Алексей, мой младший внук, появился в такое время, когда шел самый разгар сессии. И поэтому вместо того, чтобы обрадоваться его приезду, я тревожно спрашиваю:

— Что-нибудь произошло?

— Ты, я вижу, мне совсем не рада! Ничего не произошло в твоем смысле.

Я силюсь понять, какой такой мой особый смысл, но внук обнимает меня и весело приговаривает:

— Здоров. Несколько зачетов сдал досрочно и выкроил три дня...

— Тогда молодчага! Превосходно!

Но гляжу на Алешку и вижу, что он не такой, как обычно. Вроде после нашей последней встречи прошло много лет. Какой-то он по-взрослому озабоченный.

— Сядь, попей чаю. Ты ко мне прямо с поезда? У родителей не был?

— Не с поезда, а с самолета. Прямо к тебе. Хочу с тобой посоветоваться.

Я еще больше тревожусь, но не подаю виду. Какое счастье, если внук решил с тобой посоветоваться! Обычно внуки со мной не советовались. У них одна реплика на любое мое вмешательство: «Ты же, бабуля, жила в прошлом веке, так что...» А тут сам решил...

— Ну что, родной?

— Ты помнишь, бабуль, у меня был друг в шестом и седьмом классах? Ты тогда с нами жила. Помнишь, Левушка? Курчавый такой и всегда смешил тебя, когда говорил: «Здоровеньки булы».

Он выжидающе смотрит на меня.

— Вспомнила? А сестру его не помнишь? Она еще с нами часто ходила. Динка.

Я помнила, но не понимала, что к чему.

— Так эта Динка тоже учится со мной в Москве. Мы очень подружились и хотим пожениться.

— Помню, конечно, помню, — бормочу я, а сама думаю о том, что мне сказал Алешка. Ему — жениться! Только школу окончил, с таким трудом выдержал конкурс в институт... Что же это такое?

— Бабуль, пойми, что эта Динка для меня сейчас самый дорогой человек! Ты помнишь, какая она красивая? С золочеными косами...

Я покорно и томительно молчу.

— Ты, верно, все перезабыла? Эх, ты!

— Почему же? Помню. Очень хорошая девочка.

— Только, бабуль, не надо никаких назиданий, соображений и экономических выкладок! Это все мне еще предстоит дома выслушать, — и, помолчав, добавил: — Ты не думай! Мы будем жить совершенно самостоятельно. Я буду работать и учиться.

Я, не сдержавшись, невольно вздыхаю.

И тут же Алешка взрывается.

— Господи! Свободный я, в конце концов, человек или нет? Могу я делать, что я хочу и что должен?

Его голос срывается на крик.

— Алешенька! Я ничего не сказала. А что я могу?

— Еще вот что: Динка вчера приехала домой, мне надо у нее узнать, как у ней дома насчет женитьбы. Можно нам здесь встретиться? Мне пока домой не хочется, там нарвешься...

— Чего спрашивать, пожалуйста!

— Динка круглая отличница, — зачем-то добавляет он. Велико было его смятение, если он невпопад заговорил.

Надо что-то приготовить. Я снаряжаюсь в магазин. Иду по улицам, и на меня валятся воспоминания.

Вот Алешенька маленький. Лет шести, семи. Я изредка приезжала сюда. Жила в другом городе. И вот, когда мне собираться в обратный путь, домой, Алешка как сквозь землю проваливался. Его найти было невозможно.

Однажды, скрыв от него день отъезда, я спросила, почему он исчезал. Он ответил:

— Я не могу видеть, когда ты уезжаешь.

В этом он весь. Нежный, преданный...

Еще помню эпизод в те же годы его жизни.

Он приносил ежедневно из детсада две-три карамельки, сколько им давали на десерт. Приносил и отдавал их мне, чтобы я тщательным образом складывала их в ящик буфета. Ни разу не промолвился, для чего он их собирает. Один раз я спросила у него.

