ПОЕЗДА ПРОХОДЯТ МИМО

Поезда проходят мимо и никогда не останавливаются. Из окна Катиного дома виден кусочек железнодорожного полотна, чахлые заснеженные березки и елки. Тускло блестят рельсы.

Когда Катька была маленькой, она все ждала: а вдруг какой-нибудь поезд возьмет и остановится — и выбегала встречать. Ей очень хотелось удрать к отцу, который уехал на далекую стройку. Где эта стройка, Катька толком не знала.

Много поездов встретила и проводила она, но ни один так и не остановился. Катька хорошо помнит, как однажды она полдня простояла у насыпи, все ждала... Это случилось после того, как мама выбросила черного щенка. Мама не любит собак. Кошек тоже не любит. А щенок был смешной, бегал, мотая ушами, и тоненько лаял...

Зареванная маленькая Катька все стояла у насыпи, пока ее не нашла мама.

Мама повела Катьку домой, а та упиралась и пыхтела. В то время Катька верила, что мама может остановить любой поезд, — ведь она работала обходчицей. Однажды Катька попросила: «Мама, останови поезд!» Мама посмотрела на нее, как на глупую. А Катька знала: мама может, только не хочет!

Это было давно. Теперь Катька выросла, учится в третьем классе. Теперь она знает, что мама не может останавливать поезда! Правда, может поднять красный флажок, если поломается железная дорога, и тогда поезд остановится. Но железная дорога не ломалась. Катька росла, а поезда все бежали и бежали мимо...

У Кати есть подружка — Лариса Редина. Она живет рядом, за стенкой. Стенка тонкая, и всегда слышно, как переговариваются соседи. Добродушным басом рокочет отец Ларисы, обходчик дядя Федор, весело и звонко отвечает бойкая тетя Аня, а чаще всего слышится тоненький голосок Ларисы: то поет, то смеется, то что-то оживленно рассказывает.

Разобрать трудно, о чем они говорят. А вот когда к Рединым заходит сосед из другого дома, Копышкин, тогда все слышно. Потому что жадюга и спорщик Копышкин приходит только затем, чтобы скандалить из-за яблони, и, как нарочно, тогда, когда дядя Федор на работе, а дома только Лариса с мамой.

Давным-давно, когда еще и Катьки на свете не было, у Копышкиных был большой участок — сад, огород, парники... Теплицу даже начали строить, но тут их потеснило управление железной дороги. Копышкин подал было в суд жалобу, но ему доказали, что земля по закону принадлежит управлению. Сад и огород Копышкиным оставили, а на месте теплицы построили дом для рабочих железной дороги — на две квартиры. Таким образом, одна из яблонь огромного копышкинского сада оказалась в палисаднике у Рединых.

Давным-давно отдал дядя Федор за эту яблоню восемь кустов черной смородины — и все-таки Копышкин до сих пор не может успокоиться.

Вот и сейчас он сердито стучит в окно к Рединым и кричит:

— Яблоню-то загубили! Во-первых, дерево на зиму утеплять надо, во-вторых, в первые заморозки поливать не-об-хо-ди-мо, чтоб ледяная корочка появилась... Тогда и корни не замерзнут!

Катьке из окна видно, как у Копышкина краснеют лицо и шея. Он вне себя рассекает рукой воздух. Но тетю Аню не испугаешь.

— И утепляли, и поливали.... Не ваша забота, отстаньте! — отвечает она.

— Не ваша забота! — передразнивает Копышкин. — Да знаете ли вы, какой у меня урожай был? Каждое яблоко, — он сжимает ладонь в мощный кулак, — во какое! Белый налив!

— А ну-ка, — бесстрашно наступает на него тетя Аня, — нечего перед лицом кулачищем махать! Надоело... Старая ваша яблоня, дряхлая, вот что! Таков и урожай!

На прощанье Копышкин обещает спилить яблоню и, грузно топая по ступенькам крыльца, уходит.

Постояв у окна, Катя садится решать задачу. А задача непростая: сегодня в классе была контрольная — и никто не решил! Даже она, Катя!!

И, как нарочно, словно назло, только она сосредоточилась, в окно к соседям опять стучит Копышкин.

