В одно сентябрьское утро 1940 года, когда на площади Согласия в Париже полыхал флаг со свастикой, самый большой из всех флагов, развевавшихся в оккупированных Германией странах, и когда хвосты перед магазинами тянулись во всю улицу, Луиза Менье, жена токаря, мать троих детей, услышала, что в магазине, в 14-м округе, отпускают яйца.

Простояв час в очереди, она получила в этом магазине пять яиц: по одному на каждого члена семьи. Там же она вспомнила, что поблизости живет ее школьная подруга Аннета Вилард, служанка в гостинице. Она застала подругу очень взволнованной, хотя обычно та отличалась спокойствием. Протирая окна — Луиза помогала ей в этом, — Вилард рассказала, что накануне гестаповцы арестовали одного жильца. В гостинице он выдавал себя за эльзасца, но, как теперь выяснилось, уже несколько лет назад бежал из германского концентрационного лагеря. Жильца, рассказывала Вилард, продолжая мыть стекла, увезли в Santé, откуда его вскоре отправят в Германию и там, по-видимому, расстреляют. Но больше, чем дело жильца, — в конце концов мужчина — это мужчина и война есть война — ее беспокоит судьба мальчика, сына арестованного. Ребенок — ему двенадцать лет — жил вместе с отцом, ходил в школу и говорил по-французски не хуже, чем она сама. Мать его умерла. На какие средства жили отец и сын, не знает никто, как вообще не знают, на какие средства живут эти иностранцы. Вернувшись из школы и узнав об аресте отца, мальчик не произнес ни слова, не уронил ни одной слезы. Но когда офицер-гестаповец приказал ему собрать вещи, чтобы на следующий день отправиться в Германию, он заявил, что скорее бросится под поезд, чем вернется к родным. Офицер резко возразил, что никто не спрашивает его о том, желает ли он или не желает вернуться обратно. Это вопрос решенный. Его спрашивают лишь о том, хочет ли он вернуться к родным или в исправительный дом.

Мальчик доверился ей, Аннете. Ночью он рассказал ей все и просил помочь ему. Утром она отвела его в небольшое кафе, с хозяином которого была в дружбе. Теперь мальчик сидит там и ждет ее. Она думала, что устроить сироту будет нетрудно, но пока все отказываются. Страх охватил всех. Ее трусливая хозяйка возмущена бегством мальчика.

Луиза молча выслушала Аннету и только сказала:

— Хотела бы я взглянуть на этого мальчика!

Вилард дала ей адрес кафе и попросила снести мальчику белье.

Хозяин кафе, которому Луиза показала записку Аннеты, повел ее в бильярдную, закрытую по утрам. Там у окна сидел мальчик и смотрел во двор. Он был такого же роста, как ее старший сын, почти так же одет, во всем его облике не было ничего, что резко бросалось бы в глаза, ничего, что обличало бы в нем иностранца.

Луиза передала ему белье. Он не поблагодарил, только пристально посмотрел на нее.

До сих пор Луиза была мать, как все матери: выстаивала в очередях, силилась из «ничего» создать «нечто» к обеду, а из «чего-то» творила уже чудеса. Она брала работу на дом, хотя по горло была занята хозяйством. Все это как бы разумелось само собою. Теперь, увидев этого мальчика, она сказала — и это тоже казалось естественным: «Сегодня вечером, в семь, приходи в кафе Бриар, возле Центрального рынка», — и поспешно ушла.

Нужно время, чтобы из скудного пайка приготовить съедобный обед. А муж уже был дома. Первый год войны он провел на линии Мажино, а три недели тому назад демобилизовался и уже несколько дней снова работал на заводе. Там он был занят лишь половину рабочего дня и значительную часть свободного времени проводил в бистро. Домой муж явился злым: он истратил в кабачке последние деньги.

Луиза, еще сильно взволнованная, не обратила внимания на выражение его лица. Суетясь на кухне, она стала рассказывать о мальчике, надеясь вызвать сочувствие у мужа. Но когда муж услышал, что мальчик убежал из гостиницы и ищет убежища у французов, он резко прервал ее: «Твоя Аннета — просто дура. Это же безумие — помогать такому мальчишке! Под замок бы его! Пусть этот немчура, его папаша, сам ломает себе голову, как ему столковаться со своими соотечественниками. Небось, сам он и не подумал о ребенке. Увы! Придется подчиниться, пусть гестаповец отправляет ребенка домой».

