Старшая пионервожатая Саара́ вошла в учительскую.

— Мне нужно с вами поговорить, — обратился к ней новый завуч Николай Егорович. — Присядем, — показал он на диван. — Скажите, Саара, вы знаете Сабы́ра?

— Председателя совета отряда седьмого «А»?

— Да.

— Конечно, знаю. Хороший парень, отличник. Ребята его уважают. Мы его в комсомол рекомендуем. Паренек исполнительный, вежливый...

— Словом, всем хорош? — улыбаясь, перебил ее Николай Егорович.

Саара немного смутилась.

— Ну конечно, есть и недостатки, — сказала она. — Мне кажется, он чересчур обидчивый... И еще, может быть, замкнутый немного. Но это уже его беда, а не вина.

— А отца мальчика вы знаете? — спросил Николай Егорович.

— Видела на родительских собраниях. Он такой коренастый, смуглолицый... А в последний раз была мать Сабыра. Видно, отец очень занят.

— Вы с ним никогда не разговаривали?

— Нет, как-то не приходилось, — снова смутилась Саара.

— Вот посмотрите, что о нем здесь написано.

Николай Егорович протянул ей газету «Советтик Кыргызстан». Сааре бросилось в глаза название статьи — «Гордость завода». Рядом фотография рабочего лет сорока пяти.

— Да, это он.

Саара быстро прочитала статью, в которой было сказано, что Ажалсы́з Батырба́ев, отец Сабыра, новатор-рационализатор, работает в бригаде коммунистического труда.

Николай Егорович встал, пригладил седые волосы, медленно прошелся по комнате. Крупные морщины на его лице разгладились, он будто сразу помолодел. 

Саара молча ждала продолжения разговора. Николай Егорович снова сел на диван.

— Я уж не думал, не гадал с ним встретиться, — проговорил он. — Большая у меня сегодня радость. Открываю газету — и вдруг вижу... Ведь этот человек на фотографии — мой младший брат!

— Как же так? — удивленно подняла брови Саара. — Ведь вы русский, а он — киргиз...

— А вот представьте себе, это действительно так.

Николай Егорович помолчал и начал рассказывать:

— В то далекое время мой отец работал на мельнице в аиле, где жил дедушка нашего Сабыра — Алмамбе́т. Они не то чтобы дружили... Но вот я помню — лет восемь мне тогда было, — мой отец косил на усадьбе клевер, Алмамбет увидел, отнял у него косу и сам стал косить. Или, бывало, моя мать копает картошку, а он возьмет у нее заступ и примется за работу. А мой отец, помню, никогда не брал с Алмамбета платы, что бы он ни привозил помолоть — мешок ли пшеницы или ячменя.

У Алмамбета был один-единственный конь-иноходец. Он никогда не сбивался на галоп — бегал быстрой-быстрой рысью. Бывало, Алмамбет приедет к нам, спешится, я уже тут как тут. Прыг в седло — только меня и видели. А потом наберу на мельнице полную фуражку жмыха и накормлю иноходца. Конь привык ко мне. Только меня завидит, так и рвется навстречу — не удержишь. Но вот с Алмамбетом случился сердечный приступ. И умер, бедняга... Тридцати лет ему не было. Оставил вдову с грудным ребенком на руках да старика отца — Камбаралы́ его звали. Был еще дальний родственник — азанчи́, младший служитель в аильской мечети. Но тот и слышать не хотел о сиротах.

А тут еще начался уркун. Вы, наверное, знаете, Саара, что это такое. В 1916 году в Киргизии было восстание. После его подавления царские каратели стали особенно свирепствовать. Многие киргизы были вынуждены бежать из родных мест. В числе беженцев оказались молодая вдова с ребенком и старик Камбаралы. Они пустились в путь на том самом иноходце.

