Я шла узкой межой через поле еще не пожелтевшей пшеницы. Навстречу дул теплый ветер. Я раскинула руки, и колосья защекотали ладони.

Что происходит со мной в последнее время? То плакать хочется без причины, то вдруг радость нахлынет, отчего — сама не знаю. Я напевала: «Девушку из маленькой таверны полюбил суровый капитан...» — и переносилась в далекий и романтический мир суровых и благородных пиратов, опасных приключений, шхун, бригов. Она захватывает, эта песня. А те, что мы поем в лагере под аккордеон, не захватывают, хотя, может, они и неплохие: про любителя-рыболова, про чибиса. Нет в них той таинственности.

...Каждый год с попутными ветрами

Из далеких африканских стран

Белый бриг, наполненный дарами,

Приводил суровый капитан...

Мне легко и свободно, и шаг упругий, и так приятно ощущать свое тело, особенно там, где набухли и топорщат платье два маленьких, немножко болезненных бугорка. Когда я чувствую на себе посторонние взгляды, я начинаю стыдиться этих недавно появившихся бугорков, сутулюсь и стараюсь незаметно загородить их руками. А сейчас мне не стыдно, потому что я одна и никто меня не видит.

Тропинка круто спускается вниз, в овраг. Чуть в стороне от тропинки ствол упавшей березы. Корни ее лежат на одной стороне оврага, а густая шапка — на другой. Получился как бы мостик. Я взобралась на этот мостик и, балансируя, пошла по нему. Села в развилку, откинулась на упругие ветки. Надо мной проплывало облако, похожее на белый бриг.

Нужно идти в лагерь, но мне хочется еще хоть немножко продлить состояние спокойного блаженства. Что это? Счастье? Нет, счастье — это, наверное, что-то совсем другое. Но как же тогда назвать это состояние тихой, беспричинной радости, душевного покоя, похожего на короткий предутренний сон?..

Я возвращалась из деревни Дровнино, где снимала дачу моя тетя. Каждый день после полдника я ходила к ней пить молоко, которое она специально для меня покупала. А сегодня тетя Нина сказала:

— Как ты похорошела, Валя!

Мне так важно было услышать эти слова! Еще недавно я почти не думала о своей внешности. Ну, может, немножко и думала, но не так, как сейчас. Без этих мучительных переходов от надежды к полной безнадежности. Со жгучим желанием понять: какая я?..

— И загар тебе к лицу, — сказала тетя Нина. — Поди, уж и мальчики ухаживают?!

— А ну их! — ответила я, как бы давая понять, что мальчишки-то ухаживают, да вот меня-то они не очень интересуют.

Тетя Нина так и поняла и шутливо погрозила мне пальцем.

Значит, глядя на меня, можно предположить, что за мной ухаживают мальчишки! Пусть на самом деле это не так, но, значит, это может быть! «Я похорошела! — пело во мне. — Я похорошела!»

...И она с улыбкой величавой

Принимала ласково привет,

Но однажды гордо и лукаво

Бросила презрительное «Нет!».

Чем же он ей не угодил, этот суровый капитан? Такой высокий и стройный, обветренный, с седыми висками! Я бы на месте этой девушки не раздумывая ответила «Да!» и стала бы вместе с ним бороздить океаны.

...Он ушел, спокойный и суровый,

Головою гордой не поник,

А наутро чайкой бирюзовой

Уходил к востоку белый бриг...

Я почему-то без видимой связи с песней стала думать про Надю. Эта девочка появилась в нашем лагере несколько дней тому назад. Она была очень красивая: тонкое, нежное лицо, огромные черные продолговатые глаза с густыми ресницами, темный пушок над верхней губой. В столовой ее посадили за наш стол. Я очень не хотела этого, но меня никто не спросил. А не хотела я потому, что за нашим столом, кроме меня и косенькой, болезненной Нины Авдотьиной, сидел Саша, капитан футбольной команды. И я ни с кем не хотела его делить, по крайней мере в столовой. Нина в счет не шла. За столом я была вне конкуренции. До того времени, пока за наш стол не посадили Надю. Она ела с отсутствующим видом, думала о чем-то своем, несомненно очень важном и значительном. Отдала Нине свою булочку от полдника, объяснив:

— Мне нельзя сдобу.

Она ни на кого не смотрела, сидела потупив взор, как восточная принцесса.

Раньше у нас за столом было весело и просто. Мы кидались хлебными шариками, отпускали шуточки, хохотали. Но при Наде мы перестали так себя вести. Она ела очень чинно: отламывала от куска хлеба маленькие кусочки и жевала с закрытым ртом. На Сашу она ни разу не взглянула. А вот Саша то и дело бросал на нее взгляды.

За обедом я посоветовала Наде нацарапать инициалы на алюминиевой ложке. Она с недоумением спросила:

— Зачем?

Я сказала, что мы все так делаем, и, когда ложка снова случайно попадает владельцу, это очень интересно.

— Что тут интересного?! — удивилась Надя.

Этого я не могла ей объяснить. Просто все это делали, а потом перекликались, у кого сегодня чья ложка.

Нет, не нравилась мне Надя. Она мне уж тем не нравилась, что в нее, по всем признакам, должен был влюбиться Саша.

Когда стали собирать волейбольную команду, Саша спросил у Нади:

— Играешь в волейбол?

— Играю, но не хочу, — ответила она и уселась с книгой на скамейку.

