Здравствуй, о здравствуй, греза

березовой северной рощи...

В. Набоков. «Бабочка»

Однажды в случайном разговоре (кажется, речь шла о нынешней совершенно неправдоподобной для морозного января оттепели) мне рассказали то ли о замерзшей, то ли о заснувшей бабочке, которая зимой, отогревшись в больничной палате, вдруг ожила и начала по палате летать...

«Мысль вспыхивает, как молния, человек испытывает восторг, совершенно утрачивая над собой власть» — так писал кто-то из знаменитых писателей о вдохновении...

— И что же стало с бабочкой дальше? — стараясь все же не утратить над собой власти, деланно-небрежно спросила я.

— Не знаю, не помню, — пожала плечами собеседница,— я слышала про этот случай давно, несколько лет назад... Рассказала женщина, которая лежала в той палате... Кстати, вот вам сюжет...

Итак, с этого часа я, пока мысленно — дома, в гостях, в кафе, в очередях, в метро и в автобусах,— принялась за рассказ: однажды в больничную палату, спасаясь от осенних холодов, влетела в форточку замерзающая бабочка. Она забилась куда-нибудь за холодные батареи, а как только батареи включили, отогрелась, ожила, полетела.

Что это за бабочка?.. Я представила серо-зеленые стены палаты, тусклые плафоны, высокий потолок, холодные металлические дуги и белые покровы кроватей, два квадрата голых окон, за ними на фоне серого декабрьского неба концы темных корявых веток. И вдруг откуда ни возьмись — бабочка! «Смотрите, бабочка! Откуда она взялась? Надо же, зимой — живая бабочка!» — удивленно восклицают больные. Бабочка эта — крапивница. Все тусклое, холодное, больное — и среди этого летящий яркий цветок (древние римляне верили, что бабочки произошли от цветов, оторвавшись от них). Я вспомнила, что когда-то в детстве крапивницы часто залетали в комнаты нашей дачи. Пара бабочек кружилась на чердаке под крышей, будто возносясь по какой-то невидимой винтовой лесенке. Пыльное чердачное оконце бабочек особенно привлекало. Казалось, улетать на волю они не спешили — спокойно давали взять себя за сложенные крылышки, а подброшенные, не устремлялись вниз к распахнутой в коридоре двери, вновь летели к оконцу или садились на балку.

Однако, в очередной раз представив крапивницу, я мысленно увидела неистребимые заросли крапивы вдоль забора (отец скашивал их несколько раз за лето), красные волдыри на коленках, почти явственно ощутила мучительный зуд. Нет, крапивница в больничной палате — это неуместно. Пусть это будет «павлиний глаз». Вот бабочка присела на откинутый уголок пододеяльника — незаметная, серенькая, — раскрыла крылья, и на лиловом бархате распахнулись четыре желтых глаза... Но не похожи ли эти глаза на совиные, такие же холодные, пристальные, немигающие? Уж если на то пошло, — я преисполнилась вдруг чувством восторга и ужаса, — пусть по палате полетит, оставляя тень на стене, на одеяле, на чьей-то голубоватой руке, на чьем-то бледном лице, махая крупными черными с белой каймой крыльями, траурница. Больные молча следят за ней.

Вчера траурница кружилась над женщиной у окна. Ночью больную увезли в беспамятстве. Кто следующий?.. «Я не могу больше! — кричит с койки худенькая рыжеволосая женщина.— Я убью ее!..» Роковая траурница — страшный знак, трагическое предзнаменование, грозный вестник, мрачный символ..

«Этот символ наивен, банален и несовременен, — уже через некоторое время отрезвела я. — Это дешевая мистика. Кроме того, траурница придаст сюжету лобовую заданность. Не хватает еще, чтоб по палате летала «мертвая голова»...»

А что, если это будет золотистый махаон с загадочной геометрией узора и каймой из голубых пятен по краю резных хвостатых крыльев? Нарядный парусник, плывущий по воздушным волнам, роскошный гость, украсивший своим появлением убогий больной мир. Сколько восторгов и впечатлений!

