же знаешь, что мы с моей хозяйкой вместе с детьми и внуками в одной квартире жили. Тесно, конечно, и моя хозяйка до самых холодов на дачке сидела, чтоб молодым не мешать. Но и там помешала. Был у ней день рождения, и дочь с зятем сказали, что поедут мать поздравить. А оттуда — мертвой ее привезли. С чего это ей умирать вот так, в одночасье? Она даже и не болела ничем. А я думаю, выпить ей по случаю дня рождения поднесли, напоили, как следует, много ли старухе надо? Да, может, чего в стакан подсыпали... или с лестницы столкнули... Кто ж их знает... Никто правду не скажет... Они там в деревенской больнице нужную справку получили, у зятя в этой больнице сестра работает, да и похоронили поскорее, пока никто не разобрался. И что я могу? — шептал мне, плача, Павел Иваныч. — Податься мне некуда. Так с ними и живу. И каждый день Бога молю, чтоб забрал он меня поскорей к моей хозяйке. Не хочу больше жить! Не мил мне этот свет!

А я, слушая его, все повторяла: «Не может быть! Не может быть!», зная, что все у нас может быть. И знала, что не помогут ему ни моя жалость, ни сочувствие. Один он остался на белом свете, совсем один. Наедине со своим горем. И страхом. И давно подстерегавшими его хворями.

— Ты только никому не говори, что я тебе тут рассказал. А то и меня прибьют, чтоб не болтал, — прошептал мне напоследок Павел Иваныч и заковылял, смахивая слезы.

После этого еще года полтора я изредка встречала Павла Иваныча и каждый раз с болью сердечной замечала новые печальные перемены в его внешности, да и привычках: передвигался он теперь, низко опустив голову и еле-еле, тяжело опираясь на палку — словно шел против воли, словно идти ему некуда. С великим трудом отрывал он от земли больные ноги в грязных разбитых башмаках со смятыми задниками, из которых при ходьбе выскакивали пятки в рваных носках. И если раньше, заработав на морозе да на сквозняке свои честные трудовые рублики, нес он их в мраморно-зеркальный универсам и степенно, с заслуженным самоуважением, выбирал фирменную огненную красавицу, чтобы дома, вечерком, согреть замерзшее нутро, то теперь случалось замечать его возле захудалого продмага, где он кучковался с местными выпивахами, соображая на троих.

Но вот уже год, как я его больше не вижу. И не знаю: жив ли он? Или покинул опостылевший белый свет и встретился, наконец, со своей хозяйкой?