Вход   Регистрация   Забыли пароль?
НЕИЗВЕСТНАЯ
ЖЕНСКАЯ
БИБЛИОТЕКА


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


Назад
Дмитрий Спасалкин

© Судакова Екатерина 1990


31 июля

Они вернулись к пристани, и, фыркая от досады, Лара сбросила на дебаркадер опостылевшие чемоданы. Она устала быть единственным мужчиной в этой семейке!

Ее старшая сестра Жека осторожно вышагивала, поддерживая под локоть свою левую руку. Наверно, она гордилась тем, что у нее прижилась оспа: у Жеки был жар, когда они плыли на пароходе. Жалко, градусник не взяли!.. Ведь раньше думали, одной прививки хватает на целую жизнь. А вот, пожалуйста! Недаром всей Москве привили оспу. Перед отъездом Лара встретила Светку Конышеву из параллельного, «ашенку», которая всегда знала детали, и она такое порассказала!.. Ужас, что могло произойти! Мор! Как в средние века.

Здесь, под навесом, веяло прохладой от Оки, плавучий пол покачивался, а на потолке кувыркались сияющие отсветы. Девочка уже без злости смотрела, как роится на площади горячая пыль. Белые домики брели в пыли, точно стадо по дороге.

Мама все еще стояла на солнцепеке, не в силах расстаться со старушкой в белоснежной кофточке. Они случайно познакомились на берегу, и та сразу привязалась к ним, как родная.

Старушка привела их к себе, уговаривала у нее поселиться, обещая достать вторую керосинку. В доме было прохладно и чистенько. Мама заколебалась. Жека безразлично села на ледяную клеенчатую кушетку и, кажется, не собиралась вставать. Лара только на миг представила все Бориными глазами, и возмущенье и ответственность за них обоих словно удесятерили ее силы. Нет! Нет! Нет! Но к счастью, им тоже стало ясно: тут, в городе, оставаться невозможно...

Да-а, их мамочка верна себе! Она не любила отдыхать в проверенных, всем людям известных местах. Она обожала ездить на родину своих сослуживцев. Обычно зимой кто-нибудь из них распалялся, вспоминая о земле детства, и мама приносила Адрес. Потом возникали восхитительные подробности, которые мама обсасывала с Жекой. В конце концов даже она, Лариса, начинала верить, что лучше этого места на земле нет, и завидовала, потому как ей была уготована одна дорожка — в пионерский лагерь.

А где же ваш собор-то? — раздраженно поинтересовалась Жека, когда мама и старушка подошли поближе, и ее голос гудел от обиды.

Верно, верно! Красавец собор!.. Главная достопримечательность Спасска.

Старушка смутилась:

Собор-то? Преображенский... Да его уж нет давно! Взорвали. Еще до войны... Говорят, вредительство было, — утешила она их.

Вот Евдокия Семеновна советует плыть на Проню, — вмешалась мама. — На катере! Там еще леса сохранились. Да?

Жека ныла, она не может без деревьев.

Евдокия Семеновна поедала их маму влюбленными глазами, сжав губки, будто держала во рту леденчик. Знакомое мамино свойство — всех обвораживать! Лариса и прежде размышляла, почему мать так нравится чужим, а не смогла обворожить на всю жизнь их отца.

«Ну, двинем на Проню...» В общем, теперь все равно. Главное, она выиграла у своих первое сражение...

На причале скапливался народ, и Лара смутно опасалась, не рвутся ли все на Проню. Потом поняла: они просто ждут паром.

На другом берегу, против пристани, среди крутых зеленых холмов виднелись домики и маячила церковь. По холмам гулял ветер, а здесь, на равнине, все плавилось от солнца... Особенно заманчиво обозначались светлые тропки.

А там что? Тоже Спасск?

Нет, деревня. Старая Рязань.

Ей ответила незнакомая женщина, которая сидела на маленьком черном чемоданчике у самой воды. Лара не удивилась, чуяла, что та к ним приглядывается. Все посмотрели на нее, и женщина дрогнула взглядом, слегка улыбнувшись.

Ню-ур?! Да ты, что ль? — обрадовалась их старушка. — В город ездила?

Они завели разговор, а Лара внимательно рассматривала незнакомку, чтобы развить наблюдательность и заодно сделать заключение о ее характере. У женщины было довольно круглое, бледное лицо, сначала немного сонное и как будто печальное. Но сейчас она оживилась. «Красивая тетенька, хотя и деревенская!» — мелькнуло у Лары. Ей вообще нравились темноглазые. Русая же коса в узле немного выцвела.

Да живите у меня! — вдруг предложила женщина. — За так, живите — и все! А ваш катер то ль придет, то ли нет! Он ведь не каждый день на Проню-то ходит... Я одна, — добавила она. — Дочку вот в замуж отдала!

О-ой! — так и всплеснулась их старушка. — Поезжайте, поезжайте! Вам славно будет! Нюра такая желанная!

На пароме прыщавый матросик улыбнулся Ларе, выражая взглядом восхищение. Хорошо, Жека ничего не заметила: она уставилась на свое вздутое плечо. Жека систематически раздражалась от улыбок, которые выпадали ее младшей сестре. Законченная старая дева! Боря называл ее «жертвой бифуркации», то есть раздельного обучения... Жеке фатально не везло: когда опять стали учиться с мальчишками, она заканчивала школу, а десятиклассников не трогали, чтобы не травмировать. Теперь же у них на курсе имелся всего один парень, и то в другой группе. Лару смешило, что именно сестра надзирала за ее нравственностью.

Внезапно посреди реки воздух взорвался от сплетения музыки, радостного гула и песен. У кого-то был приемник «Дорожный», и все запереглядывались с озорным оживлением. Сегодня шел четвертый день шестого Всемирного фестиваля молодежи.

Шумит Москва-то?! — подмигнул матросик.

Что он понимает? Что он видел?! Лара скривилась, как от рыбьего жира. Если бы он только знал, чего она лишилась по милости своих родственничков!..

Близкая живая вода неожиданно отвлекла ее и поразила. Лара в первый раз испытывала прелесть сильной реки и следила за ее мощным телом с выпуклым, струящимся хребтом.

Приближаясь, «тот» берег становился каким-то обыкновенным, «этим», будто расколдовывался...

Паром ткнулся в землю. Привязанные у берега в несколько рядов лодки заколыхались и застучали. «Ну уж хоть лодка-то у нас будет!» — плотоядно подумала Лара.

Тетя Нюра взяла у нее один чемодан, как раз тот самый, тяжеленный, с книгами, и дорога побежала, как самокат.

Ну, вот и дом мой!

Ключ лежал за выступающим над дверью бревнышком. Очень большое и толстое кольцо для замка служило одновременно ручкой. Оно басом брякнуло о дверь.

Ой, что это за крестики? — изумилась Жека.

На всех дверях были мелом выведены крестики.

А, это на Ивана Крестителя ставят... Да стереть их можно!

Они прошли в «залу», где над большим столом, вставшим у стены между окнами, узко светилось красивое, но уже усталое от времени зеркало. В правом углу дрожал золотой дым от икон, вызывая потаенную усмешку городских жителей, а по стенам висели застекленные витрины с фотографиями, напомнив зазывные щиты у дверей городских фотоателье. Очень высоко и отдельно склонялись два портрета — тети Нюры, молоденькой, но слишком удивленной, и парня в пилотке.

Это ваш муж? — тихо спросила Жека.

Хозяин... Не возвратился...

Жека сочувственно открыла рот.

В малюсенькой комнате рядом стояла высокая деревянная кровать; под ней можно сидеть не сгибаясь.

А где мы будем спать? — звонко задала Жека интересующий всех вопрос.

Спать-то? — словно опомнилась тетя Нюра. — Где же спать-то? Дедушка, упокойник, спал на печке. А дочь увезла свою кроватку... А на полу, на полу, — встрепенулась хозяйка. — Вот и здесь, в зале. Все полушубки постелим. А одеялы — теплые... Раньше-то... Так и спали!

Всякое отсутствие какого-либо комфорта уже вызывало смех и освежало лучше холодного душа.

Да, но Борю здесь укладывать негде... Ладно, еще время есть.

Тетя Нюра порезала в миску вареной молодой картошки, огурцов, размяла ложкой чеснок, полила постным маслом... Они мигом уплели рязанский салатик. Вилки были длиннозубые, голенастые, на деревянных черенках. Еще «с бабушкиной свадьбы»!

После обеда маме не пришлось заводить свои любимые разговорчики насчет «где купить».

На огороде все берите, рвите. Хлеб сама принесу. Я в магазине тут работаю. Ну, молоко у бабы Усти. Я скажу... Вот только за яблоками в Фатьяново надо сходить. У нас мгла весь цвет поела.

Лара мигом облюбовала широкий, уютный подоконник и разложила на нем свои книги.

Когда совсем смерклось, она пошла вдоль притихшей и словно потеплевшей реки и наконец-то осталась с Борей наедине. Боря был ее жених. Конечно, тайный!

«Мы зря поплыли на пароходе», — думала она о том, что будет писать ему.

Получилось очень долго, почти двое суток, а так, если поездом, до Рязани всего четыре часа. Оттуда на катере каких-то пятьдесят километров. Пусть он едет поездом! Им надо экономить каждую минуту, чтобы подольше побыть вместе... И не так утомительно.

Лара с удовольствием отметила, что она заботится о Боре, как настоящая невеста.

Боря никак не мог сразу поехать с ними. Всю зиму он усиленно занимался английским в институтском кружке переводчиков и сейчас работал на фестивале.

Да, Боря уже учился в институте. Тонкой химической технологии. Ей всегда очень приятно произносить название его института, особенно «тонкой»! Он старше ее на два года. Они познакомились в лагере, ужасно давно, еще до совместного обучения. Лара вообще была малявкой, только перешла в шестой класс. Она как-то поспорила с одной дурехой из их отряда (слабо — не слабо) и отправилась на танцы. А Боря пригласил ее на танго. Она уже умела, но вдруг почти разучилась. Баянист играл, а девчонки из старших классов подпевали вполголоса:

Что грустишь, дорога-а-ая,

Вниз ресницы склоня-я-а...

Лара первый раз в жизни держала за руку мальчика и не верила сама себе...

Теперь он сможет приехать после фестиваля, дней на десять. Главное, ему надо скорей получить адрес. От его «сестренок» можно ожидать каких угодно козней! Ведь у них, как в старинных романах, Борины родные были против. И мать, старуха лет пятидесяти, и старшие сестры (обе!) буквально ненавидели ее. Боря, разумеется, все отрицал и сглаживал: «Они просто боятся, что любовь помешает нам закончить институт...» Скорее даже назло «сестренкам» Лара затеяла его поездку.

1 августа

Тетя Нюра рано открывала магазин, чуть ли не в шесть утра, оттого, проснувшись, москвичи оказались наедине с домом, который, поскрипывая, тоже приглядывался к ним.

Вы понимаете, — фантазировала Жека, выделывая разные па на широких половицах, — ведь теть Нюра как спящая царевна... Ну, царица! Вы поняли, чего она ждет? Ждет, ждет, я уверена в этом. Ждет своего мужа! И вот, когда он воротится, она проснется.

Она полузакрывала глаза и водила носом, видимо изображая нечто неземное и царственное.

А Лара бегала по дому, выглядывая и измысливая, где бы можно пристроить Борю. Такой на вид вроде большой дом, а нет подходящего уголка. Направо из сеней еще одна дверь вела в какой-то чулан. Очень просторный, но без окон и с земляным полом. Из их залы — проход в кухню. Но там, кроме русской печки, умещался только маленький столик с керогазом. Трудно вообразить, где лежали, сидели и ходили люди, которые посматривали на Лару с фотографий.

Мама с энтузиазмом собиралась наводить в доме порядок. Тут все было как-то заброшено. В особенности это чувствовалось в пронзительном утреннем свете.

Мы все-все уберем, правда?! — торжествовала мама. — Ей же некогда!

Да! Да! — вторила Жека. — Вы понимаете, ей должно быть с нами хорошо!

Они моментально вычерпали всю воду из бочонка, и Лара помчалась к молочнице бабе Усте узнавать, где они берут воду.

Из ряке! Из няе, матушке... — с изумлением разъяснила баба Устя. Ее дряхлое личико лучилось, как весенняя лужица: мол, где же еще?!

Вот так сюрприз!

Сними коромысли-та-а, плечи нажмешь! — крикнула ей вдогонку со своего огорода баба Устя.

Но коромысло и привлекало Лару больше всего.

«Наверно, берег очень крутой и не докопаешься до воды», — предположила она, осторожно спускаясь по обрывистой тропке. Ей раньше представлялось, что коромысло облегает плечи; у нее же, видимо, слишком прямые плечи, и неудобно.

Пробуя набрать воды с берега, она поскользнулась, чуть не упустила ведро и выкарабкивалась обратно на четвереньках. «Вот деревня! Не могут поставить какой-нибудь насос!» Пооглядевшись, она увидела, как люди черпают воду, наклонясь из лодки. Глубже и чище, наверное...

Коромысло сразу стало орудием пытки... Лара даже рычала легонечко про себя. И мамин план — навести чистоту — показался ей архитектурным излишеством.

В доме раздавался московский голос:

Вот, слушай, пожалуйста, свой фестиваль!

Девочка молитвенно вскинула голову и вперилась в черный, лоснящийся репродуктор, впивая, полуоткрыв губы, тот счастливый гомон, который стоял за словами диктора. Да-а, там шла жизнь!..

Открытие она смотрела в Москве по телевизору у соседки Анны Константиновны. Оно запоздало больше чем на час, потому что тысячи разукрашенных грузовиков едва протискивались среди бушующего народа. Сто двадцать две страны ехали строго по алфавиту, а ведь каждому хотелось лично приветствовать наиболее симпатичные ему делегации!