«Не то, не то, не то, — отвергла вскоре я и этот вариант. — Палитра рассказа должна быть нежной, акварельной, вся на полутонах. Никаких крупных ярких пятен! Махаон в эту гамму не вписывается». Может быть, лимонница — желтое солнышко в ненастье?.. Однако желтое на белом может потеряться. На белом прекрасно смотрится голубое. А есть ли на свете голубые бабочки?

А как же! В детстве за дачей цвело поле клевера, в траве мелькали небольшие голубые бабочки. Как они называются? Вспомнила: голубянки. Их еще всегда было много вокруг лужи на проселочной дороге...

Итак, по палате, вспыхивая то бирюзой, то сапфиром, то лазуритом, летает голубянка. Голубой огонек, лепесток, искорка. Вот она присела на подушку — вышитый гладью цветок, маленький атласный бантик, вот села на переброшенный через спинку кровати халатик — модная брошь-бабочка, вот порхает у окна — кусочек голубого неба, голубая капелька, голубой глазок, голубая птичка колибри. Какое поле для эпитетов, определений и сравнений! Только надо при этом остерегаться пошлых и тривиальных сравнений, ибо, как сказал Гейне, «первый, кто сравнил женщину с цветком, был великий поэт, кто это сделал вторым, был обыкновенным болваном».

И еще: при описании бабочки не впадать в сентиментальную приторность. Чтоб никто не сказал, что рассказ дамский, что-то как будто из «Задушевного слова» за девятьсот восьмой год:

Смотри! Вот солнце блещет,

И ласточка летит, И мотылек трепещет,

И травка шелестит.

Чем питается бабочка, где ночует?.. Питается бабочка, как известно, цветочным нектаром. А где в палате цветы? Как где? На тумбочках в бутылках, в стаканах. Цветы приносят больным посетители. В декабре они приносят хризантемы, гвоздики, розы, калы.

Голубая бабочка на белой хризантеме — китайская роспись по шелку. На красной гвоздике — грубо, напоминает дешевую фотооткрытку...

Кроме нектара бабочка пьет фруктовый сок, например из разрезанной половинки яблока (голубая бабочка на золотистом яблоке — фрагмент, фламандского натюрморта), или, сидя на фарфоровом берегу — краешке блюдца, пьет из гранатового озерца... А где спит бабочка?..

Утром на даче я часто находила бабочек в складках занавесок. Сложив домиком крылья, они ночевали в них, уцепившись за ткань шершавыми лапками... В больницах на окнах занавески почему-то отсутствуют. Значит, бабочка ночует в цветочном букете, где-нибудь под листком или бутоном, а может быть, и в самом цветке.

То, что для человека сплошная поэзия, для бабочки — жизненные удобства и необходимость.

Рано утром с первыми лучами солнца бабочка покидает свой ночлег и начинает порхать над спящими...

Вот она — главная сюжетная линия: бабочка — больные... Что за больные, что за палата, что за отделение?

Пусть пока все приблизительно: отделение психоневрологическое, в палате номер семь лежат больные с невротическими расстройствами, связанными, как обычно, с какими-нибудь тяжелыми моральными потрясениями. Каждый день уколы, таблетки, процедуры, сеансы психотерапии. На лицах женщин постоянные обреченность и отчаяние.

Но вот по палате с утра до вечера начинает летать бабочка. На лицах появляются удивление, оживление, радость. Больные даже дали бабочке имя — «Оля» (по ассоциации «голубая» — «Оля»). Весь день только и слышно: «А где Оля?», «Осторожно, не вспугни Олю», «Смотрите, куда Оля полетела», «Скорей закройте форточку... Оля, Олечка, лети ко мне...» Только не надо, чтоб бабочка кого-то из больных выделяла. Ручное насекомое — это невероятно. Выдумка насчет бабочки, навещающей больную, отдает безвкусицей... Старая санитарка, опершись на швабру в центре палаты, следя за порхающей бабочкой, говорит больным: «Я своей внучке про вашу Олюшку рассказала, так она не верит. Как-нибудь приведу ее, покажу. А зять говорит, что про такие случаи надо в газету написать...»