Только и слышно: «Яблоня... Яблоню...»

Девочка с досадой зажимает уши и перечитывает условие задачи. Закрыв глаза, пытается представить себе пункт А и пункт В и измученных пешеходов. Они смертельно устали и очень хотят встретиться. За первый час первый пешеход проходит три километра, второй четыре... Значит, за два часа первый проходит шесть, второй — восемь. Остается полчаса... За полчаса первый проходит полтора километра, второй два... Как просто, оказывается, просто и неожиданно! Как же так получилось, что на контрольной она сплоховала?

Мама стучит кастрюлями на кухне... Видимо, ей тоже надоел скандал, поднятый Копышкиным. Она выходит на крыльцо и зовет тетю Аню с Ларисой к себе.

— Заходите, заходите!.. Небось ко мне не сунется! — встречает мама гостей.

— Подумай, Паша! — жалуется тетя Аня. — Наказание чистое! Срубил бы, что ли, яблоню! Зимой ему яблоки снятся!

— Копышкин — хороший хозяин. Вот и болит у него сердце за яблоню...

— Так старая она, вот что! — с досадой восклицает тетя Аня, — сердцевина вся гниет...

На худенькой тете Ане пестрый фланелевый халатик с белоснежным воротником. Рыжеватые волосы коротко подстрижены, и это делает ее похожей на девочку. На виске жилка бьется... Тетя Аня смотрит на маму большими серыми глазами, которые от гнева делаются еще больше.

А Лариса потихоньку Катьке язык показывает. Катька, конечно, внимания не обращает, решает задачу и посмеивается.

Дверь за стенкой скрипит. Это дядя Федор с работы пришел, и тетя Аня поспешила домой — на Копышкина жаловаться.

А где-то Катин папка? Кате кажется, что стоит только ей сесть в поезд — и все будет в порядке. Найдет она папу!

— Самокрутов, — скажут ему строители, — к тебе дочь приехала.

— Да ну? — обрадуется он и обнимет Катю. Поведет показывать дома, что построил...

— Вот, — скажет, — школа, клуб, а в красивом, самом высоком доме будем мы с тобой, Катя, жить. Пожалуй, и маму из Глуховки заберем.

Катя не раз заявляла: «Уеду к отцу». Мама сердилась и широко размахивала руками: «Ну и идол упрямый, вся в Петруху!»

Катька топала ногами и визжала: «Уеду, уеду!..» Но поезда не останавливались, а бежали, бежали мимо. Теперь Катька не топает и не визжит. Она большая. А поезд недавно стал останавливаться на соседней станции — Малаховке, куда каждое утро уходит старенький автобус.

Скоро, очень скоро отправится Катька к отцу на стройку. Будут они гулять по широким и светлым улицам. В каждом доме загорятся огоньки, весь город засветится. Папа поведет ее, Катьку, в стеклянный киоск, где они будут есть мороженое всех сортов... Катька тайно завидует Ларисе: отец водит ее в кино, в Малаховку. Там, в Малаховке, они даже ходят в гости к каким-то Водовозовым!.. А Катька с матерью никуда не ходят.

Лариса врет, конечно, что у Саньки и Генки Водовозовых — по мотоциклу, и что Лариса не раз каталась с ними, и что у них есть большая черная собака, которая говорит: «Дайте, пожалуйста, колбасы!»

А Катина мама выгнала щенка и никогда не дает денег на кино. «Деньги беречь надо!.. Мы бережливы, слава богу, живем не хуже других...»

Катина мама гордится, что у них всегда все есть. Катя тоже немного гордится.

А вот отец доволен не был. По утрам он стонал: «Ох, тоска...» А маленькая Катька приставала к матери: «Мам, что такое тоска?..»

Катька решила задачу и снова искоса глянула на Ларису. Лариса уставилась в одну точку, глаза у нее по-чудному расширились, брови удивленно поднялись, губы выпятились. Придумывает! Сейчас начнет!..

— Ты уже выучила уроки? — тоненьким голоском спрашивает Лариса.

— Выучила...

— Не мешай ей, пусть учит! — замахала мама руками на Ларису.