А дня через три-четыре, на рассвете, мы услышали во дворе конский топот. Потом громко заплакал ребенок. Мы выскочили во двор и увидели иноходца. К седлу была приторочена колыбель. В ней лежал крохотный спеленатый мальчик. Он кричал не переставая. Мой отец взял ребенка на руки и принес в хату. Потом мы рассмотрели колыбель — она вся в крови оказалась. Мальчик не был ранен. Наверно, пуля карателя настигла несчастную женщину, его мать. А иноходец повернул в родные края. Подумать только, прибежал к нам на мельницу! Мальчик был чуть живой от голода и от страха.

Моя мать сама выходила малыша.

«Давайте назовем его Ажалсызом[1], — предложил отец. — Родители мальчика тоже назвали бы его так».

Мой отец долго жил среди киргизов и знал их обычаи. Вот так Ажалсыз стал полноправным членом нашей семьи, моим младшим братом.

Прошел год, царская власть в России была свергнута. И в Киргизию пришла новая жизнь. Беженцы стали постепенно возвращаться на родину. Мы всё еще не теряли надежду, что вернется старик Камбаралы.

Помню такой случай. Зашла к нам соседка — злая была старуха, — Ажалсыз в это время сидел на коленях у матери, обнимая ее, что-то лепетал. Старуха и говорит: «Что это ты, малец, так крепко ее обнимаешь — ведь она не твоя, а Колина мама». — «Нет, это моя мама», — не согласился ребенок. «Да ты посмотри на Колю, если не веришь. Волосы у него светлые и глаза голубые, как у мамы, а у тебя и волосы черные, и глаза черные. Может, ты с мылом никогда не мылся? Поэтому такой?»

В тот же день к вечеру Ажалсыз с ревом вбежал в дом. «Мама, ой-ой, мама! Глаза, глаза щиплет!» — кричал он на всю округу. Голова и руки мальчика были в густой мыльной пене. Мать промыла ему глаза, спросила: «Что же ты, сынок, намылился так?» Ажалсыз ответил: «Бабушка сказала, что у меня волосы и глаза такие черные от грязи. Я хотел отмыть их».

Николай Егорович улыбнулся. Саара рассмеялась.

— Да, — продолжал Николай Егорович, — самое главное я еще не рассказал. — Он тяжело вздохнул, на лбу у него резко обозначились морщины. — Что дальше было? Однажды вернулся в аил старик Камбаралы. Он четыре года скитался на чужбине, растерял всех своих близких. Пришел к нам. Старый совсем, борода белая. Увидел внука, заплакал от радости. «Если бы не внук, — сказал Камбаралы, — не решился бы на такую дальнюю дорогу. Услышал я, что он у вас растет, ну, думаю, хоть разок взгляну на него, а потом и умереть можно. Вот, слава богу, добрался. Не знаю, как вас за все отблагодарить...»

Камбаралы стал каждый день к нам наведываться, все с внуком играл, не мог наглядеться. А потом упал в ноги к отцу и говорит: «Егор Иванович, отдайте мне Ажалсыза...»

И пришлось тогда моим родителям расстаться с приемным сыном, отдали мальчика старику. Сразу будто помолодел Камбаралы, словно силы в нем прибавилось. Нанялся он к своему родственнику — к азанчи — овец пасти. Ну, внук — вроде подпаска. Аильный Совет дал им быка. Большая была помощь старику. Утром усядутся дед с внуком на этого быка, и целый день их в аиле не видно. Только вечером возвращаются. Мальчику шел уже девятый год. В ту пору начали открывать школы в далеких аилах. Я как-то намекнул старику, что Ажалсызу надо учиться. Старик разволновался: «Ну как же я отпущу его? Час Ажалсыза не вижу — мне уже не по себе становится. А тут он по полдня будет пропадать. Умру от тоски».

И все же на следующий год Камбаралы сам привел внука в школу. Ажалсыз оказался способным. Все быстро схватывал. Учителя были им довольны. Как-то комсомольцы — и я в том числе — решили создать пионерскую организацию, принять в пионеры детей аильных бедняков. Послали агитировать в школу меня с дружком. Объясняли мы школьникам, что значит слово «пионер», сказали, что пионеры — верные помощники комсомольцев и большевиков, что они должны помогать нам бороться с врагами Советской власти.