Да, случай редкий. В палату номер семь заглядывают больные со всего отделения. «Дайте поглядеть на ваше чудо».

«Удивительно, на улице снег, а у вас — настоящее лето», «Надо же, некоторые коллекционируют бабочек, прокалывают их булавкой. Какая жестокость! Скоро всех бабочек истребят», «Вот у меня мандарин. Интересно, она любит мандарины?..».

Непосредственное общение с живой природой, созерцание прекрасного, забота о хрупкой, чудом ожившей бабочке благотворно действуют на состояние больных.

Это отлично понимает лечащий врач-психотерапевт (молодая, высокие каблуки, белоснежный халат, под ним на шее тоненькая золотая цепочка). На обходах, указывая на летающую по палате бабочку, она говорит каждой из больных:

— Поглядите на эту бабочку. Она была обречена. Но вот, видите, живет, радуется. Берите с нее пример. Вы должны сказать себе: «Я все преодолею, справлюсь со всеми жизненными трудностями».

Сюжетная линия «бабочка — больные» требует раскрытия образов больных с их типичными историями болезней.

Больных четверо (палата четырехместная). Первая больная — женщина лет тридцати пяти. Полгода назад ее муж погиб в авиакатастрофе. У нее постоянно болит сердце. Она не хочет жить. Зачем жить, если на сердце все время тоска?! Тоска... «тяжелая, смутная, с опущенной головой садилась на краешек постели, брала за руку — печальная сиделка у безнадежного больного. Так и сидела часами — рука в руке...» (О боже! Это ведь не мое! Надо найти свою метафору...)

Вторая больная — худенькая с рыжими кудряшками девушка (этот образ явно пришел из отвергнутого эпизода с траурницей), по профессии актриса. Та самая «маленькая актриса» из песенки Вертинского:

Они грустят, влюбленные напрасно

В самих себя, Офелий и Джульетт,

Они давно и глубоко несчастны —

В такой взаимности успеха нет.

Она очень устала. Год назад ушла из театра («не давали играть»), теперь случайные заработки на массовках, на радио, в рекламных роликах. Обманы режиссеров и предательства любовников, отсутствие своей жилплощади, тоска по трехлетнему сынишке, отправленному к матери в Тамбов, неудачные пробы на студии.

После последней пробы — истерика, даже не помнит, как привезли в больницу. В больнице без конца плачет, ночью ей являются страшные рожи-маски...

Третья больная — научный работник, пишет диссертацию. На нервной почве у нее болит желудок. Ничего не может есть. Пришлось лечь в стационар.

А это так некстати. Ужас, ужас! Вторую главу необходимо заново переделать, надо провести статистическую обработку, а когда ей дадут машинное время?

Там ведь может не быть «окна»... А время на оформление? И какие еще будут отзывы? А главное, боли в желудке...

Четвертая больная — женщина, которая все время молчит. Депрессия.

Говорить она начинает только когда к ней приходит муж — высокий темноволосый мужчина с милым скромным лицом. Вот он входит в палату, кладет на тумбочку сетку с апельсинами, быстро целует жену в лоб и отсаживается к ногам. Потом спрашивает: «Как ты себя чувствуешь?»

Женщина некоторое время пристально глядит на него и вдруг начинает плакать, сначала, кусая губы, тихо и мелко всхлипывает, потом плачет все громче и громче и вот уже, прикрыв лицо одеялом, сотрясается от рыданий. «Люся, не надо», — говорит мужчина, и вид у него испуганный и виноватый.