Вечером она еле дождалась Борю (он был такой непривычный, взвинченный после первого дня работы!), и они скорей направились в центр, где танцы кипели на всех площадях, начиная от Белорусского вокзала. Отсюда их медленно понесло течением вверх но улице Горького. Вокруг разноцветно переливались огни и флаги, от музыки вырастали крылья! К сожалению, утром уже уходил пароход, и в голове у Лары с раздражающим постоянством тикало: «Эт-то все! Все-все!..» Она жадно впитывала впрок живые приметы фестиваля, стремительно пробивалась во все водоворотики, взвихривающиеся вокруг иностранцев, и чем темнее была у них кожа, тем жарче выражала им свою любовь. Боря говорил по-английски, а Лара основательно подзубрила фестивальный словарик и «распространялась» сразу на пяти языках. Но в основном разговор шел на улыбках. Она чувствовала, что иностранцы с восхищением открывают для себя русских, и ее возносило от счастливой гордости и желания быть лучше.

О, если бы она оставалась в Москве! Но их мать нарочно подгадывала отпуск к концу Жекиной практики. Так нелепо совпало...

Передача окончилась, и тишина загудела, подобно уходящему поезду в метро.

Во-от оно что! Наконец-то Лара додумалась: ей здесь мешала тишина! Остывшие слезы щипали щеки. Она физически ощутила, как вянет без фестиваля ее жизнь...

На сердитых воду возят, воду возят, возят! — прыгала Жека.

Ужасно иногда действовала на нервы сестрица!

Какой длинный-предлинный день! Значит, на самом деле скучно, раз так тянется время. Лара привыкла в лагере к режиму и звонко набитому дню. А тут обломовщина какая-то.

Намечался целый месяц свободы — совершенно немыслимо провести его в бездействии. По Бориному плану она должна ознакомиться с различными отраслями человеческого знания, чтобы правильно выбрать институт. Это будет технический вуз, институт Дела — с большой буквы! Боря терпеть не мог «болтологию», и Лара слегка презирала Жекин «лирический» выбор. Сестра поступала без всякого конкурса, а в технические институты, такие, как Бауманский, он был фантастическим... Поэтому среди Лариных книг преобладали научно-популярные брошюры.

Боря считал, что ученому (признавалось само собой, она тоже станет человеком науки) необходимо знать философию. Изучать следовало только первоисточники. Боря предложил начать с «Анти-Дюринга»...

Культурный человек обязан и в искусстве идти в ногу с веком! Поэтому она читала все произведения, отмеченные Сталинской премией, но дошла лишь до 1951 года. В том году премию впервые получили и иностранные писатели. Лара взяла с собой «Солнце над рекой Сангань». Китайский роман значился по внеклассному чтению. Но это та-кая оказалась скука!

Очень важно заняться языком — «Первые люди на Луне» Уэллса (конечно, адаптированные) — и развивать пространственное воображение, решая задачи на проекции... Когда они составляли план и радовались, все казалось главным и само собою разумеющимся... Однако читать не хотелось. Намеченное потеряло свою серьезность и насущность. Может, не прошла душевная акклиматизация?

Лара всегда знала — впереди светлое будущее и много дорог. Теперь ее томила настоятельная потребность выбора.

Окна залы выходили на юг, и солнце быстро выгнало их из дому. Они устроили свой бивак в «висячем» огороде, который нависал над самым обрывом. Сестры натаскали полосатых рубчатых дерюжек и передвигались вслед за тенью каких-то бесплодных кустов.

В сарайчике недалеко от них возился тети Нюрин «поросук». Совестно признаться, Лара в первый раз увидела живую свинью. Жека сказала, по-немецки свинья хрюкает «грунц-грунц». Пожалуй, и Мартын хрюкал по-немецки.

Вот Жека всегда умела найти себе занятие. Она купила книгу «Вязание на спицах» и упорствовала, вывязывая образцы величиной со спичечный коробок. Они с мамой по очереди млели над каждым ее ажурчиком.

Ну кто в наш век вяжет? Право, страшная глупость! Как можно убивать время?! Все должны делать машины!

Мама, ну пусть она меня оставит в покое!.. — кипятилась Жека. — У нас в группе есть девочка-испанка. Знаешь, как она вяжет? Все-все! Даже платья!

Лара покатилась от хохота по траве. «Пла-атья»! Десять лет будешь вязать одно платье...

Нет, Жекина недоразвитость могла свести с ума кого угодно!

Лара ушла от них писать письмо. Оно мучило ее целый день. Справа и слева от входной двери были устроены широкие, прочные лавки, за много лет они прошли естественную полировку, и приятно провести по ним ладонью. «Заслуженные лавки республики».

Вчера слова так и выскакивали из головы, в уме она радостно пасовалась мыслями с Борей, а в письме получалось скудно и незатейливо. На нее укоризненно взирала Борина золотая медаль, и мерцала опасность насажать не там запятых — Лара побаивалась его сестер. Еще хотелось в письме выглядеть необыкновенной...

Мимо нее то и дело семенила Ксюша, размахивая полусогнутыми локтями. Ее дом стоял напротив, дверь в дверь. Бревенчатый, потемневший, выше окон в траве... Сродни большому сараю.

Лара стеснялась наблюдать за Ксюшей, а следила за ней со жгучим интересом. Та, по словам тети Нюры, была девушка хорошая, но «чуток юродивенькая»... Лара, скорее, включила б ее в категорию пожилых женщин. Сдавалось, Ксюша тоже интересуется ею.

Ты что все пишешь? Как тебя зовут-та? — наконец обратилась она к Ларе.

Лариса.

А тебя, что ж, в реестре девиц нету-та?

В каком еще реестре?

Ты что, не знаешь, что ль? Баушка моя рассказывала, всем девицам есть реестр. Постоянная дама Варвара, с поволокою глаза Василиса, кислый квас Ироида...

Не-ет. А вас как зовут?

Будя меня на «вы»-та кликать! — засмеялась она нарочитым смехом. — Аксинья я... Винца испить Аксинья.

И она опять зашлась от смеха.

Лара улыбнулась. Забавная эта Ксюша. Узенький лобик, нижняя часть лица, вытянутая вперед, напоминает ежиную мордочку. Сходство с ежиком усиливали стриженые волосы впроседь. Она заметно манерничала, но глаза были добрые, ребячливые. Уши только мясистые и вывернуты наружу, как ковшики. Может, из-за этого она лучше слышала?

Ксюша отвела ее на почту. Так именовался облупленный ящик, прибитый к воротам «почтарки». Ящик смотрелся оч-чень подозрительно. Сколько случайностей подстерегает ее письмо, пока оно попадет в руки к Борису!

Лара легко освоилась с Ксюшей и относилась к ней, как старшеклассники к начальной школе. «Вот у Ксюши можно поселить Борю», — решительно подумала она и заглянула в ее дом. Обе комнаты почти пустые. Бревна почернелые, а пол чистый, дощатый... «Ведь ему ночью здесь побыть, днем-то он будет с нами».

К вечеру она перестала ощущать пульсирующее беспокойство, тишина пролилась в душу и не мешала ей.

Ты куда, Ляська? — спросила мама.

Она чуть не ляпнула: «Я к Боре!»

Пойду погуляю! Все равно света нет!

Как повадился коток

Ходить к бабке в погребок! —

баюкала кого-то баба Устя. За ее домом кончалась деревня. Здесь не пролегала обычная улица, дома свободно располагались по крутому берегу. Тихая река вбирала все краски у закатного неба, за рекой протянулся бесконечный равнинный простор с блестинками озер, и удивительно, что ей, Ларе, не требовалось никаких деревьев, наоборот, легкость охватывала от привольного горизонта.

Слева от тропки, по-над берегом, вздымалась поросшая мелкой травой круча, которая потом уходила в сторону, а тропинка заюлила по оврагам, и река постоянно скрывалась из виду.

Она пыталась глядеть Бориными глазами, боясь, вдруг ему не понравится, и мысленно уговаривала его. Во-первых, они будут купаться — нынче не пошли из-за Жеки, да мама обустраивала избу. До Бори-то они совсем обживутся! Что касается удобств — даже интересно пожить дико. Тем более, деревенские живут так всю жизнь. Она бы не смогла выдержать. Хорошо хоть, в скором будущем вырастут агрогорода.

Темная тишина давала возможность смело придумывать. Вчера она вспомнила все, связанное с Борей, и стала думать дальше, разрешая тайные и немножечко стыдные мысли, где она являлась Лорой (так иногда называл ее Борис). Она прошлась Лорой... О, Лора ходила величавой, чуть танцующей поступью. У Лоры мелькали особенные улыбки. Ей говорили та-акие слова... От них замирало сердце.

Девочка была довольна своим именем. Ла-ри-са!.. Ведь имя всегда влияло на облик человека. Дома ее величали Ляськой, но она внутренне давно с ней рассталась. Правда, зимой вышел новый фильм — «Артемка в цирке», и в школе тоже прилепилось — Ляся. Нет, Лара — уверенное, спокойное имя. А в Лоре таилось нечто тревожное и красивое... Чтобы быть Лорой, надо тянуться!

Окруженная мечтаниями, она повернула обратно и с неудовольствием углядела, что кто-то идет навстречу по тропинке. Лара торопливо зашла за куст (по уши обдало мокрой росой!), и незнакомец проскочил мимо, странно отмахиваясь руками и подпрыгивая, будто надеясь взлететь. Он ее, кажется, не заметил.

2 августа

Лара с удивлением прикинула — всего пятый день, как они уехали из Москвы. А так все отодвинулось, даже фестиваль! Она делала попытки слушать его, однако потеряла с ним внутреннюю связь, радио только дразнило ее...

Девочка захлебывалась в длинном дне. Бесконечные деревенские дни... Вернулось ощущение детства от летней бесконечности. Надо бы проанализировать, почему так получается.

Тетя Нюра доброжелательно восприняла идею поселить Борю у Ксюши, и мама сама поговорила с ней. Польщенная Ксюша тут же согласилась. Выходит, мама принимает Борю всерьез, гордилась про себя Лара. Ксюша сразу расчухала:

Женишок твой небось? — и захихикала смущенно.

Мама и Жека слышали, но словно пропустили мимо ушей. Лара отметила это с некоторым злорадством.

Потом они пошли с Жекой относить крынки бабе Усте и засиделись. С нею занятно разговаривать: она мелет языком, как кофемолка, и всякие прибауточки рязанские так и сыплются!

Нынче важный день, чуть ли не праздник, — Ильин день. Раньше строго-настрого запрещалось работать. И всегда гром гремел!

Ну, а сегодня-то почему нет?

А теперича все сменилось, весь свет белый сменился!

Но вот вам, пожалуйста, народное наблюдение: двенадцатого июля «Петр-Павел час убавил», а «Илья Пророк два уволок». Бабка охотно толковала о «божественном». Сестры относились к этому снисходительно, как к душевной прихоти старорежимного человека. Иконы у бабы Усти висели в несколько этажей, в углу красовалась главная икона в широченной золотой раме. «Бог!» — подумала Лара. Оказался — «Микола Милостник».

Жека разглядела за стеклом тонкие свечи, перевязанные серебряной ленточкой. Венчальные, баб Усти! Перед смертью поставят ей в рученьки, чтобы долго не мучиться.

Уж ладушко белый меня заждался!.. Мужик был не бранчливый, разговорчивый, — хвалила мужа бабка.

Он не вернулся с первой войны, с «той ерманской».

В избе устоялся вкусный, домовитый запах; русская печка выступала ухоженной, важной. Жеку притягивала печка, и они с баб Устей спелись, как маленькие, играя в вопросы и ответы. Здесь, кроме «заслонки», почти все слова звучали незнакомо. Кстати, в глубине печи находилась площадочка — шесток, и до Лары дошло: сверчки жили тут. Значит, прежде она неверно понимала пословицу «Всяк сверчок знай свой шесток». Она думала: у кого короче шест, у кого длиннее; всяк на своем и сиди. И в «Евгении Онегине» — «зовет кот кошурку в печурку спать». Это в стенке у печи выделаны окошечки-ниши, «печурки», — сушить всякую мелочь.

Поговорили о Ксюше. У нее не было печки, и зимой она гостила по домам.

Свиная рожа везде вхожа, — съязвила баба Устя. — Носом слышит, где обед повкусней сготовили. — Она ревновала, что тетя Нюра хорошо относится к Ксюше. — Уж энтот год Нюра одна осталась, поди вовсе заберет зимовать...

Баба Устя! — перебила Жека. — Скажите, пожалуйста, у нашей тети Нюры муж пропал без вести, да? И она ждет его, да?

Ждала-а... по первости. Давно уж не ждет! Пришел сюда мужик после войны. С недалека, шиловский... С Нюриным мужем в плену был. Случайно сошлись, а, вишь, земляки... И у них уговор: кто выдюжит — на родине про другого обскажет... Вот он и пришел.

А ее муж?

По-мер, родимка. От голода небось счахнул. Да и неможилось ему... Так-то!

А как она мужа люби-ила! — жалобно протянула Жека.

Вот она опосля согласилась в сельмаге-то встать, — уточнила бабка. — Чтоб на людя́х быть. А ить нам в Спасское не наездишься!

И тут вошла тетя Нюра, словно эти разговоры поторопили ее приход.

Где мое девьё?

Спросила, ели аль нет, и вместе с мамой ушла возиться в куть (так она прозывала свой кухонный закуточек).

Лара взяла тети Нюриного котеночка и уселась у входа на ветерке. Машинально наблюдая за Ксюшей, она поняла: та поджидает Борю! Вероятно, Ксюша не осознавала времени. Ведь мама предупредила — дней через десять!