— Сам знаю — мне надо.

Но однажды все выяснилось. Я пришла домой и еще на лестнице услышала истошный крик Алеши. Он стоял на стуле возле открытого пустого ящика и отчаянно кричал. Кто-то забрал его сокровища.

— Алешенька, миленький! Я тебе куплю очень много самых лучших конфет.

Но он был безутешен:

— Я собирал Лене на день рождения. Я маленький, не могу заработать.

...Когда я вернулась, Алешки не было. Я решила позвонить дочери, его матери.

— Ты помнишь, доченька, к вам ходила Динка, девчонка с Левушкой приходила?

Я была уверена: все делаю очень тонко, дипломатично.

— А зачем мне ее помнить?

— Просто Алешка прошлый раз говорил, что дружит с ней. Я ее хорошо помню. Хорошая девочка. Не звонил Алексей?

— Ему сейчас не до звонков. Сессию сдает. Что-либо сдаст — позвонит. А насчет девчонок — рано ему еще голову себе забивать! И вообще, мама, чего ты пристала с этой девчонкой, с Алешкой? Своих дел у тебя не хватает, что ли? Или темнишь чего? Займись чем-нибудь.

Алешка вернулся с Динкой. Что за прелесть девочка! Она светилась молодостью, любовью... Руки у них сцеплены и в лицах у обоих одинаковая улыбка.

— Проходите, я жду вас!

Губки вздрогнули. Я испугалась: заплачет сейчас.

— Бабушка! — обращается ко мне Динка, и ее милое лицо делается вроде серьезным. — Как вы думаете, бабушка, правильно будет, если мы сейчас поженимся?

— А ты как?

Ее вопрос мне сулит надежду, несмотря на всю незащищенность их положения.

— Я — как Алеша, — и ее раскрытые глаза обращаются к нему.

— Бабуль, ты занимайся своим делом, а мы поговорим с Динкой, — прерывает нас Алешка.

Я ухожу на кухню. И через некоторое время слышу громкий голос Алешки. Дальше — больше, совсем недобрый голос. Я вхожу. Алешка стоит в таком напряжении, словно ждет сигнал к старту. Динка вроде чего-то просит. Руки стиснуты у горла и в глазах слезы. Глаза огромные, как блюдца.

— Бабушка! Ты представляешь, — начинает Алеша и принимается ходить по комнате, изредка останавливаясь, — Динка уже согласна со своими родителями. Полностью согласна. Что женитьбу можно легко отложить на год, на два, пока они захотят. Это же предательство! Пожалуйста, ступай к своей мамочке и пусть она подождет, пока нам будет по сорок!

— Алешенька! Послушай, это не так. Мне просто жаль маму. Она так плакала. Я еще не привыкла, чтоб мама плакала из-за меня.

— Так иди и успокой их! Кстати, и мои родители спасибо тебе скажут.

— Алешенька! Неужели надо идти им наперекор? Почему мы не можем повременить? Ведь мы любим друг друга?

Алеша смеется. Деланно и очень зло.

— Любовь? Если бы ты любила — ты бы так равнодушно не отказалась от нашего решения.

— Алешенька! Ты меня не так понял! Алешенька! Я ничего ведь не сказала!

— Не сказала? Ты уже все сказала. И нечего слезы лить! Бабушка! Она не говорит ничего. А только что сказала: если ее родители так болезненно это встретили... Она хотела, чтоб они пустились в пляс! Она просто обыкновенная трусиха!

Его голос ломался от гнева.

Динка в отчаянии пыталась вставить слово, и глаза ее продолжали плавать в непролитых слезах.

Я смотрела на Алешу и была согласна с Динкой. Я не понимала, какое чувство владеет Алешкой. Он беспощадно высмеивал Динку, и она совсем потерялась.

— Алексей! — сказала я мне самой не знакомым голосом. — Это не трусость. Это вечная женская мудрость. Это именно и есть любовь. Успокойся! Может быть, и твои родные будут против. Такие вещи так не решают.