Женщина продолжает рыдать. Мужчина привстает: «Может, мне уйти?» Женщина сбрасывает одеяло. Как некрасиво и жалко ее заплаканное лицо! «Подожди...» Вытирает лицо, старается успокоиться, спрашивает: «Ну, как дела у тебя на работе?» Мужчина отвечает. «К маме ты заезжал?» Отвечает. «За телефон заплатил?» Отвечает. «А где ты в воскресенье ночевал?» Молчание. «Значит, ты еще ничего не решил?» Молчание.

Глаза женщины становятся злыми, дрожащие губы бледными, она быстро теребит пальцами уголок пододеяльника.

«Я пойду», — встает мужчина. Она, холодно: «Иди» — и, когда он уже у самой двери, привстав, тревожно: «А когда ты теперь придешь?...»

И вот в этой палате — бабочка. Бабочка начинает возрождать в больных веру в жизнь, в счастье, она для них — олицетворение света, красоты, радости жизни (естественно, в самом рассказе надо будет обойтись без этих словесных штампов).

Глядя на бабочку, женщина, потерявшая мужа, вдруг начинает мечтать о поездке летом в деревню. Подруга, которая ездит в эту деревню каждый год, рассказывает, что там все поляны усыпаны земляникой. Собрать землянику, перемешать с сахаром и оставить на зиму. Но как быть? Отпуск у нее по графику в октябре. Надо будет поговорить с начальником...

«Маленькая актриса» вдруг предлагает больным посмотреть этюд «Бабочка». Она ложится на койку, вытягивается и начинает медленно поднимать руки вверх. Широкие рукава цветного халатика — это как бы крылья бабочки. Вот крылья сомкнулись и снова раскрылись, быстро затрепетали, и «бабочка» взлетает. Она летит по палате, кружится, подлетает к окну, бьется крыльями о стекло, отлетает, присев на полу, замирает, снова взмывает вверх, порхает вокруг букета хризантем, потом вновь приземляется на койку и затихает, сомкнув над собой крылья... Больные восхищены. «Маленькая актриса», улыбаясь, поправляет влажные кудри. Она выйдет из больницы и пошлет свои фотопробы на одну киностудию...

Наблюдая за бабочкой, больная — научный работник неожиданно объявляет, что ей надоело писать диссертацию. На-до-е-ло! Кому нужна эта высосанная из пальца тема? Кому пригодятся ее расчеты и выводы? Ради чего она теряет здоровье и лучшие годы? У них в лаборатории все прочли Кинга. Кроме нее.

Она уже три года не была в театре. Стала страшная, как баба-яга. Она даже за ногтями не следит. Дом запущен. Бедные муж и сын! Как только они ее терпят?! Хватит, она должна быть здоровой, нарядной, веселой, жить в чистоте и уюте... Молчащая женщина однажды заговорила. Переведя наконец взгляд от стены на порхающую под потолком бабочку, она начинает рассказывать, как однажды в детстве бежала по лугу за бабочкой и вдруг — «слышу, у меня под ухом жужжит пчела. Потом вторая, третья... Целый рой! Представляете? Дело в том, что волосы у меня были распущены, пчела в них запуталась и стала звать на помощь остальных... Между прочим, я до двадцати лет носила длинные волосы, до самого пояса. Все прохожие оглядывались. А потом вышла замуж и сделала короткую стрижку. Парикмахерша даже плакала. А теперь я снова решила отрастить волосы. А что?! Пока молодая...»

Весной она купит путевку в Болгарию и летом поедет отдыхать на Солнечный берег. Оттуда привезет цветные слайды, соберет Друзей и специально для них устроит у себя дома просмотр. У нее ведь много друзей...

Что дальше? Какой следующий сюжетный поворот, чем должна кончиться история с бабочкой?..

Однажды в палате ставят и застилают еще одну койку.

Перед обедом появляется новая больная — полуседая блондинка лет пятидесяти (потускневшая голубизна под набрякшими треугольниками век, желтые щеки-мешки, опавший, когда-то полный и упругий, рот).

«Вы с чем лежите?» — грузно сидя на койке и расставив отекшие ноги, поочередно спрашивает она у больных. Лично у нее болит все: голова, почки, печень. Ее замучили бессонница, одышка, испарина.