«Кто хочет стать пионером?» — спросил мой товарищ.

Ребята переглядывались, молчали.

«Я хочу», — отозвался наконец Ажалсыз.

«И мы тоже», — чуть слышно сказали еще два мальчика.

Мы тут же всем троим повязали красные галстуки. Дело было весной. Скоро школьников распустили на летние каникулы. И вот однажды поздним вечером приходит к нам Камбаралы и рассказывает: «Сегодня надо было мне к обеду в аил вернуться. Оставил внука одного в горах с овцами. К вечеру пошел его встречать. Гляжу — овцы одни домой бредут, а моего Ажалсыза нет. Я туда, сюда — будто в воду канул! Что делать? Помогите...»

Всю ночь и весь следующий день искали мы пропавшего мальчика. Уже отчаялись. А к вечеру он сам объявился. С трудом мы узнали Ажалсыза: лицо и руки в царапинах, под глазом синяк, босой, без шапки. Галстука, с которым он никогда не расставался, нет.

«Где ж ты пропадал столько времени?» — спросили мы у него.

Ажалсыз всхлипнул, расплакался. Мы его переодели, накормили, и уж потом он все нам рассказал.

Дед уехал на быке, и мальчик остался в горах один. Припекало солнце. Овцы лениво пощипывали траву. Вдруг Ажалсыз увидел, что прямо на него скачут два всадника, что есть силы нахлестывая коней. Они чуть овец не передавили. Ажалсыз узнал в одном сына азанчи — Саргалда́я. Другой был незнакомый. Они, наверно, от самого аила скакали наперегонки. Кобылица под Саргалдаем хромала, но это не беспокоило молодого хозяина. Спрыгнув на землю, Саргалдай сразу закричал на Ажалсыза:

«Ты ведь мусульманин! Почему изменяешь вере наших отцов? Зачем ходишь с этой тряпкой на шее? Сними сейчас же!»

Ажалсыз стоял молча и смотрел на него с презрением. Саргалдай побледнел от злости:

«Меня прислал сюда отец. Ты знаешь, что у нас вчера баран подох?! Все из-за твоего галстука! Записался в пионеры, безбожником стал! Все несчастья из-за этого. Снимай галстук! Он приносит несчастье!»

«Не сниму. Я слышал, что у вас подох баран, но при чем тут мой галстук? Кто сказал, что он приносит несчастье? Это ложь!»

Саргалдай скривил губы, ударил Ажалсыза по щеке и попытался сорвать с него галстук. Завязалась борьба.

А товарищ Саргалдая стоял в стороне и смеялся.

Противники покатились по земле — все ближе и ближе к краю обрыва. Саргалдаю все-таки удалось сорвать галстук. Он поднялся на ноги, крикнул:

«Ну, теперь доставай свою тряпку, проклятый капыр!» — и бросил галстук в пропасть. Потом кинулся к своей хромой кобыле, вскочил в седло, хлопнул товарища по плечу, и оба ускакали.

«Тут! — Мальчик хлопнул по груди. — Под рубахой. Я его все равно достал».

А через день утром до нас дошли слухи, будто азанчи сжег галстук Ажалсыза. Мы с товарищем прибежали к юрте, где жил дед со своим внуком. Нас встретил Ажалсыз. На его груди по-прежнему красовался галстук.

«Мы слышали, азанчи снова...» — начали было мы.

И мальчик объяснил, что произошло.

В аиле многие считали, что он погиб. Азанчи успокоился: он решил, что избавился от маленького безбожника. А когда узнал, что Ажалсыз жив-здоров и по-прежнему носит галстук, даже ногами затопал от злости.

«О аллах! Что я слышу! Эй, Саргалдай! — крикнул он сыну. — Ты что мне говорил? А этот безбожник опять в аиле объявился, галстук носит. Слушай, сынок, сбегай-ка позови сюда старого Камбаралы».

Саргалдай бросился разыскивать дедушку Ажалсыза.