В комнатах она убралась и теперь мела возле дома, топча траву и радостно озираясь на Ларису в поисках одобрения. Потом подошла и боязливо дотронулась до котенка.

Ы-ы, какой! Знаешь, баушка моя говаривала: «Кот казанский, ум астраханский...»

Ксюша вела себя как бойкая, разбитная шестиклассница, и Лара все не могла привыкнуть к несоответствию ее внешнего вида и поведения.

Желая отвязаться от Ксюши, она перешла за дом. Выяснилось, не зря! По спокойной реке медленно плыл небольшой пароход и долдонил микрофонным голосом. Уловив пару слов, Лара стала жадно прислушиваться и побежала берегом... Во-от что! Недаром она испытывала безотчетное неудобство: почему Старая Рязань? И никто словом не обмолвился! Значит, не знают, что ли? Или так свыклись, даже позабыли?

Именно здесь была настоящая Рязань, которую завоевали татары! Девочка по-новому огляделась вокруг. А это не круча — крепостной вал! Лара первый раз услышала слово «городище». Похоже на «пепелище». Брошенный город, да?

«В каком мы живем историческом месте! — возликовала она. — Важно для Бори! Пусть захолустье — зато историческое!»

За Борю она успокоилась. Но заныло сердце от страха войны. Фестиваль давал надежду, что после такой встречи молодые люди не станут воевать друг с другом. Разговоры же о тете Нюре всколыхнули притихшее тоскливое ожидание войны.

Дома о Рязани не выронила ни словечка. Все затаила для Бори!

Хоть бы он скорее приехал!

3 августа

Утром сестры пошли на Оку. Там плескалась одна мелкота: в деревне после Ильина дня перестают купаться!

Камушки холодают! — разъяснила баба Устя. — И вода суровая!

Глупости, ничего не холодают, вода — теплая!

Искупавшись, Лара полезла на вал. Издали он казался ниже. Лара бодро взбиралась, воображая себя первооткрывательницей.

А когда глянула окрест — словно поплыла в немом разочаровании. Ей подспудно рисовались древние руины, городище. А вместо него картофельные поля, огороды и кое-где кусты, похожие на орешник. Вот так «столица обширного княжества»!

Обидно — вчера приготовила для Бориного письма ценные исторические фразы, а они оказались ненужными. Так все буднично... Ему может не понравиться.

По Оке шли большие пароходы, и играла музыка.

На городок бегала? — окликнула ее баба Устя. Все-то она видит со своих луковых грядок.

Мама и Жека загорали за домом на обрыве.

Лара распустила косы, чтобы просушить волосы, и расхаживала по комнате Лорой, искоса кидая взоры в зеркало, пробуя подсмотреть себя взрослой. По ее мнению, рубеж взрослости приходился на шестнадцать лет (Жека в счет не шла!). Пора готовиться. Она мечтательно и остро предвкушала этот рубеж, уже подмечая в душе некую «особенность». Возьмет и станет после шестнадцати лет Лорой! Проще всего остричься. Но на стриженых девчонок поглядывали с издевочкой. Она сомневалась, достанет ли у нее мужества носить «вшивую головку».

Вечером пришла Аля, дочка тети Нюры, в гости к матери, заодно — поглазеть на них. Ничего, не очень деревенская девушка. Кончает педучилище в Череповце, живет у папиного брата. Лара знала, что она беременная, и разглядывала ее с сочувствующим интересом. А у Жеки замужняя сверстница вызывала невольное смятение... Впрочем, у Али завивался перманент, который сразу подчеркивал взрослость. Ее же сестра с демонстративной тщательностью наматывала перед сном на спичечный коробок коричневую шелковую ленту от косы... Жека считала, что от модных капроновых лент секутся волосы. Она была ужасный консерватор — в институт ходила с чернильницей-непроливашкой, хотя имела законное право писать авторучкой... Между прочим, Конышева уверяла, что в школе тоже разрешат пользоваться авторучками, после шестого класса!

Так вот, Аля посоветовала опустить письмо на теплоход, который идет в Москву. Там специально стоит железный ящик для писем. Ее муж работает в Спасске, может бросить.

Муж вскорости появился. Соскучился по жене!

Муж жене пастырь, — значительно пошутила тетя Нюра.

Он Ларе очень «показался». Независимо от Бори она делила всех ребят на две категории: «Могу влюбиться!» и «Никогда не влюблюсь!». Определенно он входил в первую категорию.

А тетя Нюра стала к ней приставать с каким-то Митрием.

Ты с нашим Спасалкиным-то... говорят, в одном классе учишься?!

Я?! — удивилась Лара. — Да нет!

Ведь ты в десятый перешла?

Да.

Ну и он в десятый. Митрий его зовут. Митька!

Тетя Нюра, да нету у нас в классе Митек! Нету! Да еще Спасалкина!

Да не Спасалкин! Фамилию я не помню, по отцу-то. Нездешний отец-то, странний... А по матери он Мещерин, Митька-то. Да он видел, ты с водой шла, тетка говорит.

Лара никак не могла припомнить. Вот таинственный Спасалкин! А Жека насупилась и молча слушала их веселые препирательства.

Так всегда! Лара оживляется к вечеру, а Жека — наоборот. В нее с утра черти вселяются, а к вечеру она киснет.

4 августа

Лара грелась после купанья на самом солнцепеке, заслонив голову шлемом из лопушистых подорожников, и с блаженной ленью перебирала мальчишек из своей параллели.

Обычно они кликали мальчишек по фамилиям, имя добавлялось в торжественных случаях. Да у них у всех прозвища. Толстый, Рыжий, Звонарь... Был даже Вадим-Вглаздадим! Все привыкли: «Вглаздадим, пойдешь в кино?» А себя девочки называли по именам. Если же злились друг на друга или обращались «на официальной ноге» — тогда по фамилиям.

Пожалуй, они в этом году, во время подготовки к фестивалю, особенно сблизились с ребятами. А в шестом классе, когда в школу пришли «мужики», девчонки испытали поголовное разочарование. Им мерещились разные высокие материи, а «их» мальчишки бегали с треугольниками вместо пистолетов: «Кх-кх!» В восьмом они как-то подтянулись. Правда, девчонки долго были насторожены, одни дичились, а другие все пугались неведомо чего. Лара единственная в классе стала относиться к мальчишкам нормально, без вечного возгласа: «Дурак!» Она отдавала себе отчет, что ее популярность объяснялась умением водиться с ребятами. Еще бы! У нее был Боря. Многие в классе знали о Боре и, должно быть, завидовали ей.

Она обвыклась: Боря и Боря. Но действительно чудно, коли вдуматься. Сначала возникло такое состояние, будто завелся старший брат. Защищенность, вот именно: защита и доверие... Все-все хотелось ему рассказать. А после... Боря как-то признался: он давно составил образ девочки, которая сможет покорить его сердце. «И ты подходишь, даже больше!» Это магическое «даже больше!» до сих пор зажигало ей щеки и наполняло тайной гордостью.

О-ой, и вдруг ее осенило: Логинов! Господи, самый серенький мальчишка в классе! Ну, ясно, деревенщина... Он пришел к ним в конце восьмого класса и за год ничем не сумел выделиться, хотя в период подготовки к фестивалю некоторые ребята просто заиграли, особенно голубятники... К нему все обращались по фамилии. Одна физичка, воспылав любовью, пискливо взывала: «Ди-има Логинов!» А выясняется, он — Митя...

На речке трудно окончить письмо, и Лара домучивала его дома. Новостей набиралось все меньше и меньше.

Тем временем Ксюша охапками носила к себе чудовищные букеты: цветы, колосья, сухую траву, — все вперемешку. Лара не удержалась и заглянула в дом, когда та отправилась за новой добычей. Снопы были уложены вокруг постели, где Ксюша намеревалась уложить Борю. «Если бы он знал, как его ждут!» — насмешливо подумалось Ларе.

Вскоре мама послала ее за водой. Помня про Логинова, она шла с независимо-вызывающим видом. Здорово встретиться так невзначай с одноклассником, но, уж конечно, не с Логиновым...

Лара смело переходила из лодки в лодку, ступая по зыбким днищам, ближе к середине Оки. Все казалось мелко, мутно... Сама понимала: немного рисуется, как будто Воря (или Логинов) мог ее видеть.

Поднявшись с ведрами, она тут же наткнулась на Логинова. Точно караулил! Оказывается, она каждый раз проходила мимо его калитки... Да, да, он, со своим идиотским видом — волосы во все стороны. «Чего они так разлетаются?» — пренебрежительно мелькнуло у Лары. Для нее эталоном волос были аккуратные Борины пружинки.

Он взял одно ведро. Другое. Все-таки сразу видно городского... Девочка пошла сзади.

Молчать неудобно, и она спросила:

А ты знаешь, настоящая-то Рязань была здесь?!

Логинов обернулся, серьезно кивнул.

У тебя тут родные?

Да. Мать из этой деревни.

И ты часто сюда приезжаешь?

Летом всегда здесь.

«Ну, ему, конечно, не скучно!» — саркастически подумала Лара.

Мама и тетя Нюра беседовали на улице. Узрев их, они, естественно, смолкли и изобразили торжественное ожидание. Еще бы, в местных масштабах целое событие! Лара прыснула.

Как отец, Мить?

Да спасибо, тетя Нюра! Опять в командировке!

Вот вас Митя в Фатьяново-то и сводит! Мить, яблок им надо купить. Сходишь с ними, ладно? Для проминочки! Уж небось «заячья мордочка» доспела, и «кориш», и «мирончик»...

Пока они толковали, Лара испытующе взглядывала на Логинова. Любопытно, какая у него будет реакция. Он упорно ничего не замечал.

Теть Нюр, — поинтересовалась она позже, — а почему он Спасалкин-то?

Спасать любит. С детства. А уж кто прозвал-то — теперь не упомнишь.

Как спасать? — встрепенулась Жека.

Ну, лечить! Кровь он останавливает. Утопленника откачивать — за ним бегут.

Ой, что ж вы не позвали поглядеть на него?!

Тетя Нюра засмеялась своим милым, печальным смехом.

Еще наглядишься!

Ну и что, помогает? — с недоверием вмешалась мама.

А как же! Сначала понарошке, покуда маленький. Играл вроде. А потом вошел в смысл и взаправду стал... Еще как помогает-то!

Никак нельзя разобраться — всерьез тетя Нюра говорит или шутит. Тон почтительный, даже чересчур, но и подсмеивается как бы.

Зорюет с книжками, тетка сказывала.

Он на Иванушку-дурачка похож, — заметила мама.

Это правда. Когда голову назад закидывал. В классе его тоже за спиной обзывали Дуремаром. У них одна девчонка на лету всем припечатывала прозвища.

А что он в школе из себя представляет? — спросила Жека.

Да ничего не представляет! Он как-то в стороне от коллектива. По-моему, с девчонками ни с кем даже и не общался!

А учится хорошо?

Н-ну, без двоек вообще-то... Но так, не поймешь! Средненько. У нас математики-ребята, ну, те всегда на виду, в особенности кто девочкам списывать дает... Ну, общественники! Или на диспуте там блеснет... Нет, совсем незаметный!

Ждем весной! — задумчиво вступилась тетя Нюра. — Вот Спасалкин приедет! Аж на сердце приветливей, когда он здесь. А умен, рассудлив!..

Лара добросовестно пыталась уяснить-сопоставить Логинова со Спасалкиным. Никак не совпадали!

Глаза у него материны, — с теплотой добавила тетя Нюра. — С ним разговариваю — будто ей в глаза гляжу. Чисто зеленя́!

Да, Лара тоже приметила: трава-малахит! Но, несмотря на явное тети Нюрино желание получше подать Митю, Лара знала, что Логинов без вариантов принадлежит к ее второй категории.

А на вечера он ходит? — допытывалась Жека.

Да он же наверняка танцевать не умеет. Сам сказал, никогда в лагере не был.

Нет, я подумала, как он одевается... Это характеризует человека. Оригинально или безвкусно...

«Оригинально»! Нам только в форме можно приходить!

Почему? Вам же разрешали в своем!

Опять запретили... Из-за стиляг! Белые фартучки... Ну и банты! Пожалуйста!

В сенцах затараторила Ксюша. Тетя Нюра вернулась, посмеиваясь:

Ксюша волнуется, не приехал ли Боря. А то спать хочет ложиться... Вот ребенок! Право, дитя малое. Новой игрушкой поманили...

5 августа

Лару заинтриговали рассказы тети Нюры, хотя она по-прежнему относилась к Логинову с высокомерной насмешливостью. «Надо его расшевелить!» И по дороге в Фатьяново она заводила разговор на всевозможные темы. Он ни на что не клевал.

Мало того — он совершенно был не в курсе важнейших школьных дел, даже не помнил о собрании, на котором прорабатывали стиляг. Честно говоря, у нее стиляги как раз не вызывали активного протеста... На многие вопросы Логинов абсолютно ничего не мог ответить и скалился с несчастным видом... А такой важный момент с «отношениями»! Девчонки без конца разбирали, как кто к кому относится.

Вот как ты относишься к Никольской?

Он что-то пробормотал — типа «дура набитая». Надо же возмутиться: Никольская — гордость класса! Уж если она набитая... Но вдруг втайне Лара с ним согласилась!

Логинов разговорился, когда в песчаной стене крутого обрыва ее внимание привлекли темные — вероятно, очень глубокие — норы. Это были многочисленные гнезда ласточек-береговушек. Митя наблюдал за ними и видел, как птицы начинают рыть свой коридор. Сначала с лёта бьют когтями в одно место, самец и самка по очереди, а потом углубляются дальше и дальше. Непонятно только, куда они выбрасывают землю.