Историю ее болезни можно назвать «Дача». Когда-то на своей работе ее муж взял участок для дачи. Оформил на себя. Строили дачу вместе. Построили (сейчас за дачу восемь тысяч предлагают). Потом они с мужем разошлись. Имущество поделили поровну, а дачей решили пользоваться совместно — у них общая дочь, недавно родилась внучка.

Два года назад он женился. На молодой. Еще та... Ладно, ей-то что?! Вдруг звонит его сестра, говорит — он в больнице. Опухоль. Она тут сразу подумала про дачу. Поехала к нему в больницу. «Петр, дай справку, что мы строили дачу вместе». Он ни о чем не догадывается: «Вот когда выпишусь...»

Над блондинкой начинает летать бабочка. «Через некоторое время я на прием к врачу. Врач сообщает: «У него уже метастазы». Я снова к нему: «Петр, ты болен, мало ли что может случиться...»

Бабочка порхает над головой блондинки, будто хочет прервать рассказ ее, напомнить: «Ты забыла, забыла, как однажды прождала его допоздна, тогда твоего возлюбленного, не смеющего показаться на глаза твоим родителям после той ночи. Ты все стояла у окна и выглядывала из-за занавесок и, когда он на свидание к скверу не пришел, рыдая, начала ложиться спать. Потом, уже раздетая, в ночной сорочке, ты в последний раз подошла к окну и вдруг увидела его, стоящего под ноябрьским дождем на углу сквера. Ты дико закричала: «Петя!» — и, боясь, что он уйдет, в одной сорочке помчалась по лестнице к парадной...»

«Петр, напиши справку. Врачи заверят. У тебя ж дочь родная, внучка. Неужели ты хочешь, чтоб дача чужому мужику досталась?» Он: «Уходи», не стал слушать.

Я в третий раз пришла — к нему не пустили, сказали, что он в беспамятстве. Через месяц скончался. Вот так... Они с дочкой в сентябре поехали на дачу, а там уже эта... с новым мужиком. «Ничего, говорит, не знаю. Убирайтесь с участка». Тут мне первый раз плохо сделалось... Была у юриста. Нужны справки, свидетели, что мы с ним строили дачу вместе. Начала справки собирать и вовсе разболелась. Нервы. Еле-еле хожу, задыхаюсь...»

Блондинка вдруг становится багровой, покрывается испариной. Она сдергивает со спинки кровати вафельное полотенце и начинает им обмахиваться.

«Пусть суд рассудит. Вот так. А если что — пересуд». Блондинка обмахивается и, заметив порхающую у лица бабочку, бьет по ней полотенцем. «Вот так».

Все. Конец. Только чье-то потрясенное «ах!» и продолжающееся бормотание: «Если что — людей найму, подожгу дачу. Вот так...»

На следующем обходе у врача-психотерапевта встревоженное лицо. Отчего снова больная Петрова говорит, что жизнь кончена и смысл ее потерян, больная Гуляева кричит в истерике, что она банкрот и бездарность, Дашкевич жалуется на желудочные спазмы, а Толмачева безучастно молчит?..

Так и кончить рассказ... А может быть, кончить иначе: блондинка с опавшим ртом не убивает бабочку. Просто сама бабочка, при вселении новой больной в палату, исчезает, улетает в форточку — в снег, в пургу, в мороз.

Чистое, радостное несовместимо с жестокой житейской прозой и расчетом... А может быть, прочь блондинку с ее набившей читателю оскомину «дачной» темой?

Тем более с блондинкой не так все просто, у нее своя правда: не Петр ли виноват в том, что если ей напомнить сейчас, как она когда-то выбегала к нему из парадной в одной ночной сорочке, она отмахнется и пробормочет: «Дурой была. Из-за кого с ума сходила?!.» И не она ли своими руками копала канавы, собирала с дорог навоз, прибивала доски и в мерзлую землю сажала луковицы тюльпанов? И что прозаического в том, что она мечтает, чтоб ее маленькая внучка собирала с дачных грядок в кружечку спелую клубнику?..