Жена быстро переменила тему разговора. Она только теперь поняла, как опустился ее муж. Прежде он принимал участие в каждой забастовке, в каждой демонстрации. А 14 июля, в праздник Бастилии, вел себя так, словно готов был сам снова штурмовать Бастилию. Теперь же он смирился, поник.

Но не в ее характере было предаваться унынию. Да и дел было много. И чужой мальчик ведь ждал ее.

Вечером она отправилась в кафе у Центрального рынка.

— Я только завтра смогу взять тебя к себе, — сказала она.

Мальчик пытливо посмотрел на нее:

— Не берите меня, если боитесь.

Женщина сухо ответила, что необходимо переждать лишь один день. Она упросила хозяина приютить мальчика, выдав его за родственника, на одну ночь. В этой просьбе не было ничего удивительного: Париж кишел беженцами.

Утром она сказала мужу:

— Я встретила кузину Алису, ее муж в Потивьере, в госпитале для военнопленных. Она хочет съездить к нему на несколько дней и просит приютить на это время ее сына.

Муж, не выносивший присутствия чужих, ответил:

— Смотри, как бы это не затянулось!

Луиза приготовила мальчику матрац.

— Почему, собственно, ты не хочешь вернуться домой? — спросила она.

— Не берите меня, если боитесь, — снова повторил мальчик. — К родным я не поеду. Мать и отца арестовал Гитлер. Они писали прокламации и разносили их по городу. Вы видите, у меня выбит передний зуб. Его выбили мальчики в школе, когда я отказался петь фашистские песни. Мои родственники — фашисты, они мучают меня, они ругают и папу и маму.

Луиза сказала мальчику, чтобы он не говорил об этом ее мужу, детям и соседям.

Ребята равнодушно встретили чужого мальчика: он сторонился всех и совсем не смеялся. Муж невзлюбил его с первого взгляда: «Уж очень он угрюмый!» Он ругал жену, которая отдавала мальчику свой кусок, ругал кузину: «Это наглость — подбрасывать ребенка в чужую семью!» Свое недовольство он обычно сопровождал поучениями: «Война проиграна. Факт. Немцы оккупировали страну. Факт. Увы! Трудно что-либо сделать...»

Однажды, когда мальчик опрокинул горшок с молоком, Менье прибил ребенка. Когда муж ушел, Луиза хотела утешить мальчика, но тот только произнес:

— Все же здесь лучше, чем там...

Как-то Менье сказал жене:

— Хотелось бы снова получить кусок хорошего грюнейерского сыра. Мы уж и вкус его позабыли.

А вечером он пришел сильно возбужденный.

— Представь себе, что я видел! Огромный немецкий грузовик, доверху заваленный сырами. Они берут, что хотят. Печатают на своих станках миллионы и скупают все!

Несколько недель спустя Луиза Менье снова побывала у Аннеты. Но та не обрадовалась подруге и дала понять, что ей лучше не показываться в этом квартале. Гестаповцы выведали, в каком кафе прятался мальчик, узнали, что к нему приходила какая-то женщина, что мальчик и женщина ушли в разное время.

На обратном пути Луиза стала обдумывать положение, в котором очутились она и ее семья. То, что надо было сделать, она сделала, не задумываясь, под влиянием чувства. Теперь она все более убеждалась, что ее решение было правильным. Хвосты перед немногочисленными открытыми магазинами, спущенные жалюзи в остальных, гудки немецких автомашин, мчавшихся по бульварам, свастика на воротах домов — все это снова так взволновало ее, что, придя домой, она невольно погладила мальчика по голове.

Но муж набросился на нее:

— Околдовал он тебя, что ли?

Сам Менье срывал на мальчике свою злобу: рушились все надежды, будущее сулило лишь безработицу, рабство. Так как мальчик был осторожен, молчалив, не давал повода к замечаниям, то Менье бил его без всякого повода: у мальчика, мол, наглый взгляд.