Ласточки молча и бесстрашно проносились возле них.

Все же не совсем он тупак...

В Фатьянове за каждым домом стоял сад. У яблонь шатром отгибались отягощенные пурпурными яблоками ветки. Яблоки были блестящие, лакированные или же дымчатые, словно запотевшие, и от этого они казались холодными...

На улице их останавливали, здороваясь с Митей и с ней, как со взрослыми, с видимым уважением. Многие, чаще всего старухи, благодарили Митю за что-то, спрашивали, советовались — он схватывал все с полунамека, ей же приходилось глуповато улыбаться. Лара ощущала тепло этой почтительности и даже чувствовала себя самозванкой.

Ее поразили женщины-сестры, у которых они покупали яблоки, особенно старшая... Слепорожденная, слепица. Митю она узнала по шагам и окликнула далеко-далеко. Морщинистое лицо исступленно излучало счастье. Она твердила, как хорошо жить, жить здесь, в саду, где на яблоне и птица голосистее поет. «Ведь это так мало!» — недоверчиво прикинула Лара.

Грех яблочки до спасу-то рвать! — пожурила слепая Митю, узнав, зачем они пришли.

Однако у них на глазах постоянно летели яблоки, с испугом стукаясь оземь.

Да они ж городски-ие! — оправдала их младшая сестра, тоже почти старуха. Та обо всем говорила не в меру ласково, одними уменьшительными, но доброта ее казалась резкой, как лампа без абажура.

Лара впервые покупала не в магазине, а «так». Она смущалась, когда младшая сестра перевешивала все два раза на допотопном безмене и цепко считала деньги. А может, в деревне так и надо?

Девочка не выдержала и надкусила хорошенькое яблочко, похожее на смущенную боярышню. Мед и роза! «Мирончик»!

Сестры пожаловались: у них не уродился, — и посылали к учительнице из интерната. Уж у той «мирончик» весь светится! Митя с насмешливой благожелательностью созерцал, как Лара с хрустом уничтожала яблоки.

Незаметно сбежались фатьяновские собаки и трусили за ними до конца деревни... Он их тоже спасает?

Лара надеялась: вернется — и будет письмо. Прямо-таки уверена была... Нет ничего.

Потрясенная дешевизной яблок, мама сразу утащила на огород чуть не полрюкзака.

Тетя Нюра взяла у них яблочко, но есть не стала:

Потом съем! Пусть до спаса полежит!

А что, скоро яблочный спас? Да? — с ударением переспросила Жека.

Когда они очутились в комнате одни, побледневшая от волнения Жека поволокла сестру к фотографиям.

Вот еще ее дочка, смотри!

Какая дочка?

У нее еще была дочка! Она умерла...

Кто тебе сказал?

Никто! Я сама! Знаешь, почему она яблоко сберегла? Помнишь, в «Кому на Руси жить хорошо» Матрену Тимофеевну? Она тоже не ела. И там примечание: бог не даст ребенку яблочка на небе, если мать сама соблазнится до спаса...

Они с сестрой испуганно уставились друг на друга. Ларе не но себе сделалось от такой сверхдогадливости.

Вечером Лару допекала Ксюша, которая топталась подле дома и через каждые пять минут, застенчиво хихикая, узнавала, не приехал ли Боря. Лара еле ушмыгнула от нее.

В воздухе еще золотилось закатное сияние, и девочка забралась на вал, чтобы подольше не расставаться со светом. Сверху она озирала свои владения.

От вечереющей утихшей реки такой разливался покой! Разрушенная церковь, очень неприютная днем, в сумерках украшала деревню светлеющим силуэтом.

Вдруг Лара увидела, что внизу кто-то идет по тропинке мимо вала знакомой ей подлетывающей походкой, до предела вытянув шею. Она скатилась с кручи и чуть не попала в объятия к Спасалкину. Вот уж не ждал!

А что ты тут поделываешь? — с ехидцей полюбопытничала Лара. — Я тебя не первый раз вижу.

Он оторопел:

Ну, хожу. Думаю.

Ну, иди и думай!

Она побежала вперед по тропинке, приостанавливалась, дожидаясь его, и опять улепетывала. С Борей она, разумеется, никогда так себя не вела. Замечательно — быть другой!

При подобных обстоятельствах думать было трудновато...

Тебе нравится у нас? — спросил Спасалкин.

Она помотала головой:

Скучища! Ничего интересного!

Как? Да это самое интересное место на земле! — Он храбро взял ее за руки и начал мгновенно охрипшим голосом: — За нами город! Сильный, молодой, кипящий жизнью... Его башни далеко-о видно из-за реки. Он на самой окраине Руси. Там, за рекой, дремучие леса, пограничье, дикóе поле, откуда наша земля ждет врагов. А Рязань, как богатырская застава, встречает их первой... Город окружен валами, поверх них бревенчатый оплот, и ходит недремлющая стража. — Митя понизил голос до шепота: — Город спит... Город умельцев — они знают все ремесла на Руси... И воины они, и землепашцы... И сладостью книжною напитаны. Светятся белокаменные соборы; позади, на набережной, боярские терема, дальше избы... Притихли купецкие ладьи на Оке. Мы торгуем до самого Египта.

Он говорил с такой страстью, что в спину повеяло живым и темным, словно и теперь за валами дышал город...

Поначалу Митин пафос смешил ее (Боря всегда так иронично-сдержан!). Но постепенно, увлекаясь его душевным напором, она вдруг, помимо своей воли, передвинулась во времени.

Смотри! Слушай! Река — та же! Ока! Ее окрестили древние племена. И месяц в воде мерцал! И голоса те же!.. Так же собаки лаяли... Дымком тянуло.

Митя замолчал, и они наконец очнулись на теперешней земле.

Ты как будто жил тогда! — невольно подивилась Лара.

Я же потомок! Родные тут жили испокон веков. Из-под каждого камушка глядят, каждым цветочком...

Митя пообещал свести ее на городище, показать, где были раскопки.

Разве уже раскапывали?

Еще бы! Это же русская Помпея, понимаешь? Город нетронутый под землей...

Она притихла... Нет, право, какой-то он очень странный!

6 августа

Тетя Нюра уходила в магазин спозаранку, чтобы народ успел заскочить до работы. Потом она возвращалась, и все вместе завтракали. Тетя Нюра приносила какие-нибудь новости, и вообще хорошо с нею поболтать, «поколоколить», как она пошучивала. Сестры все больше привыкали к ней и проникались ее неяркой добротой.

Сегодня тетя Нюра расспрашивала Лару про их поход в Фатьяново. В отличие от мамы, она считала, дорого с них содрали за яблоки, и возмущалась.

На яблоках сидят, а анчутничают. Куда им столько?! Чего уж! Обе убогие!

Почему обе? — спросила Лара. — А что... младшая тоже? Вроде она ничего, добрая такая.

Чего там добрая?! На язычке мед, под язычком лед... Да бог с ней, она тоже обиженная, падучая у ней. Молоденец накатывает, по-нашему... Митя к ним повел заработать дать, жалеет он их-то.

Лара с упоением пересказывала, как их встречали в Фатьянове. Она решила позабавить маму с Жекой и преувеличивала уважение, с каким относились к Мите. Родичи развесили уши, а тетя Нюра головой покачивала: мол, я вам говорила.

Приедет — и на душеньке легче. Ну, тута Спасалкин! Мало ль что случится, и потеряешься, больница-то за рекой. А он сразу и прибежит!

Подошла с молоком баба Устя. Они принялись нахваливать Спасалкина в два голоса.

Да ведь нельзя ему лечить! — горячилась мама. — Он же не врач, школьник еще, чего он понимает?!

Не лечит, не лечит, — заступилась тетя Нюра, — спасает! Даже так: выпишет врач лекарство — не помогает! А если Митя лекарство даст, с его рук поможет. Вот сила в нем спасательная есть! Больно жалостливый!

Чувствовалось, Жека поражена до крайности.

Да рассыпь меня по маковому зернышку, — разливалась баба Устя, — на моем виду было: у сношенницы-то внучка перестала заикаться... Ведь в Рязань возили девку-то!.. А Митя спас!

А как он помог? — с восторгом выдохнула Жека.

Перед сном приходил. Возьмет за ручку, погутарит и пышечку черную даст. Но это уголь, матерь сама в аптеке купляла... Спи, грит, скоро перестанешь заикаться. Ходил-ходи-ил... Она нынче во вторые классы перешла. Ничего-о! А то ведь прямо: «Ы! ы! ы!» — слова не скажет!

Ну, это внушение! — определила мама.

А крупени́к он заговаривает! Ячмень по-вашему... И бородавки к нему ходят сводить!

У-уй! Вот у меня на локте! Пусть сведет! — заверещала Жека.

Поразительно! — воскликнула мама. — Ведь он в городе учится, городской мальчик, а тут шаманство какое-то...

Все началось с того, что мать при нем померла...

Лара чуть не задохнулась:

Как померла? Он о ней говорит, словно о живой.

Сирота он, сирота-а... Ты очень-то над ним не мудруй, Лариса! — наставляла ее тетя Нюра.

Она рассказала, что они девчонками ватажились с его матерью и в девушках на пару гуляли... Так вот, только война окончилась, в мае, мать его тут же и померла. Немного мужа не дождалась! Он с фронта приехал — так убивался, наразрыв кричал. Хотел ее выкопать. Ну, не дали ему!

Сказывают, Митя, малехонький, все плакал: «Спасите ее, спасите!» Лет пять ему небось было...

А от чего она умерла?

Сердце не выдюжило!

А отец его еще женился?

Дак женился, два раза, что ли. И все Мите письма пишут.

А Митя отца любит? — шепотом осведомилась Жека.

Любит Митя отца. Жалеет. Но он, отец-то, ни разу больше не приезжал. За Митей перва тетка ездила. Летом он завсегда туточки.

Лару испугали Митины несчастья. Но она не хотела, чтоб он об этом догадывался. Столкнувшись с Митрием, она по-свойски накинулась на него:

Ты почему не сказал вчера, что у этой женщины падучая?

Болезнь — ее тайна, — крайне сухо ответил Логинов.

Девочка не ожидала, что он позволит себе разговаривать с нею таким тоном. Ой-е-ей характерец... Несмотря на всю кажущуюся безобидность.

Она отступила, почуяв: иронизировать уже не хочется. Угнетала досада, отчего он не желает пускать в свой мир, и одновременно возрастал интерес к нему. Лара быстро перевела разговор на Старую Рязань... Но он куда-то спешил.

Завтра я начну рассказывать. Все-все! Я приду пораньше. Я смогу...

7 августа

Все дни Лара безрежимно балбесничала на речке, отложив начало организованной жизни до приезда Бори. Просто здорово, что появилась Старая Рязань.

Митя повел ее на кладбище, расположенное на холме за бывшей церковью. В городе Лара боялась кладбища, хотелось быть от него подальше. А здесь оно казалось частью природы. «Наверно, к его маме идем...» — подумала девочка.

Видишь, этот холм, в общем-то, является мысом! Впереди — Ока, а в овраге течет Серебрянка, справа... Тут жили еще в каменном веке. Они любили селиться на мысе!

А кто — они?

Язычники, — усмехнулся Митя, — чудь всякая, мещеры, муромы. Кто-нибудь из них...

Эти чудны́е имена притаились в названиях мест и звучали знакомо.

Да-а, география одна и дает нам услышать слова пропавших народов! Вот «Ока» — их слово... Ну, наверно, «вода» или «речка», мы ведь тоже зовем попросту — «река».

«Ряка!» — поправила его про себя Лариса.

Таков удел больших рек — иметь непонятные названия... Я прочел у Тихомирова. А у мелких речушек имена забылись, их сызнова нарекают, понятно.

Не, непонятно, почему Серебрянка, — запротестовала Лара.

Значит, серебро находили, деньги серебряные... Там все время чего-нибудь попадается...

Стрелы он нашел здесь, на берегу Серебрянки. Если весной полазать по оврагам... Вода столько вымывает!

Лара потрогала каменные стрелки, нагревшиеся у него в кармане. Неужели эти тоже убивали?!

На холме раскопали языческий жертвенник, идолище поганое... Потому и церковь на этом месте стоит, чтобы освятить его. А кладбище на горе — у славян всегда на горе кладбище. Где-то в десятом веке пришли славяне. Вятичи! Москвичи тоже вятичи!

Значит, мы с тобой одноплеменники? — обрадовалась девочка.

Не знаю... Я по матери Мещерин, — раздумчиво ответил Спасалкин. — Ну, потом-то все перероднились.

Минуя овраги, они поднялись на крепостной вал, и, не успев отдышаться, Митрий поведал, что Белинский замер на этой крутизне, потрясенный открывшимся простором. Да, тут была столица великого княжества...

Помню, я пришел на раскопки, маленьким... Избы ведь деревянные; все сгорело, только границы угольками обозначены. Страшно так — возле каждого дома скелеты, скеле-еты, скелеты... И все лежат головой в одну сторону. На запад. Чтобы солнце в лицо.

Лару задела его скорбь. И Русь показалась не такой далекой, как в учебнике истории.

Ни одного человека не спаслось. Некому даже было указать, где запрятаны княжеские сокровища...

А их сыскали?

Да с них-то все и повелось, краеведение рязанское. Я тебе дам одну книжку, Калайдовича. Их нашли-то всего сто тридцать лет назад. Бармы княжеские, всё из золота, с жемчугом, с каменьями... Главное, работа тончайшая. Красоты неслыханной! Где их сделали — неизвестно. Не поверили, что здесь, в Рязани. Настолько мыслилось окраиной! А ведь семьсот лет назад Рязань для Москвы была как нынче Москва для Рязани.