Да, история с блондинкой может перевесить историю с бабочкой. Тогда пусть все так и останется: палата, четыре женщины, оберегаемая ими бабочка, ожидание всеми скорого наступления весны. Рассказ — зарисовка, легкая, изящная, как сам полет бабочки...

«Итак, мой рассказ готов, остается его написать», — перефразируя Флобера, однажды довольно улыбнулась я. Однако, для того чтобы сесть и написать, мне не хватало, я чувствовала, точных деталей. Я подумала — почему бы не обратиться за необходимой консультацией к той самой женщине, которая воочию наблюдала в палате бабочку?

Я тотчас набрала номер телефона знакомой (подарившей мне сюжет), объяснила, в чем дело, и спросила, как найти женщину. Знакомая обещала позвонить мне вечером.

Вечером она радостно (возможно, чувствуя себя в какой-то мере соавтором) сообщила, что в старой записной книжке нашла адрес женщины. Она даже вспомнила историю знакомства с ней: женщина была дальней родственницей ее мужа, приезжала в Ленинград лечиться и после больницы прожила у них в доме два дня...

Обычная простая женщина, по профессии, кажется, бухгалтер, потому что, помнится, покупала толстые тетради по бухгалтерскому учету, ну и конечно же покупала, как все иногородние, всякие сувенирные альбомы типа «Дворцы и парки пригородов Ленинграда». Вот ее адрес — уезжая, она приглашала в гости.

Женщина, некая Л. И. Алексеева, жила в неизвестном мне городке на старой, судя по названию, улице Конторской. Возможно, она и работала на этой улице, бухгалтером в какой-нибудь маленькой жилищной или стройбанковской конторе.

В тот же вечер я написала письмо. В первых строках представилась, кто я, с какой целью обращаюсь. Я не стала посвящать адресата в свои литературные замыслы и поиски. У женщины-бухгалтера были свои заботы, у меня свои. Извинившись за беспокойство и при этом невольно услышав мысленно высокий голос Льва Толстого с пластинки «Голоса, зазвучавшие вновь»: «Милый Николай Васильевич! У меня к Вам просьба: мне нужно знать подробности о смертной казни. Если Вы можете мне доставить их, самые подробные, то очень обяжете меня. Вопросы мои такие...», — я простым, ясным языком изложила перечень вопросов: к какому виду принадлежала бабочка? Чем конкретно она питалась? Как реагировала на солнце? Где устраивалась на ночлег? Как реагировали на нее больные — вызывала ли она у них (пояснила я) радость или грусть, воспоминания или надежды? Как удавалось спасти ее от открытой форточки? Чем кончилась история с бабочкой? И так далее...

Отправив письмо, я на следующий день села писать рассказ, вспомнив завет Стендаля: «Пиши ежедневно по два часа, гениален ты или нет». Я взялась за истории болезни моих героинь. Драму молчащей женщины я решила написать в форме ее дневника (Тургенев, создавая «Отцы и дети», параллельно писал дневники Базарова). Вечерами читала Флобера, сборник под названием «О литературе, искусстве, писательском труде».

Днем ходила в библиотеку, где в тихом зале с маленьким белым барельефом профиля Гоголя на стене читала статьи о правде и правдоподобии в литературе и листала энциклопедический том «Беспозвоночные». Латинское название голубянки оказалось «Lycaena».

Я почувствовала радостное облегчение: название рассказа, изысканное и таинственное, было найдено.

«Воображение, как мускулы, развивается от работы», — говорил Фолкнер.

В ожидании документального материала мне пришло в голову написать рассказ от лица бабочки. Затем в результате поиска формы мысль усложнилась: слить голоса бабочки и женщин в один вселенский голос, но только так, чтобы это не было пародией на: «Мне, хвостатому зверьку, нечаянно забежавшему на бетонные панели... Я хотела бы постричься в монахини. Я и постриглась бы, да нет уж монастырей...», чтоб никто не смог упрекнуть меня в заимствовании приема...

