Я шагаю механически. Усталые ноги поднимаются и опускаются, как заведенные, а может быть, не поднимаются, я их просто волочу по укатанной голубой дороге вдоль высоких искрящихся сугробов.

Я иду давно.

Мне идти еще долго.

Сил у меня все меньше и меньше.

Я очень хочу спать и очень боюсь упасть на дороге.

Я иду механически.

Так, как идет солдат впереди меня, солдат справа и солдат слева.

Все молчат.

Сил хватает только на то, чтобы передвигать ноги.

Я закрываю глаза и проваливаюсь куда-то, где тепло и тихо.

Стучат ходики: тик-так... тик-так...

Открываю глаза.

Мерно стучат по укатанной дороге солдатские шаги.

Снова закрываю глаза...

И вдруг чувствую, что справа и слева к локтям моим прикасается что-то твердое, как перила на узеньком мосту, по которому я иду. Мостик длинный, я боюсь провалиться в пропасть и сильнее опираюсь на перила.

Открываю глаза.

Справа и слева меня поддерживают под руки солдаты. Я опираюсь на их руки. Мы идем не по уставу. Но мне идти легче.

Я иду с закрытыми глазами.

— Подвези, командир, девчонка совсем сморилась...

Я открываю глаза.

На обочине дороги запряженная в легкие санки лошадь. Санки двухместные. В них освещенный лунным светом белый командирский полушубок и серая шинель ездового.

— Ставь на запятки, — хрипловато отвечает белый полушубок, выпуская изо рта медленное белое облачко.

Я становлюсь на запятки, возница взмахивает кнутом, санки дергаются, вырываются с обочины на голубую укатанную дорогу и несутся вперед.

Копыта лошади выбивают заледенелые комки снега и бросают в санки, комки перелетают дальше, попадают мне в лицо, ветер обжигает губы и щеки.

Едем молча. Да о чем говорить людям, случайно встретившимся зимней ночью на втором году войны в прифронтовой полосе, в такой мороз, когда все лица похожи на одно: заиндевелые шапки, заиндевелые воротники и шинелей и полушубков, заиндевелые ресницы.

Санки останавливаются на развилке.

— Прощевай, попутчица, нам направо, тебе прямо, тут недалеко деревня, зайди, погрейся, дождись своих, — говорит высокий мальчишеский голос.

Санки и лошадь тают в синей зимней ночи...

Невдалеке я вижу прилепившиеся к сугробам избы.

Подхожу. Стучу в окно. Никто не отвечает. Стучу в окно другой избы. Слышится шорох. Что-то темное на окне отодвигается, яркий желтый язычок зажженной спички на секунду освещает белый рукав рубахи, затем распахнутый ворот и подбородок. Вспыхивает красный огонек папиросы. Спичка описывает полукруг и гаснет.

Окно становится еще темнее, чем было.

По ту сторону рамы тихо и, наверно, тепло...

Я возвращаюсь на укатанную серебряную дорогу. Видно, я на несколько километров обогнала свою колонну. Надо ждать.      

Можно сесть на крыльцо и подремать. Но я боюсь проспать своих...

Я поднимаю воротник шинели, засовываю руки поглубже в рукава и ложусь поперек дороги. Здесь можно заснуть. Здесь меня найдут наши.

Они наткнутся на меня и поднимут...

Я засыпаю, прижавшись ухом к земле.

Просыпаюсь сама, услышав глухие шаги солдат.

Я встаю на свое место в строю.

Вот и все. С тех пор прошло много лет.

...Иногда ночью мне снится укатанная зимняя дорога, я лежу на ней и слушаю, когда подойдет колонна. Когда слышатся глухие мерные шаги тысячи солдатских ног, я вскакиваю... и просыпаюсь.