Они спустились вниз с вала. Отсюда, со стороны городища, вал выглядел не таким внушительным. И сейчас через городище проходили дороги, и в валах виднелись проемы старых ворот. Самое интересное, дороги остались на тех же местах. И ворота назывались по-прежнему — Пронские, Исадские... Митя показал, где откопали знаменитый клад. Дорогу чинили! Потом много втихую покапывали. У них словцо в деревне есть — «находчик».

Он рассказывал взахлеб, перепрыгивая с одного на другое, его распирало от желания побольше выложить о своих предках. Ларе странно было взглядывать на мирную, монотонную равнину.

Митя, но ведь глушь такая, и тишина, и пустота! Где же всё?

Ее изводила мысль о рязанцах, которые покоились под ними. Жутковато от ощущения спрятанной подземной жизни. Какие тут колодцы копать?! Разве воду мертвую можно пить?

Река плыла красная на закате, как воспоминание о битве с татарами... «Атака заката...» И туда и обратно читается одинаково.

8 августа

Забегая в дом, она не спрашивала о письме. Ждала, мама протянет долгожданный конверт... Или оно негаданно прислонено к книгам на широком, прогревшемся от солнца подоконнике, или небрежно валяется на столе...

Особенно неотступно письмо поджидалось днем. Днем вся жизнь крутилась около Бори. Но письмо не приходило.

Первое письмо им вручила Аля. Для Жеки! От девчонки из их группы... Надо же, ведь сестра бросила позже, в тот же облупленный ящик!

Лара три дня мусолила свое последнее письмо в Москву. Все напрасно. Ни минутки не сомневалась: Боря здесь ни при чем. «Они» не отдавали ему письма.

Вот счастливая Аля! У нее с мужем дом. А у них с Борей — все разговоры под окном на лестнице... Сразу надо было договариваться писать в Москву до востребования.

К вечеру Митя неожиданно занес Калайдовича, который первым написал о рязанском кладе. Тонюсенькая книжечка, при Пушкине изданная; буква «т» — как перевернутое «ш», и слово «нельзя» напечатано отдельно: «не льзя». Значит, «льзя» тоже имелось?

Жека вышла к ним на улицу. Митя покраснел, как Базаров, впервые увидевший Одинцову.

После он растолковал Ларе, что по ее рассказам рисовал Жеку эдаким стриженым несмышленышем, а тут выходит девушка с чинной косой, подает руку и говорит серьезно: «Евгения!»

Митино смущение было запримечено... Жека, смилостивившись, решила его ободрить и завела беседу, стараясь быть умной и взрослой. Лара внезапно обнаружила: Жека держит себя с ним нормально, без обычной вспуганности.

Вот сейчас, при других, Лара воспринимала Митю как бы со стороны, болезненно отмечая жалкие черточки, еще усиливающиеся от смущения. Прежде всего уморительный голос, одновременно хриплый и писклявый. Лара поймала его «петухов», когда он разговаривал с Жекой, и сморщилась... Уж не хочется ли ей, чтобы он «им» понравился?.. Ерунда какая-то.

Сегодня Лара примирилась с тем, что вместо Бори у нее вдруг очутился Спасалкин, и прекратила вести мысленные разговоры с Борисом. Не судьба!

Вдохновенные у него глаза, — ни с того ни с сего произнесла за ужином Жека.

Лара взбеленилась. Теперь сестра будет его выдумывать!

Перед сном, униженно улыбаясь, Ксюша справилась, не приехал ли Боря. Лара хотела ответить резко: «Нет! И не приедет!» — но не посмела.

До поздней ночи им не давали уснуть мужики, которые шастали к тете Нюре за водкой. Сестры и раньше поражались ее долготерпению и покладистости. Ведь покоя от них нет! Они приходили за бутылкой в любое время суток, и она всем выносила безоговорочно.

А, да ну их, пусть! Им достается! — жалела она мужиков. К себе Нюра была так равнодушна. — Ну не в магазин же идти за этой дурью!

Ящик с водкой стоял у нее в чулане. Единственно, кого она бранила — буфетчицу за рекой.

Вы к Вальке болеть ездите, — выговаривала она им, — а у меня лечитесь!

9—11 августа

В городе Лара привыкла покровительственно относиться ко всему деревенскому: простой народ — в деревне; русские народные песни поют в деревне. «А мы-то какой народ?» — иногда недоумевала она.

Люди здесь свободнее проявляли чувства и были откровеннее. Тут всё про всех знали. К маме часто приплывала старушка из Спасска, в беленькой кофточке. Ее жизнь была известна Ларе от самых пеленок.

В деревне каждый человек был самоценнее, чем в городе. Его дольше помнили, как бы чтили, и после смерти он еще продолжал жить вместе с живыми, которые сказывали о нем всякие истории. Баба Устя могла быть заправским летописцем.

Сестры наконец узнали и о Сонюшке, «старшóй» дочке тети Нюры. Любимая девочка-то была, вся на мужа походила... (Жека сияла от гордости. Как будто тысячу раз впечатала: «Что я тебе говорила!»)

В школу уже бегала, когда заболела-то! А померла в одночасье! Нюра покричала, да успокоилась: знать, так надо. Поделили детей! Муж ее обмирал, души в этой девочке не чаял...

Схожие истории Лара с Жекой ежедневно выслушивали десятками. Но других-то людей они не знали, а тетя Нюра — своя. И сладостный ужас ознобил сердца.

Митя засмолил лодку и принес им весла, «гребки́». Сам он на речку не хаживал. Днем по деревне народу мало — старухи и мелюзга. Река выглядела совсем пустынно.

Лара набирала с собой в лодку книг — читать «по программе», и весла с ворчаньем несла Жека.

Ничего, потрудись, голубушка, тебе полезно! — злила ее Лариса.

Митю днем она обычно не видела, но, возвращаясь с реки, находила на подоконнике очередной том, который он протискивал сквозь форточку. «Труды Рязанской Ученой Архивной Комиссии». Так именовали себя до революции рязанские краеведы. Ларе все представлялось устарелым и ненужным, однако она перелистывала «Труды» с солидной медлительностью. Из-за Жеки — та стригла его книжки глазами. Готова вырвать!

Не выдержав, Лара спросила, откуда выкапываются такие древности. Митя вскользь упомянул о семье старого врача, бывшего земца. Врач сам был членом архивной комиссии.

Ты что, его знал?

Нет, он давно умер. Тетка его отлично помнит... Я тоже, — шепотом вставил он.

Лара перемолчала — и умно сделала. Все равно днем из него больше не вытянешь.

Жека всем надоела со своим «Хайнэ» (нормальные люди зовут его Гейне!), так как готовилась к курсовой работе. Лара подглядела, что она не просто переводит, а тоже пытается изобразить нечто стихами. Но потом Лара все чаще заставала Жеку за чтением Митиных книг.

Ксюша каждый день ведрами приносила терн. Оказывается, аллея возле интерната обсажена терновником. Ксюша запросто воровала в чужом саду.

Женишку сварите, когда приедет!

К счастью, терн пришелся по вкусу тети Нюриному «поросуку». Появление Ксюши вызывало у Лары нервический смех. Бедный Боря!

Фестиваль кончился. Письма не было... Иногда, точно опомнившись, Лара спохватывалась: Боря еще может приехать. Ну, зайдет к соседке, Анне Константиновне (мама ей писала), возьмет адрес и приедет... Возникал вопрос — куда же девать Митрия?

Лара радовалась, когда тетя Нюра кричала:

Иди-и, стоит Спасалкин уже!

Непостижимо, до чего он разный, днем и вечером. Днем он такой озадаченный... Вот они снова гуляют по городищу (Митя непременно уточнит: «По городу!»), идут вдоль бывшей набережной, где возвышались дворцы и храмы и всегда кипел народ... Тропка теперь еле светлеет.

Митю надо было сперва разговорить, и древняя Рязань служила палочкой-выручалочкой. Подкидывая Мите вопросики, Лара завидовала его пронзительному сопричастию «тем» людям. Он все про них знал!

Деревня? Не входила в город. Здесь жили посадские, черный люд... Они? Такие же, как и мы.

Дико было вообразить, будто «те» люди походили на нас. Митя же уверял: истые русичи были прекрасны — гордые, свободные, с великим чувством чести. «Когда нас всех не будет, то всё потом ваше будет!» — так ответили хану, и бились один с тысячью, и чашу испили смертную, одну на всех...

Но осады лучше не касаться. Пять дней стоял Батый под стенами Рязани, и все дни немолчно бил набат...

Думать не могу, не то что говорить, — признался Митрий.

Перед самым расставанием они долго толклись возле ее дома.

Ляська, ты тут? — успокоенно окликала мама.

Разгорячившись, Митя сразу хватается за все, говорит сбивчиво. Но все, о чем он рассказывает, может и незначительное или чудное, озаряется блеском неведомых ей ранее мыслей. Странно, но с ним Лара становится добрей и глубокомысленнее. На душе просторно.

Митя вовсе не боялся, что его мысли смогут показаться смешными. Он часто объявлял: «Я думал», «Я еще не думал»... (Боря осмотрительно оговаривался: «Я читал», «Я слышал».)

Неприятно, в темноте им обязательно попадалась Ксюша. Неужели она следит за ними?

Что нового на Бродвее? — оживленно допытывалась Жека. Так она прозвала их тропку.

Ей-то какое дело?! Закрадывалась мысль: Жека с охотой присоединилась бы к ним. Чудеса!

О чем хоть вы болтаете? — долбила сестра с невиннейшим видом.

Обо всем! — коротко отвечала Лара, не согрешив против истины.

12 августа

Опять они отправились в Фатьяново — за «мирончиком».

Учительница увидела их и разахалась:

Уж собралась за тобою идти! В Исадах мальчонок один боится и не спит по ночам. Извелся, и родители извелись. Я их обнадежила: ты у них поживешь!

Митя вдруг смешался, и учительница испытующе посмотрела на него и на Лару.

Каждый день ходить далеко, — наконец промямлил Митя, — а остаться у них я сейчас не могу... Пусть они дают ему на ночь валерьянку. Столько капель, сколько ему лет.

Учительница навалила полный рюкзак яблок.

Берите! Берите! — И сумочку насыпала холщовую «верх верхом».— После занесете!

О деньгах и речи не было... Она бы обиделась.

Ну, ты где будешь учиться? В Москве небось?

Нет, я в наш хочу, имени Павлова.

Значит, в Москве он не хочет учиться?! Какой провинциализм! На него похоже. «Где родился, там и пригодился!»

Спасалкин, Спасалкин! — бежали за ними мальчишки.

Один подлетел, ткнул в руки пару огурцов и засверкал обратно.

Митя, к тебе все та-ак относятся!

Ты же слышишь, я — Спасалкин.

Он свободно обезоружил ее своим ответом.

А ты давно решил стать врачом?

Всегда знал, с детства... Играл в докторов! Мне-то мерещилось, я лечу по-настоящему.

А кого ты первого спас на самом деле?

Митя усмехнулся:

Своего отца...

При упоминании об отце по его лицу блуждали неуправляемые улыбки.

...Почему он отказался идти в Исады? «Из-за тебя, из-за тебя, голубушка!» Как на него удивленно воззрилась учительница!

Пожалуй, он не страшный. Если рассматривать части лица отдельно, многие получали четыре и даже пять баллов. В особенности глаза. Волосы выше тройки не тянули.

Постепенно школьный облик Логинова стирался. Его совершенно заслонил Спасалкин...

Вечером они разговорились о школе. Лара слышала краем уха — будет введено одиннадцатилетнее образование. Митя растревожился:

Учим столько лишнего, и так времени нет... Школа должна учить мыслить! А нас пичкают фактами! Голова забита и ничего не производит.

Толковали еще о каких-то спецшколах. Митрий одобрил:

В пятнадцать лет человек обязан определиться! Пирогов был студентом в четырнадцать лет, Бехтерев — в шестнадцать... «Жизнь коротка, а путь искусства долог». Так сказал Гиппократ.

Когда они подходили к дому, Ксюша сердито закаркала вслед. У Лары сердце упало: переживает за Борю!

Ксюша напряженно продолжала ждать Борю, но не лезла с вопросами. Засохшие венки и букеты она вынесла из дома, и возле стены громоздилась побуревшая куча. Лара, не вытерпев, заглянула к ней. В доме устоялся резкий запах сена. Большая комната была поделена на клетки рядами бутылок, и в каждой торчало по георгину. А ведь у Ксюши не водилось цветов, одна картошка за домом...

Приедет ли Боря?

13 августа

Жека тоже с нетерпением ожидала Борю, чтобы «спасти сестру», как она выразилась, и все поставить на свое место. Она устроила грандиозный скандал на реке — умышленно. Ее наждачный голос раздражал ужасно. Дожили, сестра хвалит Борю и заступается за него! А она, Лара, обыкновенная мальчишница, вот и мама так считает!

И вообще ты бездельничаешь, — горланила Жека, — и в «Фоме Гордееве» не перелезешь никак через шестьдесят пятую страницу!

Можно подумать, кому-то нужен твой Гейне!

Хайнэ! — взвизгнула сестра.

Гей-не!.. И потом, ты не можешь судить о любви! Ты сама еще ни разу не целовалась!

Лара нанесла удар тяжелой артиллерией исключительно в целях самозащиты. У них с Борей все распланировано, даже имена детям придумали. А тут совсем другое, совсем... Мама должна понимать и понимает!

Ты что, Жека? — озабоченно вскинулась мама, когда они вернулись домой. Жека считалась слабенькой.

Голова болит... Ужасно!

Перегрелась?.. Или опять мигрень?! Сию минуту надо лечь!

Иди на мою кровать! — крикнула тетя Нюра. — Повыше изголовьи-це сделай!