Как только старик показался в дверях, азанчи указал ему место у порога и сказал вкрадчиво:

«Присаживайся, Камбаралы. Говорят, твой внук повязал на шею красный галстук и пасет моих овец. Правда ли это?»

«Да, правда», — ответил старик.

«Балшабек[2], комсомол — всего этого им мало показалось. Теперь за малышей взялись. — Азанчи уже не сдерживался. — Заставляют записываться в эти самые пионеры! Говорят, что и твой мальчишка записался. Верно это?»

«Он еще ребенок», — промолвил старик.

«О аллах, и ты спокойно взираешь, как попирается шариат![3] Комсомол, балшабек, пионер. Все они в бога не верят, против аллаха идут. Эх, старик, как ты мог допустить, чтобы твой внук носил на шее эту красную повязку?!»

«Времена теперь такие, — тихо сказал старик. — Да и ничего плохого в той повязке нет. Мало ли что красная!»

Такое откровенное признание не понравилось азанчи. И он сказал:

«Я больше не могу доверять тебе моих овец! Ты со своим внуком принесли мне несчастье. Я хотел дать тебе плату за труды, но теперь мы в расчете: по твоей вине подох баран. Вот что значит мусульманину заниматься погаными делами: сам аллах отнял у тебя вознаграждение! Пеняй на себя, на внука своего пеняй. Мало того, кобылица у меня охромела: так что близко не подходи к моей усадьбе!»

Старик покачал головой и отправился домой. У самой юрты его встретил Ажалсыз.

«Что он сказал? Проклинал, да?» — спросил мальчик.

«Он больше не доверяет нам своих овец».

«Нашел чем запугать. Ну и не надо! Не горюй», — Ажалсыз старался успокоить деда.

«Как же не горевать! Мы столько времени пасли его овец и не заработали даже барашка. Азанчи сказал, что баран, которого они хотели дать нам, подох по нашей вине».

«Неправду он говорит! Они давно отделили от стада этого барана, хотели зарезать для себя. Зачем азанчи врет? Чтоб у него борода сгорела!»

«Не надо так ругаться, сынок. Все же он не ровня тебе, белобородый человек, аксакал».

«А почему он говорит неправду? Разве аксакалу можно обманывать?»

«Это еще не все. Азанчи сказал, что их кобылица охромела тоже по нашей вине».

Черные глаза Ажалсыза сверкнули.

«Опять врет! При чем тут мы, если это проделки его сына Саргалдая?»

«Ладно, — буркнул старик. — Пусть подавятся нашим бараном. А я ему верил, думал, как-никак родственник, не обманет. Будь он трижды проклят! От них надо держаться подальше, сынок!»

В разговоре с внуком старик ни словом не обмолвился ни о пионерах, ни о галстуке. Он боялся, что мальчик еще больше расстроится...

— А потом, — продолжал свой рассказ завуч, — на общем собрании жителей аила мы разъяснили, что такое пионерская организация, для чего она создается, какие она преследует цели. Тут же рассказали о кознях азанчи, о том, что пришлось пережить пионеру Ажалсызу.

Со всех сторон понеслись негодующие выкрики:

«Какой стыд...», «Как мог азанчи дойти до этого?», «Его под суд отдать надо!..»

Азанчи не знал, зачем собрали народ, и пришел из любопытства. Услышав эти возгласы, он, как трусливый пес, опрометью бросился домой.

После этого почти все ребята захотели стать пионерами. И в тот же вечер Ажалсыз был избран председателем совета отряда.

Потом первым из пионеров получил комсомольский билет Ажалсыз. На другой день после этого знаменательного события я пришел к ним в юрту.

«Угости брата айраном», — сказал старик внуку.

Ажалсыз вмиг разостлал скатерть, разломил несколько лепешек и подал мне полную чашу айрана. Я до сих пор ощущаю вкус этого замечательного напитка. Айран был искусно заквашен! И на вид отменный — густой: когда я взял в руки чашу, он дрожал, как студень.

«Ах, как вкусно! Кто же это приготовил?» — спросил я старика.