— Так не решают, — с какой-то грустной недосказанностью повторил Алеша. — Кто знает, как надо решать...

Вскоре они ушли. Вернее, он помог ей одеться и увел ее.

Я вышла посидеть на скамеечку у своего подъезда. Там обычно происходит обмен мнениями между стариками. Ругают снох-злодеек и зятьев-супостатов, сетуют на неблагодарность детей.

Две старушки соседки на меня пытливо посмотрели.

— Видела вашего Лешу, совсем кавалером стал, даже ходит уже с барышней. Не невеста ли? — заговорила одна из них.

Я помолчала, потом мотнула головой. И снова мы молчим.

Затем вышла соседка по квартире и сказала:

— Телефон ваш разрывается.

Мой старенький телефонный аппарат, казалось, подпрыгивал.

— Ты представляешь, приехал Алешка с девушкой и заявил, что решил жениться. Динка нам очень понравилась. Но не жениться же на втором курсе! Был так резок и на нее тоже налетел... Не знаю, что будет? Пусть бы ума хоть немного набрались!

Я понимала, что дочь права... Но сердце болело. Я представила себе, как Алешка ведет борьбу, как одинок в своей борьбе. Мне жаль было его.

И я отвечаю дочери:

— А с каких лет умнеют люди?

— Что ты, мама, защищаешь его? Ничего не имеет и ничего не может... И женить его! У меня уже нет сил от их женитьб и замужеств. Я не знаю... Черт значет что такое! Никому не втолкуешь...

Алеша вернулся очень быстро. Вошел тихо и устало стал снимать куртку.

— Будешь обедать? — чтоб не молчать, спросила я.

— Ты только и знаешь: обеды, завтраки, чаи! У тебя никаких других интересов нет, — яростно сказал Алеша.

И я поняла, что ему тяжело и что он еще совсем ребенок.

— Отец сказал, чтобы я вернулся к этому разговору через полтора года. И что он против Динки ничего не имеет. Это можно с ума сойти! Я же буду работать. Но это ничего, — продолжал он угрюмо, — самое страшное, что Динка вполне с ним согласилась. Это же махровое предательство!

— Но почему махровое? — машинально спросила я. И, спохватившись, сказала: — Ты пойми, ей тяжела будет ссора со своими родителями, недовольство твоих. Перед ней тогда будет стена.

— Конечно, прошла по жизни, отгороженная стеклом.

— Алеша! Не надо так. Ты же не знаешь жизни... Но ты более смелый, рисковый, ты мужчина!

— Теперь уже все равно, мы не помиримся никогда!

— Она очень хорошая девочка! Подтвердила, что она и умна, и рассудительна.

— А я все равно не согласен.

Когда пришла Динка, я расстроилась. Вид у Алеши был злой, предупреждающий всякую возможность примирения.

Я вышла на улицу.

В комнате довольно громко раздавались голоса, когда я вошла в кухню.

Но это уже лучше, чем молчание.

— Ты знаешь, что такое бой? — кричал Алешка. — Это когда каждый должен быть уверен в другом. Ты понимаешь, я не обижен на тебя, я только перестал тебе верить!

Дина сидела насупленная, несчастная и, увидев меня, заплакала в голос и кинулась мне на шею.

— Бабушка! Что он такое говорит? Неужели эта ссора навсегда? — Она плакала и доверчиво прижималась ко мне.

— Диночка! Все образуется, все образуется... Вы же любите друг друга.

— Это я люблю ее, — прервал меня Алеша. — Только я. А она только так...

— Нет, это я его люблю, а он совершенно равнодушен.

— Какая же это любовь, если надо только слепо подчиняться? Это же не любовь...

— Пойдем, Динка, за хлебом, — сказала я, — купим еще что-нибудь вкусное и будем чай пить. А он пускай...

— Останься, бабуль, — угрюмо поднялся Алешка, — мы пойдем с ней...