Потом неожиданно выкристаллизовалась еще одна концовка рассказа: бабочка все порхает и порхает над четырьмя женщинами, будто совершает какие-то колдовские полеты, будто описывает какие-то магические круги. И вдруг однажды женщина — научный работник восклицает: «Как интересно быть бабочкой!» «Маленькая актриса» сообщает: «А я ведь бабочка в роли женщины». «Мой муж погиб в полете», — загадочно произносит женщина, потерявшая мужа. «Бабочки всегда счастливы», — улыбаясь, шепчет молчаливая больная...

И вот однажды после тихого часа санитарка с ведром в руках входит в палату и... остолбеневает. В палате пустота. Койки аккуратно заправлены. Тишина, только легкое постукивание от снежного ветерка открытой форточки. Санитарка выходит в коридор, заглядывает на кухню, в туалет, в процедурную. Снова заходит в палату. От долгого проветривания в палате морозный холод.

Санитарка спускается с третьего этажа к проходной, обращается к старому вахтеру: «Василь Игнатьич, скажи: никто не проходил?» — «Никто. А чего случилось?» — «Больных из седьмой палаты нигде нет».— «Как это нет?! Да куда ж они могли деться? Они ж в одних халатах и шлепанцах. Я понимаю — летом, а то вон какая метель... Да никуда не выходил. Вышел разве что на крыльцо — Семеныч-дворник позвал: «Поди, говорит, погляди: бабочки». Я вышел. И правда бабочки, такие яркие, штук пять. Так стайкой и полетели вдоль дорожки в самую-то метель... Ну постояли с Семенычем, подивились, и я снова на вахту... Так что нет, никто не проходил...»

— Ваш любимый писатель Мицуко Такахаси, рассказ «Сезон бабочек»? — вовремя опомнилась я, представив реакцию одного знакомого редактора с умными насмешливыми глазами. — Как там начало? «Жена господина Накамура вдруг превратилась в бабочку...» Еще был чей-то рассказ про узников в тюремной камере, в которой поселился таракан... Кроме того, ваши бабочки напоминают мне «Носорогов» Ионеско...

— При чем здесь носороги? — обиженно пробормочу я. — По Шиллеру, существуют тридцать две сюжетные формы, так что повторения неизбежны, — и поскорее запихну возвращенную рукопись в сумку.

Я снова вернулась к дневниковой форме повествования и начала думать над компоновкой будущих фрагментов...

Ответа все не было. В конце концов, у меня возникло подозрение, что ответ может и не прийти. Возможно, женщина-бухгалтер, когда-то при случае обмолвившаяся про бабочку, теперь, прочитав мое письмо, хмурится, качает головой, бормочет: «Гос-с-поди! Будто я помню! Какая еще бабочка?! Мне завтра квартальный баланс сдавать...»

Письмо я получила через две недели. Вскрыла конверт с картинкой — зеленой веточкой, освободив место для работы, села за стол, развернула два плотно и аккуратно исписанных листка. И стала читать:

«Уважаемая (…... )!

Боюсь, что мне придется Вас разочаровать. Я думаю, что многое уже забыла, так как лежала в больнице пять лет назад. Расскажу только о том, что меня в свое время поразило.

Рядом с нашей палатой находилась дверь на балкон. На улице было холодно, по всей вероятности, это было начало ноября. Двойная балконная дверь была закрыта, но не заделана. Я прислонилась к ней и увидела между рамами на полу бабочку.

Я решила, что она мертвая, но все-таки открыла первую дверь и достала ее. Это была обычная бабочка, наверное капустница, светло-бурая с темными пятнами на крыльях и темным пушком на спинке.

Больница не очень радует, тем более когда ты испытываешь сильную боль. Все это угнетает, и вдруг — бабочка. Невольно потянешься к ней. Я положила бабочку на ладонь.