«Кто же, как не он, мой чурпе[4]. И корову доит, и айран заквашивает, и хлеб печет... Все умеет... — На глазах старого чабана показались слезы. — Я всегда желал своим детям не роста высокого, а ума, ума и большого сердца. И чтобы они нашли в жизни свою дорогу».

«Ваш внук уже нашел ее, — сказал я. — Он был хорошим пионером, а теперь — комсомолец».

Ажалсыз поднялся с места и открыл стоявший в сторонке небольшой сундучок.

«Агай, посмотри. Ты помнишь мой галстук? Агай, я всегда буду хранить его. Он не пропадет...»

Потом я часто вспоминал об этом. И когда мои дети вступали в пионеры и приходили домой в красных галстуках, я рассказывал им о моем сводном брате. Они узнали, что Ажалсыз стал первым трактористом в аиле.

Наладилась жизнь в аилах. И вдруг новая беда — война с фашистской Германией. Мы были с Ажалсызом на разных фронтах. Я попал в окружение. Когда вышел к своим, получил от Ажалсыза письмо. Это была последняя весточка от него. Потом я был тяжело ранен, меня эвакуировали в тыл. Долго лежал в госпитале. А когда выписался, так и остался в Казахстане, учительствовал. Там у меня дочь замужем. В Киргизию вернулся в прошлом году. И представьте себе, Саара, я не знал, что мы с Ажалсызом живем в одном городе и что сын моего брата учится у нас в школе!

Николай Егорович покачал головой, пригладил седые виски.

— Вот хорошо, Николай Егорович, что вы рассказали мне об этом галстуке! — Всегда спокойная Саара говорила сейчас быстро, взволнованно.

Настала очередь удивляться Николаю Егоровичу.

— Саара, вы тоже видели этот галстук?

— Да, Николай Егорович, видела.

— Как же это случилось?

— Года три назад поехали мы с пионерами в лагерь. И Сабыр в том числе. А там река была горная, холодная. Как-то пришла я на берег и вижу: кто-то бросил в воду одежду Сабыра, когда тот купался. И его галстук тоже. Когда Сабыр увидел, что галстук подхватило течение, он устремился вдогонку. Обычно ребята купались в тихой заводи, около берега. Никто не решался заплыть на середину. А Сабыр не раздумывал ни секунды. Долго пришлось ему плыть, но галстук он все-таки поймал! За это время ребята успели изловить озорника и посадить его в воду. Я долго бежала по берегу и наконец увидела Сабыра. Губы у него посинели от холода. Рядом с ним на ветке сушился галстук. Я тогда закричала на него: «Ты что, заболеть захотел?! Разве не понимаешь, какая эта река?» А он в ответ: «За этим галстуком я хоть на край света пойду! Это галстук отца».

Николай Егорович улыбнулся.

— Помните, Саара, вы мне говорили, что хорошо бы познакомить школьников с первыми комсомольцами, с первыми пионерами... Почему бы не пригласить в школу отца Сабыра?..

Сразу от Николая Егоровича Саара пошла на совет дружины. А через день в пионерской комнате на стене висел выцветший от времени пионерский галстук.

Все ребята хотели взглянуть на «галстук отца». Когда его носил Сабыр, они и внимания не обращали, но теперь было совсем другое дело. Школьники столпились в пионерской комнате. Слышались голоса:

— Оказывается, этому галстуку тридцать три года!

— Говорят, он на дне пропасти лежал и в горной реке тонул.

— Почему же он такой целый, не рваный?

— Значит, сумели сберечь...

Дверь в комнату отворилась, и вошла Саара.

— Ребята, мы ждем отца Сабыра. Пойдемте встретим его.

Вместе с ребятами вышел на улицу и Николай Егорович.

Из переулка показался коренастый смуглолицый человек. Он немного смутился, увидев встречающих, но вдруг побежал к ним навстречу: Ажалсыз узнал Николая Егоровича... Они обнялись.

А Сабыр стоял чуть в стороне. Он все смотрел, смотрел на отца... Глаза мальчика сияли.