Вслед за Сашей к Наде подошел Гришка, потом Алик с Борисом. Всем почему-то очень хотелось, чтобы она сыграла партию в волейбол. Аня Горчакова прямо заявила мальчишкам:

— Все ясно! Втрескались!

— И ничуть не втрескались, — ответил Гришка. — Она нам даже не понравилась, правда, ребята? Какая-то важная. В общем, занудная.

Ура! Не понравилась! И я тут же простила Наде ее красоту.

— Эх вы! — сказала я мальчишкам. — Ничего не понимаете! Вы приглядитесь, какая она красивая! Она прямо как персидская княжна!

Гришка тут же заорал:

— Мощным взмахом поднимает он кр-р-расавицу княжну!.. — и с подачи запулил мяч в аут, в заросли крапивы.

— Автора! — закричали болельщики, требуя, чтобы Гришка сам бежал в крапиву за мячом.

Я дождалась конца игры — болела за Сашину команду — и пошла в Дровнино пить молоко.

Ствол березы подо мной чуть покачивался, и я представляла себе, будто я на корабле пересекаю штормовое море. А в душе звенела тоненькая струнка: «Надя зануда, а я похорошела!» Я слезла с березы и побежала в лагерь.

А в лагере я сразу узнала новость: приехали из соседнего лагеря футболисты и предложили устроить соревнование. Наша команда к ним недавно ездила и выиграла. Вот они и нагрянули в надежде отыграться. Но не выйдет! Не такой у нас капитан, чтобы позволил команде продуться! И футбольное поле у нас лучше, и вратарь не чета ихнему, но главное — капитан!

Наши побежали переодеваться, а гости уже тренировались на поле. Девочки собрались возле клумбы и решали: кто преподнесет цветы команде победителей. Я с ходу предложила:

— Давайте я!

Девочки повернулись ко мне и оглядели с головы до ног. Они ничего не сказали, но у меня вдруг словно оборвалась в душе тоненькая струнка.

— Это я так просто... Я не хочу.

— Может, Нинка? — предложил кто-то из девочек.

— Да ну, корова эта...

Я отошла и села на скамейку рядом с Надей. Она читала, как обычно. Мельком взглянула на меня и снова уткнулась в книгу.

— Что ты читаешь? — спросила я.

— «Отец Горио» Бальзака.

— Интересно?

— Так! — коротко ответила Надя.

Наша команда в белых футбольных трусах и синих майках неторопливым бегом направилась по дорожке мимо нас к полю. Впереди Саша.

— Саша! — окликнула Оксана. — На минуточку...

Саша подошел, а команда, не замедляя своего торжественного бега, проследовала дальше.

— Саш! Вот ты сам реши: кому из девчонок букет преподносить?

Хоть бы он меня назвал! Вот он сейчас увидит меня — и назовет. Ведь мы сидим с ним за одним столом...

— Вот пусть Надя, — сказал он и подошел к нашей скамейке.

— И не подумаю, — ответила Надя, на секунду подняв голову от книги.

— Почему?

— Потому что футбол — игра для дураков!

— Ну и воображала! — возмутились девочки. — «Игра для дураков»!

— Почему для дураков? — спросил Саша.

Надя закрыла книгу и положила ногу на ногу. Она была очень самоуверенная. Но красивая, ничего не скажешь. Саша смотрел на нее удивленно. А она молчала.

— Но хоть поболеть-то придешь за нас?

— Нет! — презрительно бросила она.

...Он ушел, спокойный и суровый, головою гордой не поник... Саша даже не взглянул на меня. А зачем ему я?

Я улыбалась. Уголки моих губ норовили опуститься, но я усилием воли приподнимала их. Про такую улыбку, наверно, говорят: «дрожащая». Мне стало все равно, выиграет наша команда или проиграет. Я встала, потянулась и медленно направилась к просеке, которая вела в деревню. Когда деревья скрыли меня, я побежала.

...Снова, как и полчаса назад, сидела я на березе, в развилке между двумя ветками. Но куда оно девалось — чувство легкости, свободы, счастливой бездумности? Комок стоял в груди, и было мучительно вспомнить, как Саша даже не посмотрел на меня.

Но ведь никто ничего не заметил! Ну и что из того? Я-то знаю. Я теперь все поняла. Тетя Нина сказала, что я похорошела, просто так!

Я откинулась на ветках и стала смотреть на небо. Облака уплыли — белые, далекие бриги. Звенели и кусались комары.

— Извините, пожалуйста...

Я вздрогнула и обернулась. Наверху, у спуска в овраг, стоял дядька с двумя авоськами в одной руке. Свободной рукой он отмахивался от комаров и вытирал платком по-городскому бледное лицо.

— Как мне до деревни Дровнино добраться?

— Через овраг, а потом через поле, — ответила я.

— Далеко?

— Нет, минут десять.

— Ох, слава богу, — сказал дядька. — От самого Михайловского иду, от автобуса. Да еще крюк сделал — жена неправильно объяснила. Значит, говорите, прямо через поле? Ну спасибо, девушка.

Он пересек овраг и, отдуваясь, скрылся за деревьями. А я с изумлением смотрела ему вслед. Он сказал «девушка»!

И вдруг комок в груди растаял, и вместе с облегчением пришло удивительное чувство: как будто вот сейчас, в эту минуту, втайне от всех я меняюсь: лицо, фигура, мысли...

— Я — девушка?!