Появился Митя, и Жека нежданно-негаданно подала голос:

Спасай, если можешь!.. Голова отрывается.

Он с готовностью согласился. Жека закрыла глаза, и он слегка проводил пальцами по лбу и вискам. Похоже, как Мартин Иден лечил Руфь... Митя был только чересчур сосредоточен, и Лару стал разбирать смех.

Уже лучше! — прошептала Жека.

Ну еще бы! — съехидничала Лара. — Ты сама себя настраиваешь, вот и лучше!

Жека развеселилась и принялась болтать с Митей.

Бородавки, в общем, одно самовнушение... — немного насмешливо вещал Митя. — Вон у вас сколько черных кошек бегает. Любую поймай, проведи хвостом по локтю, — и все пройдет!

Так сразу? — доверчиво обрадовалась Жека.

Ну что ты! Нет! Пока из хвоста двадцать две волосинки не выпадет!

Да-а? — Жека расхохоталась.

Точно!

И Митя тоже радовался, вылитый Иванушка-дурачок, особенно когда, прижав указательный палец к подбородку, умильно взирал на Жеку. На сей раз он обращался с ней словно с крохой и на «ты». Нечего корчить взрослую!

Вечером Митя рассказал Ларе об очень дорогом для него человеке, о том самом земском враче. Даже назвался его учеником. Доктор Евстафий Петрович Зеленский.

Я ему многим обязан...

Ты? Почему?

Почему? Ну, вот хотя бы знаю, каким должен быть настоящий врач...

Его дочь учительствовала в младших классах. Митя звал ее «тетя Лиза». Вот она и давала ему отцовские книги. А сейчас отыскала целую гору записных книжек, которые доктор вел всю жизнь.

Там есть такие вещи! Трудно объяснить! — Митин голос, волнуясь, дребезжал, как спущенная струна. — Зеленский невероятно серьезно относился к народной медицине. И его любили старики здешние, травоведы, не скрытничали. Ну и он все записывал!.. Старушка одна, Никаноровна, из Шатрищ... Да ее помнят! Так она лечила нарывы — плесень от хлебушка прикладывала. Доктор пишет: «Проверить целебное значение плесени». Про-ве-рить! Ну, пенициллин же, понимаешь? А он не успел. Захлебывался работой. Участок большой... Кстати, Никаноровна бельма лечила — посыпала дождевых червей сахарным песком, глаза смазывала соком...

Вот уж чепуха! Дикость несусветная!

Погоди, почему? Я тут же вспомнил о Филатове. Биогенный стимулятор! В момент наисмертельнейшей опасности организм выделяет целебное вещество, вещество сопротивления... Не-ет, я потом проверю!

В Ларе все восставало против «знахарства»...

А Митя доказывал:

Это же мысли самых умных, самых наблюдательных людей. Народная мудрость, фольклор... Собирают же песни и загадки! А тут народный опыт в чистом виде! Прошел сквозь тысячелетия. Его истолковать надо правильно... Лишь бы не утерять. Ведь столько пропало бесследно! Нельзя забывать уже найденное, а то мы движемся по кругу!

Это был такой счастливый вечер!

...Она никогда не думала, что это так интересно — думать!

14 августа

Настали безоблачно-жаркие, «каменные», как их тут называли, дни. Хотя уходящее лето не обманывало — зрелый воздух, уставшая трава...

Лара останавливалась, с наслаждением склоняя лицо к воде, которая выплескивалась из ведер. Она таращилась на свои глаза, и чем дольше вглядывалась, тем упорнее казались они чужими и далекими... Интересно бы заглянуть к Мите домой. Любопытство так и разбирало.

У калитки стояла Митина тетка, посматривая на Лару с просящим выражением. Девочка поздоровалась и неожиданно решилась:

Митя дома?

Дома, дома! — торопливо заулыбалась тетка. — Да ты зайди! Ми-ить!

Девочка поставила ведра на скамью у калитки и пошла за теткой. В доме так все прибрано, не то что у тети Нюры. У Мити своя комнатка. Тетка распахнула к нему дверь, и он изумленно поднял глаза.

Лара растерянно завертела головой. Желтые дощатые стены глазели карими сучками. «Наблюдай, наблюдай и еще раз наблюдай», — советовал узенький плакат. С анатомической таблицы на нее укоризненно уставился разъятый труп. Лара содрогнулась. Большие фотографии какой-то церкви украшали стену над столом. И тут же прилепился маленький портрет Золя.

Во-от где ты обитаешь!

Он поглядел на нее исподлобья, улыбаясь про себя. Отсвет улыбки бродил у него по лицу, и губы топырились...

Лара прошлась к окну, боясь наступить на разложенные по полу листы ватмана с травами. Ока блестела на солнце каждым перышком. Паром торчал у берега.

Потом она приблизилась к столу и заглянула через Митино плечо. Из очень толстой, замшелой на вид книги он перерисовывал тушью рисунок, изображающий догоревшую свечу, кругом вилась надпись завитушками.

Что-то символическое? Да? — вежливо полюбопытствовала она.

Да.

Время, да?

Она знала: Митя помешан на времени.

Ты любишь Золя?

Почему ты так решила?

Лара указала на портрет. Митя присвистнул.

Не-ет. Это же Евстафий Петрович. Я тебе говорил о нем.

Они посмотрели друг другу в глаза, и Лара смутилась. Он встал.

Ведь надо что-нибудь придумать... Сказать — зачем пришла.

Они молчали. Митя стоял перед нею, развесив руки и склонив набок шею. Лицо его взмокло, и он утер лоб локтем. Совсем он не был похож на себя — ни дневной, ни вечерний... Странная тяжесть разлилась вокруг.

Хочешь, посмотри книги! — с трудом прошептал Митя.

Она помотала головой: после...

Вдруг за окном запели птицы и заголосили ребятишки на улице. Лара словно вынырнула из-под воды.

Я пойду!

Она еле отрывала ноги, как будто их притягивало магнитом к полу.

«Что? Что это? — перепуганно обратилась она к себе. — Хоть бы письмо пришло!»

Между тем мама получила два письма-ответа: от их соседки Анны Константиновны и, полное восторгов, которое она зачитывала вслух тете Нюре, от сослуживицы, уроженки Спасска...

А Жека?! Той прилетели письма от всех любимых подруг. Школьных, институтских... И возможно, детсадовских!

Лара имела право считать себя обиженной... Несомненно, Боря не приедет!

От этой мысли внезапно она ощутила благодетельную легкость.

15 августа

Утром нечаянно прибежал Митя и принес для мамы розы — не настоящие, всего лишь махровый шиповник, но запах дивный!

Вы жаловались на плохой сон, да? Вот поставьте рядом с подушкой. Помогут!

Он с радостным воодушевлением воспевал пользительность роз. И от ангины-то они помогают, достаточно съесть ложечку варенья из лепестков. Жека очень заинтересовалась: ее мучили катаральные ангины.

Лара пыталась нарочитой угрюмостью скрыть волнение и потерянность. Вчера она не пошла на Бродвей, решив наедине разбираться в своих «эмоциях»... Что все-таки случилось? Безусловно, это не любовь — с Борей все являлось по-другому, давало уверенность! А сейчас все было робким... Даже нежность к Митрию (была нежность!) теплилась испуганно. У них читали зимой лекцию для старшеклассников о любви и дружбе, зря она не пошла. Полагала, уж ей-то не надо!

При виде Спасалкина сердце ее заколотилось, и она ахнула. Вот новости! Надо соблюдать дьявольскую осторожность, чтобы не выдать себя лицом.

Она опять не покидала комнату, ссылаясь на нездоровье, зато кончила «Фому Гордеева».

Поздно вечером, погасив свет, они, по обыкновению, долго переговаривались с тетей Нюрой. Интересно, днем ни за что не будешь говорить о том, о чем беспрепятственно можно спросить в темноте.

Ларе хотелось бы выспросить подробности о Митиной матери: походила она на свою сестру или нет, какой у нее был характер? И еще раз — как любил ее Митин отец... Но она молчала — из-за Жеки.

Жека одна завладела разговором. У нее возник новый план «оживить» тетю Нюру. Сестры знали, она живет «просто так», потому что нельзя «лечь и помереть». Жека возлагала большие надежды на ее готового появиться на свет «внучоночка». Уж с ним-то тетя Нюра отойдет!

Да не шибко люблю я с маленькими хомутаться! — горестно созналась тетя Нюра.

Жека обожала устраивать чужие дела. «Как она не стесняется во все вмешиваться?» — недоумевала Лара.

Господи! Сон — самое-то лучшее! — пробормотала наконец за перегородкой тетя Нюра, укладываясь поудобней, и ее высокая кровать проскрипела в последний раз.

Мама нанюхалась роз и сладко спала. Дочери прижимались к ней справа и слева. Младшую одолевала бессонница. Из-за кого она не спит? Девчонки в их классе надорвали бы животики. Из-за Логинова!

Ночное окно хищно светлело, и ночь за окном казалась враждебной человеку. Дом ночью жил, кряхтели стены. А ходики нахлестывали, давясь временем.

Ясно одно: ее захватывало незнакомое чувство, которого она еще никогда не испытывала...

16 августа

Мама хотела увезти в Москву натурального деревенского меду. Медовый спас прошел, и соты вырезали.

Хорошо б у Лизаветы купить, у Митькиной зазнобы... — посоветовала тетя Нюра. — Они своих пчел все катают: то на гречиху, то куда. Порода пчел хорошая, работящие, жигучие... А они строятся, им денег надо.

Лара сразу догадалась: Лизавета — тетя Лиза! А Жека вся насторожилась...

И вот они идут вместе с Митей за медом.

Подумать только, она не спала полночи, а вся так выспалась, на душе чисто-спокойно. Они молча шли в тумане одни-одинехоньки, и смущенная радость словно вела их за руки. Солнце еле просвечивало к ним, они брели бесконечным полем, и грустно стало Ларе, когда выскочили первые дома.

Новый дом учительницы празднично выделялся своей статью. Белые доски подчеркивали его юность.

Лизавета Евстафьевна сидела перед немым телевизором, любуясь громадным экраном. Он был больше, чем КВН с линзой у их соседки!

Разве такие бывают?! — ненароком вылетело у Лары.

Новая аппаратура, — охотно отозвалась Лизавета Евстафьевна, — телевизор «Мир»... —Затем прибавила с улыбкой, извиняющимся тоном: — Всего один раз живем!

Это была крупная, широкая женщина. Муж гляделся просто тощеньким рядом с нею. Лизавета Евстафьевна называла его «наш папочка». Почему-то Лара моментально схватила — второй муж...

Вдруг в комнату вошла взрослая девочка, может, чуть-чуть моложе Лары. Красивая до чрезвычайности! Все смолкли, когда она появилась. Девочка поздоровалась, и все. Таким красивым и не надо говорить... Лара шла за хозяйкой, сдерживая желание оглянуться.

Сбоку у дома приютилась узкая застекленная пристройка, похожая на галерейку. Там божественно пахло медом.

Лизавета Евстафьевна взяла у Лары банки.

Только для Нюры! — подчеркнула она. — Нюра попросила, вот я и продаю!

С Ларой она разговаривала, как со школьницей. А Митя держался с ней на равных, и в ее интонациях даже проскальзывали подобострастные нотки.

Тетя Лиза! — напомнил он. — Вы сулились дневники найти. Ну, как?

Ми-и-тя! — рассмеялась женщина и громко хлопнула в ладоши. — Пойдем скорее! Ведь наш папа их едва не сжег! Хорошо, что я хватилась... Возьми-ка лучше насовсем!

Она надолго исчезла с просиявшим Митей. Лара, оставшись одна в солнечной галерейке, уселась на низенький табурет. Наверно, ее было незаметно со стороны сада. Неожиданно перед глазами пронеслась мгновенная, почти сказочная сценка.

Дочь Лизаветы Евстафьевны выбежала из-за дома и повертела головой, как бы убеждаясь в своей невидимости; вскинув руки, она встала на цыпочки и бочком прошлась в застенчивом полутанце. Сад заполнялся музыкой, хотя оттуда не долетало ни звука. Полинявший сарафанчик вздувался бальным платьицем... Девочка разыгрывала какое-то действо, может, воображала себя королевой цветов. Она милостиво ласкала их головки.

Лара упивалась каждым ее движением, но девочка, раздвигая ветки, уходила в глубь сада.

Почему же Митя никогда о ней не рассказывал?

Он наконец вернулся, прижимая к груди обтерханные тетрадки в выцветших клеенчатых обложках. Учительница была довольная, шумная.

Там ведь все с ятями! Ты разберешься?

Я притерпелся! — успокоил ее Митя.

На обратном пути Лара не рискнула заговорить о девочке, обеспокоенная ее красотой. Совершенно неизвестно, как к ней относится Митя. Ведь он часто бывает здесь.

Ей всегда представлялось: красота — счастливый дар небес. А сейчас она тоскливо предчувствовала уязвимость красоты. Почему девочка выглядела такой одинокой среди других людей? Есть ли у нее подруги?

Обычным девчонкам жить гораздо проще... Тут еще многое зависит от того, как человек о себе думает. Вот у Жеки, например, абсолютно нормальное лицо. А она изводилась, пока мама не сказала, что у нее лучистые глаза, как у княжны Марьи.

17 августа

Митя все рвался продемонстрировать археологические сокровища. Лара полуотнекивалась, трусила обретаться с ним один на один в его каморочке. А сегодня вздумала пойти.

Он вывалил перед нею обломки битых горшков, и Лара не могла скрыть разочарования. Чем они отличались от сегодняшних черепушек? А Митя сразу узнавал свой любимый тринадцатый век и шипел: «До нашествия...» Глина менялась, а еще больше мода на разные узорчики, которые выдавливали по краям горшков.

