Разрешите представиться: Ваня. Иван Михалыч Куржиков. Высказаться хочу. По поводу ТВ. Некоторые говорят, мол, дурман это, хуже опиума. Балдеешь, мол, перед, телевизором все вечера, теряешь свой взгляд на вещи, обедняешь свою жизнь и так далее. Я с этими товарищами в корне не согласен. Лично я через телевизор большое счастье получил в своей жизни и сейчас с вами поделюсь в порядке обмена опытом.

В поисках равновесия своего одинокого существования дошел я до точки. С завода уволился по статье, после чего перестал сначала бриться, потом умываться, стиральную машину и пылесос продал за ненадобностью, подбирался к телевизору, и вот тут-то закавыка вышла. Телевизор у меня был хороший, цветной. Сейчас, правда, я его соседу подарил, пенсионеру Вадиму Никодимычу. Ну, об этом потом. Нравилась мне в этом телевизоре одна дикторша. То есть очень даже ничего себе девочка. Глазки коричневые, такая аккуратная всегда, наглаженная, причесанная, а умная, умная! Чего только она не знала! Любил я пообщаться с ней на досуге. Особенно когда с завода ушел и досуга этого самого много стало. Сяду, бывалоча, перед ней на диван-кровать, и разговариваем. Она говорит: «В кинотеатрах города началась демонстрация нового фильма. Просим посетить в удобное для вас время». И улыбается. Приветливо так, можно сказать, нежно. А я ей фигу к самому носу поднесу с ногтем нестриженым-немытым и отвечаю: «А чего я там не видал, в кинотеатре этом?» Или я скажу мечтательно: «Что-то стало холодать... Чего бы нам на закусь сообразить? Совсем аппетиту лишаюсь, а ведь не есть нельзя — умрешь». А она уже отвечает с готовностью: «В гастроном такой-то завезли рыбу нототению».

Ну и какими трамваями-автобусами туда ехать.

Только так было, пока я в норме более-менее держался. Дальше — хуже. В поисках этого растреклятого равновесия совсем я одичал. В комнате бутылки пустые развелись, видимо-невидимо, банки какие-то грязные, окурки на два сантиметра от пола. Стены почему-то запачкались. И потолок запачкался. Сам я, видимо, тоже запачкался. И дикторше моей любимой, можно сказать, начал хамить. Непечатно выражаться. В том смысле, что мне начхать на все ее кинотеатры и автобусы с высокого этажа. И пусть она не задается, не намекает и не выпендривается, а то возьму и выключу телевизор. Вот тут это и произошло в первый раз.

Объясняла она, объясняла, как проехать к какому-то музею, а потом быстро так покосилась на меня и сказала: «Смотреть противно!» Я остолбенел. Она, ласково улыбаясь, как ни в чем не бывало продолжала читать, а потом опять. Посмотрела на меня и сквозь зубы устыдила: «В свинью совсем превратился». Дошло до меня наконец, что это она мне говорит. Критикует, значит. Сначала рассердился. Сами посудите, не обидно ли? Потом, чувствую, ушам стало жарко. И в комнате посветлело. Протер в зеркале пятачок, глянул — полыхают уши красным светом.

Ну, я телевизор выключил, там уже песни и пляски передавали, и решил ей доказать, на что я способен. Быстренько в ведре побелку развел, комнату побелил, рамы-двери покрасил, мусор выгреб (восемь раз на помойку бегал с двумя ведрами), пол вымыл, диван-кровать почистил бензином, снял с антресолей ковер и положил на пол, торшер включил, форточку распахнул, а сам залег в ванну. Отмокать.

Назавтра сижу на диван-кровати в легких серых брюках, красных носках синтетических, белоснежной рубашке, умытый и причесанный. Волнуюсь. Нервничаю, можно сказать. Жду. Она появилась, как всегда, ровно в шесть. Поздоровалась, улыбнулась, начала что-то читать, а сама, вижу, комнату оглядывает с любопытством. Я жду, чего она мне персонально скажет. И сказала. Как и тогда, быстро, кто-нибудь посторонний и не уловил бы. «А ничего, — говорит. — Совсем другое дело». И улыбается мне персонально. «А ты, — говорит, — оказывается, довольно приятный парень. Прямо-таки красивый...» А сама читает-читает объявления. Ну, я ей, натурально, говорю, что она тоже красивая, что я давно это заметил. Но что дело не в красоте, главное у человека — душа, и что душа у нее тоже прекрасная, можно сказать, широкая, человеколюбивая — это из ее приветливой улыбки понять можно. Вижу, пронял, и продолжаю с энергией: если она не хочет, чтобы я стал на человека не похож, если хочет спасти меня и вернуть к полноценной жизни, то пусть вылезает из своего телевизора, пойдем мы с ней на концерт Кобзона, а с билетерами у меня полный контакт.

Вздыхает она озабоченно: в двадцать два ноль-ноль у нее опять выход на экран. Я говорю, успеем. Такси возьмем. Расчет был верный. Женщины, это ведь такой народ, их хлебом не корми, только дай спасти кого-нибудь, пожертвовать собой, подставить плечо. В общем, согласилась. Сейчас, говорит, только дочитаю программу передач. Дочитала. Я тактично отвернулся. В зеркале (я его вычистил до блеска) вижу: высовывается из телевизора изящная такая ножка, самое большее тридцать пятого размера, а за ножкой и вся она, моя хорошая. Миниатюрная, стройная оказалась.

Я надеваю, естественно, польский костюм (хорошо, что в свое время не ликвидировал за ненадобностью), и мы выходим. Тут я начинаю осуществлять свой план. Говорю ей: «Дорогая, я поднимусь на минуту, забыл театральный бинокль». Взлетаю к себе, беру телевизор, отволакиваю его к соседу Вадиму Никодимычу и говорю ему с чувством: «Поздравляю вас, дорогой соседушко, с уходом на заслуженный отдых и вот дарю от себя лично». Очень он был доволен.

Едем мы с ней на концерт. Там все ее узнают, на меня, натурально, смотрят с уважением и повышенным интересом. Я от этого только горжусь. В двадцать один ноль-ноль она мне говорит: «Я должна спешить, через полчаса передача».

Берем такси, едем домой. Она вбегает в комнату, осматривается, а телевизора и нет. Поняла она все, заплакала и осталась у меня насовсем, деваться-то некуда. Поставил я ей кресло на то место, где телевизор стоял, торшер придвинул, сидит вяжет. А на работе меня Вадим Никодимыч восстановил. Специально съездил, рассказал о моем моральном перерождении. Приду я с работы, сяду на диван-кровать и смотрю на нее. А она улыбается, приветливо, можно сказать, нежно и время от времени, чтобы меня развлечь, рассказывает про кинотеатры, автобусы, рыбу нототению и химчистку.

Вот так я свое счастье нашел. Нет, недооценивают отдельные товарищи значения телевидения в нашей жизни.