Менье вынужден был отказаться от своего единственного удовольствия — отдыха в бистро. В конце улицы, по соседству с бистро, находилась кузница. Немцы принудили хозяина кузницы продать ее. И эта уличка, прежде тихая, спокойная, стала кишеть нацистами. Там скапливались немецкие грузовики, нуждавшиеся в ремонте, и нацистские солдаты облюбовали бистро как место стоянки. Менье не мог вынести этого. Жена часто заставала его сидящим в угрюмом молчании за кухонным столом. Однажды, когда он сидел так, опустив голову на руки, она спросила его, о чем он задумался. Он ответил:

— Представь себе, я все думаю о том немце, про которого тебе как-то рассказала Аннета. О немце, который был против Гитлера и которого арестовали гестаповцы. Хотел бы я знать, что с ним сталось, с ним и с его сыном.

Луиза ответила:

— Недавно я встретила Аннету. Она сказала мне, что немца, наверно, расстреляли. А мальчик исчез. Париж ведь велик! Он, может быть, нашел себе убежище.

Никто из рабочих не хотел пить пиво в обществе немцев. Друзья Менье, прихватив пива, собирались у него на кухне. Здесь можно было поговорить обо всем, что нацисты творили в Париже.

Хозяин их предприятия предоставил свой кабинет немецкому комиссару, тот приходит и уходит, когда ему вздумается. Немецкие эксперты испытывали качество изделий, которые выпускает предприятие, и забирали его продукцию. Эти изделия немцы отсылали на восток, чтобы уничтожать другие народы. А здесь: снижение заработной платы, запрещение забастовок...

Луиза Менье прикрывала ставни, все в доме говорили вполголоса. Чужой мальчик опускал глаза, словно боялся, как бы его проницательный взгляд не выдал того, что происходит в его сердце. Он стал так бледен и худ, что Менье, глядя на него, выражал опасение: не заболел ли он, не заразит ли их детей?

Тогда Луиза сама от имени кузины написала письмо. Кузина якобы просила Луизу оставить мальчика еще на некоторое время, так как ее муж очень болен и она не решается уехать от него.

— Вот назойливая! — ворчал Менье, слушая письмо.

А Луиза расточала похвалы мальчику: он ведь и послушен и в четыре часа утра каждый день ходит на рынок, а сегодня даже сумел раздобыть там без карточек кусок воловьего мяса.

По соседству с Менье жили две сестры — очень вредные женщины. Они часто посещали бистро; напиваясь, они сидели там на коленях у механиков-нацистов. Эти немцы ночевали у сестер и чувствовали себя хозяевами во дворе, куда доносились голоса из кухни Менье.

Тем временем у Менье и его друзей уже давно пропала охота смеяться. Они перестали дивиться немецким порядкам. Они уже нагляделись. Эти порядки вышибли их из колеи, разрушили их жизнь на заводе и дома, отняли у них радости, большие и малые, благосостояние, честь, покой, питание, воздух...

Однажды Менье остался наедине с женой. После долгого молчания его наконец прорвало... Он закричал:

— У них в руках власть! Но найдутся, найдутся посильнее их! А мы что? Только мы открываем рот, — они убивают нас... Помнишь того немца, о котором тебе рассказывала Аннета? Ты, наверное, забыла о нем. А я помню. То был отважный человек. А его сын! Вот каких людей надо уважать! Ты возишься с сыном кузины, меня же этот мальчишка вовсе не трогает. А вот сына того немца я взял бы к себе. И любил бы его больше собственных детей и кормил бы досыта. Вот приютить бы такого мальчика! А эти бандиты пусть бы шлялись тут, не подозревая, кто я такой, кого я прячу у себя! Вот такого мальчика я взял бы к себе!

— Ты уже взял его, — сказала жена, отвернувшись.

* * *

Эту историю я слышала в гостинице, в 16-м округе, от той самой Аннеты, которая перешла сюда на работу, так как оставаться на старом месте было небезопасно.

Перевод с немецкого А. Ариан.

1949