В углу вздымалась груда ржавого железа. Тоже «экспонаты»! Митя с воодушевлением вспоминал, где, в какой промоине он отыскал «сошник» или «вток» для копья. Лара не осмеливалась трогать эти железяки, как будто они помнят «тех» людей, их касания...

В коробке от конфет хранились разные мелочи. Вот рыболовные крючки смахивали на теперешние, но больно здоровы! Ее взор привлекла крохотная точеная штучка — не то лопаточка, не то ложечка.

Копоушка... Придется тебе отдать, — пошутил Митя. — Я вчера видел, ты в ухо травинкой лазала.

Лара поначалу не обратила внимания на розоватое каменное колечко, напоминающее гаечку. Главная ценность коллекции — овручское пряслице! Колечко надевали на веретено, утяжеляя, чтобы не дрыгалось при работе. Пряли ведь в каждом доме! Шифер для пряслиц добывали в Овруче, недалеко от Киева. Дорогая, привозная вещица, ее подписывали. На Митином пряслице тоже проглядывалась отметина в виде крестика... А после набега татар каменоломни забросили, поэтому овручское пряслице — точнейший индикатор времени! Митя показывал и дешевые самодельные пряслица из глины и булыжного камня... Она привыкла — в его руках все оживало.

На полу возле стола громоздились книги, принадлежавшие доктору Зеленскому. Там преобладал Бехтерев, книги и книжицы.

Его бог был Бехтерев, мой тоже! — сказал Митя. — «Вопросы жизни. Дневник старого врача». Пирогов писал перед смертью, не успел кончить. «Знатные рязанцы»... Ведь рязанская земля много дала врачей, вот Дядьковский например. Знаменитый врач и философ, у доктора есть его «Система болезней». Он дружил с Лермонтовым и умер от горя через шесть дней после гибели поэта...

Ее поразило трагическое лицо Гиппократа.

Да, — согласился Митя. — Гиппократ так и писал: медицина приносит людям благо, целителям же дает печаль...

...Уже день угасал в окнах, когда Лара заторопилась домой.

Ой, ведь меня потеряли!

Чтобы предупредить все вопросы, она от порога начала повествовать о Митиной архистарине.

Тетя Нюра выдвинула ящик в грубо сколоченном кухонном столе и привлекла к себе Лару. Там почти до половины шебуршилась пестрая всячина: разноликие бусинки, черепки с цветной поливой, обломки витых стеклянных колец, позеленевшие пряжечки...

На огороде весной копаешь — все чегой-то попадется!

Милые и понятные женскому сердцу вещички не вызывали у Лары боязни. У Мити она сухо глядела — здесь ласково перебирала пальцами. Стеклянные кольца-браслеты. Да ведь такие узенькие есть, рука не влезет!

Значит, девчонки носили, маленькие! — разумно возразила тетя Нюра.

Один обломок браслета пришелся Ларе как раз по руке. Его прикосновение вызывало электрическую щекотку.

Странно, Жека не разделяла ее восторгов и туго сжимала надутые губы. Лара же с неистовой яркостью ощутила мостик, перекинутый «туда» блеклыми бусинами, как будто у них сохранилась добрая, живая душа. (Может, Митя испытывал то же со своими железками?) Не гадала, что древнота проймет ее...

18 августа

Мама и Жека ходили с утра на Проню в поисках больших деревьев. Жека без них истосковалась. Лара подслушала, как тетя Нюра шепчет маме: Жека у них невеселая, бледненькая. И мама терзалась. У нее тлело постоянное чувство вины перед старшей дочерью. Она не могла забыть, как почти забросила ее после рождения Лары. Ведь Лара родилась в Казахстане, куда мама эвакуировалась с Жекой в начале войны. И мама старалась только поднять младшенькую, чтобы отец ее увидел... В дальнейшем оказалось, что Лара вовсе ему не нужна.

Вернулась с работы тетя Нюра и принесла новости.

Сегодня не жди Митрия... Спит небось. Тетка сказывала, приходили ночью. Бабка Анисья при нем помирала...

А его-то зачем?

Завсегда зовут. Помирают при нем легко. Не мучаются.

Ну и что эта бабка?

За руки держал — она уснула. Так во сне и отошла.

Бабку тетя Нюра очень жалела. Она их девчонками учила шить.

Самое-то мать в Рязань отсылала. С Петербурга учительница-то была, нам сказывала. По двум метóдам она шила.

Баба Устя потом долго выспрашивала подробности. И интерес у нее, и страх — самой еще надо умереть. Смерть здесь разумелась как дело, долг человеческий, достойно завершающий жизнь.

Лара не выходила из темнеющей комнаты, неясно ожидая Митю. Чтобы отвлечься, она рыскала среди фотографий. Ей все попадалась «старшая» дочка тети Нюры: вот с отцом, голопузенькая, вот уже с косичками. Мало тут осталось живых... Будет тетя Нюра зимой похаживать по дому, а кругом тени. Родные тени. У Лары-то еще никто не умирал.

Во время ужина разговор вертелся около Мити. Экзальтированная, разрумянившаяся Жека (мама умилялась: «От прогулки!») беспрерывно восхваляла Митю:

Вы его никто не понимаете!

Лару чем-то пугали эти разговоры и отталкивал новый смех Жеки, походивший на рыдания.

Она уже уверилась — он не придет. Нет, глухим вечером Митя заглянул «на секунду».

Тебе не было страшно?

Страшно... Но может, ей взаправду легче со мной?!

Так хотелось потереться лбом о его плечо, но Лара боялась даже случайных прикосновений.

Она проводила Митю и не удержалась, чтобы не покрасоваться перед полной испытующего нетерпения Жекой... Пусть знает, у них с Митей свои тайны.

19—20 августа

Чудесные дни с Митей Лара отравляла себе неуверенностью и изматывающим душу самоедством. Недавнее равновесие напрочь утеряно.

Днем она глотала Митины книжки (Лара тщательно прятала их от сестры). Медицина незаметно становилась близкой.

Вечером они встречались.

Понимаешь, мой доктор искал причины шизофрении в нарушении обмена веществ. Чисто материальное воздействие тела на мозг... Происходит общее отравление организма.

Разве так может быть?

Ну, вот бред при высокой температуре, наверно, тоже отравление... Видимо, тут разгадка многих душевных болезней, такие телесные сдвиги... Все же взаимосвязано!

А ты пробовал гипнотизировать?

Я пока не имею права.

Иной раз она не соглашалась с ним. Митя считал, что жалость рождает добро, а добро — главная сила прогресса! Ларе это казалось наивным. Она привыкла воспринимать мир сквозь призму Бориных непререкаемых рассуждений. От деревенского слова «жалость» веяло старозаветным. Боря бы тотчас сказал: «Сие не философская категория!»

Между прочим, Митя расшифровал старинную латинскую надпись на рисунке сгорающей свечи. Не о времени, как думала Лара, о враче. «Светя другим, сгораю сам».

От Мити она впервые услышала о докторе Гаазе. Он работал в больнице для каторжников. «Спешите делать добро». Любимые слова доктора теперь выбиты на его могильном камне.

Знаешь, у Достоевского в романе «Идиот» описан этот «святой доктор». (Лара не читала «Идиота». Достоевского не проходили в школе, и у нее руки не дошли.) Я иногда у него бываю. Такая тесная ограда, и вся обвита настоящими кандальными цепями. И непомерно тяжелый камень... Обязательно лежат цветы! А ведь он умер сто лет тому назад! Хочешь, мы с тобой сходим?

Лара с радостью заприметила первый намек на их будущее в Москве.

У Мити была любимая мысль — в школе всех надо учить медицине, в особенности девочек.

Мать всегда врач. Момент беспомощности — и жизнь может оборваться!

Его до сих пор приводил в отчаяние беззащитный ужас людей, толпившихся вокруг его матери.

Если бы Евстафий Петрович был жив, он бы спас маму. Сейчас даже я, я, возможно... Массаж сердца!

Непременный сон его детства, сон-праздник — отец разрывает могилу, а Митя стоит рядом, задыхаясь от слепящей надежды. И вдруг оказывается — мама живая...

Лара трепетала, выслушивая его. Без отца еще можно жить, без матери — чудовищно, неестественно...

Дома настораживало необъяснимое поведение Жеки, ее застигнутый врасплох вид, точно та боялась, не поймет ли младшая сестра, о чем она думает. Лара убеждалась, что Жека стала во многом фальшивить; ее уже нельзя называть «прозрачной девочкой». Она в открытую восхищалась Митей и дразнила Лару, с вызовом декламируя Гейне:

А ведь гусаров я люблю,

Я очень к гусарам склонна,

И синих, и желтых люблю я, всех,

Любого эскадрона...

В конце концов они с сестрой начали цапаться.

Ты не можешь его оценить! Ты не понимаешь! Он — необыкновенный! — вопила Жека. У нее появилась манера назидательно выпячивать губы.

А ты понимаешь!

Я — да. Ему нужна возвышенная душа, а ты — заземленная. Вот Боря тебе пара!

Интересно, какая голубая душа нужна Мите?! Очевидно, схожая с Жекой. Лара была уверена: себя Жека ни на миг не ставила рядом с ним. Она старше Бори на год — и то задавалась, а тут целых три года разницы... Ей нравилось лезть в чужую жизнь! Вот и все!

Лара заподозрила, не вела ли Жека «собеседований» с Ксюшей. Та совершенно озверела и однажды кидалась в них с Митей засохшими вениками, которые кучей лежали возле ее порога. Они оба сделали вид, будто ничего не замечают, но Митя был крайне смущен.

Ксюша усердно плела венки из трав и всаживала в них головки золотых шаров. А венки вешала на гвозди, в изобилии утыкавшие все стены. Лара изредка заглядывала к ней со смешанным чувством угрызения совести и любопытства. Вот Ксюша верна, а она предала Борю!.. В психологии для десятого класса было написано: «Непостоянство в вопросах любви является отвратительным пережитком прошлого».

Лара чувствовала себя потерянной после стычек с Жекой. Ей хватало своих неприятных мыслей.

Девочка не тревожилась раньше о собственной внешности: раз она нравится Боре, значит, на этом фронте все в порядке. Отныне ее самоуверенность обтаивала, как сосулька в руках. Лара дурнела с каждым днем.

Мама не случайно негодовала, что ее дочери «погрязли в суевериях», общаясь с бабой Устей. Нашпигованная историями о вещих снах, Лара теперь придавала им особое значение. Сны снились непрерывно, однако обозначали пустяки. И вдруг — под утро! — ей приснилось: Митя целует девочку, внучку доктора, а она, Лара, плачет!

Сумерничая с тетей Нюрой, удалось разузнать подробности о Лизавете Евстафьевне. Во время войны она работала в госпитале в Рязани и «крутила любовь» с раненым офицером. А потом он ушел на фронт — и все.

Но он-то жив остался? — добивалась Лара.

А кто знат? Может, и жив. Да девка-то без отца выросла, журавчик!

Маме выходить на работу двадцать шестого. Через четыре дня они уедут, а все у них с Митей так неопределенно. Лара страдала, что он неравнодушен к девочке-фее. Кажется, временами даже пропадал аппетит.

Почему же пишут: любовь — это счастье? Никогда она не переживала столько боли и беспокойства. Как ясно и надежно было с Борей... Наверно, с ним была дружба.

21 августа

Митя подарил ей цветы. Немного дикий букет из золотых шаров вперемешку с мелкими ярко-синими астрами.

Я хотел тебе показать, как неплохо сочетаются цвета, отстоящие в спектре на два интервала...

Лара заулыбалась. Цветы — уже кое-что. Она собралась унести их в комнату, но тут раздались истошные вопли Ксюши:

Боря приехал! Боря приехал!

Ее окатило ледяным жаром.

Погоди! — торопливо бросила она Мите и кинулась в дом. Жека одна сидела за столом и нанизывала бусы из рябины. Они утром ходили с Ксюшей на городок за рябиной, ягоды были ужасно горькие... Мама сидела на краю обрыва и читала — видно из окна. Сестра смутно подняла глаза.

Что, Митя пришел?

Гостями здесь не пахло... Где же он? Лара выскочила из дома. Митя стоял один.

Обманули дурака-а! На четыре кулака-а! — проголосила Ксюша, высовываясь из двери и хихикая.

Вот дура эта Ксюшка! — зло сорвалось у Лары.

Она оторопело двинулась к Мите. Ведь надо ему объяснить!

Лара вкратце передала эпопею с письмами.

Я регулярно получаю от отца письма, — медленно сказал Митя.

Она с ужасом постигала, что все портит, но ее понесло: «Боря, Боря, Боря». Зуд какой-то психический...

И все ждали, когда он приедет, да?! — с шутовским видом воскликнул Митя.

Наверно, он вспомнил о вениках, которыми швырялась Ксюша. У него резко проступило характерное глуповато-растерянное выражение. Лара умолкла. К ним вышла из дому Жека, красуясь в рябиновых бусах. Она перекинула косу на грудь и важно водила шеей.

Сестра повела усиленное наступление на Митю, завлекая его умными разговорами. Поначалу она распространялась о древних рязанцах. Ведь они, как дети, безусловно, любили красный цвет.

Я думаю, им нравился голубой... или зеленый, — рассеянно заметил Митя.

Тогда Жека стала рассуждать о своих «очень интересных наблюдениях» над переводами Хайнэ. Здесь она решила показать себя во всем блеске!

Вот, кажется, этого поэта легко переводить, у него такой простой, безыскусный язык. Но переводчики не могут передать его драматизм и очарование. Кроме Лермонтова! Хотя он усложняет подлинник, даже пересоздает. А по ощущению лермонтовские переводы наиболее приближаются к Хайнэ! — Жека округлила глаза и выдержала загадочную паузу. — Вот, видимо, в чем дело: му-зыка стиха! У Хайнэ она действует воедино со словами, и потому возникает особое ощущение от его стихов. А Лермонтов заменил эту музыку словами...