Она не шевелила крыльями, но признаки жизни в ней чувствовались, будто какой-то трепет. Я быстро пошла с бабочкой в палату, попросила кого-то помочь приготовить сахарный сироп (растворить сахар в воде), налила его на ладонь и на эту руку посадила бабочку.

Я с удивлением увидела: ее хоботок зашевелился, и бабочка стала им работать. Сама она почти не шевелилась, а хоботок работал активно. Поев немного, бабочка закрутила хоботок и тут же его снова развернула и опять с жадностью начала поглощать сироп. Это повторялось несколько раз.

У бабочки появились силы, но я сейчас не помню, полетела ли она или продолжала сидеть на руке. Помню только, что в последующие дни она подлетала ко мне, я бросалась к тумбочке, держа бабочку на руке, и начинала готовить сироп.

Зачастую бабочка не могла дождаться пищи и отлетала. Пришлось готовить сироп заранее, и, как только бабочка подлетала, я доставала из тумбочки ложку с сиропом и подавала бабочке. Интересно, что первый раз бабочка забралась передними лапками в ложку, и лапки замазались густым сиропом. Однако бабочка быстро научилась есть с ложки, не пачкая лапок, пожалуй уже со второго раза.

Спала бабочка под моей кроватью на панцирной сетке. Я обнаружила ее там случайно. Вылетала утром поздно, часов в десять или в одиннадцать. Сразу летела ко мне за завтраком. Ни с кем меня не путала, а потому общение у нее было только со мной.

Что касается больных, то люди удивлялись, когда бабочка ела из ложки, но на этом их удивление и кончалось. Особого интереса они к ней не проявляли.

По палате она летала, но все же, в основном, ее привлекало окно. Я легким движением руки отгоняла ее от стекла, так как она начинала об него биться.

Мне трудно ответить, почему она не улетела в форточку. Думаю, палата проветривалась до того, как бабочка вылетала из своего укрытия, да и она сама не была слишком активной и, наверное, не рвалась к холоду.

Однажды на свободное место в палате поместили новую больную, которая когда-то работала в этой больнице врачом. Она сама назначала себе лечение. Ей вводили глюкозу. Остатки из ампул доставались бабочке. По оживлению бабочки можно было понять, что глюкоза ей очень нравилась. Аппетит у бабочки был отменный. Она ела так, что брюшко у нее заметно надувалось.

Раз бабочка полетела на окно и начала биться о стекло. Я вскочила с постели и бросилась к ней, чтобы от стекла отогнать. Соседка-врач, стоящая у окна, схватила бабочку и сказала, что убьет ее, если я буду вскакивать после очередной процедуры.

Она не убила бабочку, но повредила немного крылышки. Это ли было причиной или любовь бабочки хорошо покушать, но после этого раза ей иногда трудно было подниматься в воздух. Она ползала по полу.

Однажды бабочка исчезла. Я не знаю, куда она делась. Предполагаю, что санитарка во время уборки палаты, когда мы спали, нечаянно вымела ее.

Мне было очень жалко бабочку, уход ее из жизни потряс меня. А на Ваш вопрос о реакции больных могу только ответить: больные в палате остались равнодушными к ее исчезновению.

Да, хочу добавить: после этого случая мне в руки попадались такие же бабочки и в таком же, казалось бы, состоянии, но, несмотря на все мои попытки их покормить, ни одна из них не ожила.

Вот, пожалуй, и все.

Желаю Вам всяких творческих удач

Людмила Ивановна».

Я дочитала письмо. Потрясенная, подумала о том, что никогда ничего прекраснее и сильнее двух этих страниц не читала. В этот момент слова «творческая фантазия», «вдохновение», «литературный прием», «поиски формы» были мне ненавистны.

Я с отвращением поглядела на лежащий сбоку на столе журнал со своей последней публикацией — рассказом. Я даже, признаюсь, с грустной иронией покосилась на уставленную бестселлерами полку.

Только через много-много дней я взялась за этот рассказ.