Ларе хотелось плакать. Она не обижалась на Жеку.

Мы, к сожалению, учим в школе английский, — наконец перебил Митя сестру и распрощался.

22 августа

Она весь день ждала Митю, и его страдальческая улыбка всплывала на каждой странице. Ну куда ее занесло? У него даже глаза сделались другого цвета, посветлели, словно трава на ветру...

Вечером Митя не появился. Лара не выдержала и направилась к нему домой.

Тетка по-прежнему излучала виноватую мольбу.

Мити нет дома, он еще утром ушел в Исады. Надо, говорит, очень звали.

Лара понимающе кивала: да, она знает!

Свет стали давать раньше, в восемь уже темнело, и Лара никуда не пошла, занималась книгами. Вскоре она с досадой ощутила недоумение родичей. Жека к ней не лезла, но была наэлектризована. «Не веселись, голубушка, мы все равно учимся в одном классе!» — мысленно урезонивала ее Лара.

...Ни мама, ни Жека словечком не обмолвились про Борю. Она сама все разрушила.

23 августа

Утром Лару потянуло на городище. Она бродила старинными дорогами и кружила по торговой площади на перекрестке этих дорог. Без Мити все молчало. Пылила под ногами равнодушная земля, солнце сияло на тусклом небе...

Лара смотрела под ноги, пытаясь найти что-нибудь историческое. Попадались черепки, но подозрительно свежие. Без Мити она не знала, из какого века. Может, вовсе из двадцатого? Где-то под землей таинственно лежали еще не разведанные клады, и девочка печально помечтала о волшебном приборчике-кладоискателе...

Вот-вот уезжать, а она догадывалась: здесь его больше не увидеть. Правда, тлела надежда: может, он воротится из Исад проводить их? Но грустные мысли побеждали.

Лара думала о Мите с нежностью, гневно уличая себя в смертных грехах: «Ведь сладко было мучительствовать, да?»

В приступе самоуничижения девочка решила, что Борины сестры правы, считая ее испорченной. Она понимала их, как никогда...

Перед войной сестрам было десять и двенадцать лет. Борин отец им неродной. Он ушел в ополчение и вскоре погиб, мать пропадала на работе, а девочки вскармливали и воспитывали малыша. И ведь у них так и нет своей семьи. «Борик» — их общий ребенок. Лара не могла уразуметь, отчего она злилась на них. Лучше бы старалась понравиться им, а не отбивать мстительно Борю.

«Какая же я балда! — терзалась Лариса. — Ну почему я выросла такая?»

Привычно подумалось, что мать их неправильно воспитывала. Она чересчур земная, ей надо только, чтоб они были сыты и одеты. А отец, наверно, привносит в семью что-то возвышенное. Если б у нее был отец, он бы посоветовал что-нибудь дельное, а мама только кудахтала бы и возмущалась ее «безнравственными скаканиями».

Вспомнилась последняя встреча с отцом, в седьмом классе; она провожала его на поезд. Тогда в купе все рассиропились: «Ах, какая доченька!» И он смело целовал ее на прощанье, знал: при чужих она не будет вырываться... Лара отроду не разговаривала по-человечески со своим отцом, вечно хотелось казнить его за то, что он ушел от них. Сейчас впервые ей стало жалко его. Должно быть, влияла музыка: гремел «Варяг» с проплывающего парохода.

Не думали с вами мы, братцы, вчера,

Что нынче умрем под волна-ами!

Далекий вид с вала на «дикóе поле» и мглистую щеточку леса, который не виднелся, а лишь угадывался за горизонтом, по-дружески ободрил ее душу. Да, ей не надо никаких деревьев. Вот чистая даль, и все! Неожиданно пришло в голову: ведь она родилась в Казахстане и до трех лет видела одни степи кругом. Может, потому и здесь так все мило глазам. Жаль, нельзя поделиться с Митрием.

24 августа

Что ж, пора укладываться! Лара примолкла, как будто все в ней зачерствело. Поразмыслив, она оставила Митины книги у тети Нюры — пусть снесет их в магазин и там передаст его тетке. Чувствовала: самой надо книжки отнести и поговорить по душам с теткой, залучить ее в союзницы. Но Лара тотчас гасила эти крамольные побуждения... Она медлила расстаться с книгами и все перебирала их и перелистывала.

Находясь под неизменным прицелом Жеки, она силилась держаться невозмутимо, как индеец, чтобы не давать лишний повод для торжества. Жека, наоборот, вела себя чрезвычайно активно. Полдня она шумно уговаривала тетю Нюру приехать к ним в гости, «в Москву — разгонять тоску». Оказывается, за десять лет та ни разу не была в отпуске (а выходных у нее тоже не замечалось). Как прóклятая связана со своим прилавком.

Кому магазин-то передавать? Некому! А уж чертовы гусли так-то надоели! — И тетя Нюра пихнула ногой свои счеты. — Спасибо, избу выхолили, — возразила она, когда мама начала благодарить ее.

Лара отчетливо вообразила, как дом потихоньку будет приходить в запустение. «На кой всё?» — вот жизненная позиция их хозяйки.

Настало время прощания со Старой Рязанью. Лара в последний раз выдвинула корявый ящичек и обозрела рязанские «достопамятности». Митя любил это слово. Она взяла насовсем зеленую бусину, напоминающую бочоночек, поворошила остальные черепушки, запоминая их прикосновение.

Уже надо идти на паром. Катер пойдет глубокой ночью. Они будут ждать его в Спасске на пристани.

Баба Устя не пошла к парому: «Долгие проводы — лишние слезы». Она облизала свою любимую Жекушку, повизгивая и сморкаясь.

Жа-алко мне тебя! — горестно тянула Ксюша. — Жених твой разлюбезный-то не приехал!

И она по-доброму вытягивала ежиную мордочку, чтобы ее поцеловали.

Тетя Нюра взяла самые тяжелые сумки с вареньем, а чемодан с книгами досталось волочить Ларе.

Все были неспокойны и оглядывались по дороге. Первой не выдержала мама.

Мог бы появиться твой кавалер-то! Вещи бы помог поднести.

Митина тетка стояла у окна, когда они проходили мимо его дома. Лара скрестилась с нею взглядом и жалко улыбнулась. Внизу, у самой речки, тетя Нюра вдруг выдавила:

Болеет он, Митя-то. Тетка давеча сказывала.

Жека уронила чемодан и повернула к Ларисе испуганно остановившееся лицо.

Парома долго не было.

Они вновь сидят на той же пристани.

Почему она к нему не заскочила?! Ведь рядом он был, рядом... Внезапно накатила мысль: тетка-то караулила ее, хотела помочь...

Поздно, поздно тетя Нюра проговорилась... Возможно, она думала: Лариса ему «отказала», — и поэтому холодно относилась к ней последние дни.

Ларисища-дохлокрысища! — прошипела Жека. — Сознавайся, чем ты его обидела?..

Лара демонстративно удалилась в другой конец дебаркадера.

Когда стемнело, к ним подошла спасская старушка Евдокия Семеновна и принесла горячих пирожков с картофелем. Она вознамерилась проводить их на катере до Рязани.

Съев пирожки, они по-прежнему сидели в своих углах. По белеющей кофточке Евдокии Семеновны можно было понять, где находится мама... Белый цвет здесь почитался печальным. Быть может, старушка носила вечный траур по мужу, погибшему на гражданской войне?!

Черная Ока шлепалась у самых ног. Стало очень свежо. Уйма деревенских звезд разгуливала по небу.

«Не знаю звезд. Не знаю птиц. Не знаю цветов... Не знаю людей...»

Что же это такое? Ведь недавно еще она была умной и всезнающей?!

25 августа

На катере полным-полно народу. Воскресенье... Все спешат в город на базар. Они с трудом нашли внизу место для мамы и Евдокии Семеновны. Старушка не сводила с мамы глаз, наглядывалась... А они с Жекой устроились в проходе на вещах.

Сестра незаметно уснула — в изломанной позе, как в сказке про спящую царевну. А Лара бесстрашно встретила бессонную ночь.

Она перетряхивала, словно в калейдоскопе, все причины Митиного исчезновения. Может, он обиделся не за себя, а за Борю? И просто ушел в сторону, не желая причинять другому боль?

Откроется ли Митя в Москве? Захочет ли он вообще с нею разговаривать?

В Рязани Евдокия Семеновна не выходила на берег, так как этим же катером возвращалась обратно. Подавленные ее мучительным расставанием с мамой, они поволоклись наверх, и тут Лару прямо по сердцу ударила распахнутая яркая красота расписного града, открыто стоящего на взгорке. Она сразу узнала церкви Рязанского кремля — по Митиным книгам и фотографиям над его столом. Трубящие архангелы на колокольне приветствовали юное утро, и их золотые трубы уже сияли в вышине на раннем солнце.

Первый раз в жизни Лара испытывала счастливое высвобождение, гордясь и радуясь за русских людей, которые «воспаряли духом», придумывая эту красоту. Церкви раньше вызывали у нее враждебное равнодушие, за ними никогда не стояли люди-творцы. А как мог еще крепостной Яшка Бухвостов возвыситься душой и оставить вечную память по себе?

Они долго тащились на вокзал пешком через весь город. На одной из улиц Лару поджидала весточка от Мити. На белом доме с красивым старинным подъездом она прочла: тут учился Павлов.

В Москву ехали дальним поездом. Так неловко врываться в налаженную жизнь чужого купе! Они от этого выглядели совсем неприкаянными. Поезд мчался с бешеной скоростью — верно, Лара отвыкла от всего городского. Она раскрыла свою боковую верхнюю полку, улеглась на жесткие доски и уснула.

Суета и галдеж вокзальной площади, уже порядком подзабытые, бальзамом пролились на душу. А когда она выпила газировки, привычно сжимая в ладони мокрую сдачу, ощущение московской жизни стало реальностью.

Где-то к середине дня они попали домой. Боря оживленно вскочил навстречу с лавочки во дворе (Анна Константиновна доложит — ждал с утра!). Лариса чмокнула его с такой поспешностью, что он растрогался.

Увидев Борю, она почуяла некое облегчение, будто опустилась на полную ступню, а то все балансировала на цыпочках...

Вскоре они пошли с Борей в магазин и по дороге стали громко выяснять отношения.

Я не получил ни одного письма! — заверял Боря. — Я знаю, о чем ты думаешь! Это невозможно! Ну, деревенская почта! Чему удивляться?!

Обнаружилось, что он посылал ей письма — «Спасск Рязанский, до востребования» !

Я в первом же письме написал, что вряд ли сумею приехать! Ну не могу же я жить за ваш счет!

В жизни он не говорил с нею о деньгах...

Я поздно догадался зайти к Анне Константиновне! — досадовал Боря.

Потом она слушала его рассказы. Он и фестиваль. Он и иностранцы, восхищенные тем, как он изъясняется по-английски. Он и спорт... Боря сдал спортивные нормы фестиваля и получил кучу значков.

И она впервые подумала о нем снисходительно, точно о младшем.

Последняя неделя августа тянулась бесконечно, как товарный поезд. Занятия начинались второго сентября — первое приходилось на воскресенье. Боря острил невпопад: «Это вам подарок — десятому классу!»

Он приезжал каждый день, и они дотемна вышагивали по бульварам. В Москве у лип уже проявилась желтая седина, и маленькие девочки собирали веером цветные опавшие листья.

Боря был очень веселый и уверенно планировал их будущее. Ларе стало тягостно поддерживать эти разговоры. Все пустяки, пустяки какие-то, ничто не утоляло душу. Ей иногда хотелось проснуться... в Старой Рязани.

Никогда она с таким нетерпением не ждала первого звонка!

2 сентября

В школе все старались быть новыми и взрослыми. От особого ощущения — они выпускники! — вытягивалась шея, все ходили закинув головы...

Лара тревожно искала глазами Митю. Возбужденная надежда, с которой она приближалась к школе, порывисто сменялась напряжением отчаяния.

Его нет, словно не было...

А где же Логинов? — вопросила наконец физичка поднявшимся от недовольства голосом. — Его и в журнале нету?

Лариса так и ахнула.

Все весело заоборачивались, запереглядывались. Староста, сморщив губы, с комической беспомощностью втянула голову в плечи.

Он уехал, — вдруг сипло объяснил Сергеичев. — У него отца в другой город перевели!

Откуда Сергеичеву известно?! Самый незначительный парень в классе, троечник. Девочки отказывались сидеть рядом — так от него сквозило табаком...

«О чем я? — опомнилась Лара. — Мити не будет... Все! Я его потеряла навсегда!»

«Токмо дым, и земля, и пепел...» Вот что осталось от Рязани и от ее любви.

Затем была перемена, уроки ненужные.

«Что же делать? Что же делать?» — как мельница, кружилось у нее в голове.

Может, спросить немедля у Сергеичева: «Случайно, у тебя нет его адреса?..» — «Кого?» — «Ну, Логинова». — «А зачем тебе?»

Нет...

Брезжил только далекий выход: уехать в Рязань, поступить в медицинский... «Главное, Митя есть, и я буду искать его на этой земле!»

© Судакова Екатерина 1990
Оставьте свой отзыв
Имя
Сообщение
Введите текст с картинки

рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:




Благотворительная организация «СИЯНИЕ НАДЕЖДЫ»
© Неизвестная Женская Библиотека, 2010-2024 г.
Библиотека предназначена для чтения текста on-line, при любом копировании ссылка на сайт обязательна

info@avtorsha.com