— А я уже выучила! — ответила Катька, выскользнула из-за стола и шмыгнула с Ларисой в уголок, за комод. Зашептались:

— А у Водовозовых вчера артистка была... Гостить приехала. Красивая... Коса — во! И вся в шелковом платье с кружевами. И здесь кружева, и здесь, и здесь! Знаешь, как поет! А брошка — драгоценная!..

— Врешь ты все! — снисходительно бросает Катька.

— Не вру, честное слово, драгоценная!

— А вот врешь!

— Не вру! — настаивает Лариса, чуть не плача. Даже нос покраснел. —Брошку-то она мне подарила! Вот! Камушки синенькие, красненькие, блестят и переливаются...

— Врешь! — тоскливо повторяет Катька, а сама думает: «А вдруг правда?» — Покажи брошку! — Требует она.

— Покажу! Только я ее спрятала... Ты маме не говори! Завтра покажу. Обязательно.

У Катьки даже в груди похолодело от зависти.

«Ну и пусть! — думает она. — А я все равно сяду в поезд и уеду к папе... Ерунда — брошка! А мы будем ходить по улицам, там огни... Все врет Лариса! И артистки никакой нету, и брошки нету. И собаки не разговаривают. Все врет! А я уеду!»

Тетя Аня уже настойчиво в стенку стучит, Ларису домой зовет. Мимо окон, звеня пустыми бидонами, промчался грузовик и свернул в совхоз за вечерним молоком.

Мама на кухне посуду моет. Катька вздыхает, потому что спать еще рано, а делать нечего. Она идет на кухню:

— Мам, давай я вымою посуду!

— А ну тебя, перебьешь еще! Вчера, вон, стакан разбила. Иди, иди, пора спать.

— Мам, а кто такие Водовозовы?

— Не знаю! Некогда мне, на работу собираться надо... Ложись спать.

— Мам, а почему мы никогда не ходим в гости?

— Не до гостей нам!

— Мам, а почему к нам гости не приходят? К Рединым приходят, а к нам — нет?

Мама молчит, брови ее озабоченно сдвинуты.

— Мама, ну почему? — канючит Катька.

— Не до гостей нам...

— Мама, а собаки умеют разговаривать?

— Глупости! Подружилась с врушей и сама дурочкой стала!

— Я не дура! У Водовозовых черная собака говорит: «Дайте, пожалуйста, колбасы!» Мама, может быть, это наш черный щенок — тот самый, помнишь?

— Не разговаривают собаки... Ложись спать! Кому сказала!

Катька упрямо топает ногой:

— А вот разговаривают!

Потом спохватывается — она уже большая, топать нельзя! — и уходит спать, усмехаясь: «Никто не знает, что я уеду к папе. Сяду в поезд и уеду...»

Пока мама собирается на работу, Катька засыпает.

А поезда бегут и никогда не останавливаются.

ФОКУС-МОКУС

Вот и зиме конец! Забарабанила капель, зачирикали мокрые воробьи. Побежали ручьи из-под сугробов. А для Катьки с Ларисой на улице не ручьи, а целые реки! Вот раздолье шлепать в резиновых сапожках!

Машина, случайно попавшая на улицу, постоит в раздумье — не вернуться ли назад? — и бросается в глубокую лужу. Колеса вертят воду, как на мельнице, и разбрасывают пену.

— Заодно и машина умоется! Плохо, что ли? — говорит Лариса. — А знаешь, Катя, на пустыре за Мартышкиной горушкой разлилось настоящее море! 

— Выдумала! — сопит Катька.

— Я не выдумала... Там только одно местечко, размером в дедушкину плешь, сухое! И сидит на этой плеши двухголовая крыса.

— Врешь! — оживляется Катька.

— В школу еще рано... Сбегаем на пустырь, увидишь сама.

— Все равно выдумала! — безнадежно повторяет Катька, а сапоги ее уже повернули сами собой к Мартышкиной горушке.

— Вон там! — время от времени на бегу подбадривает Лариска.

Катя еле поспевает за ней. Вот и пустырь!

— Здесь! — выпаливает Лариса.

— Ну и вруша! Сухо все пресухо! — с досадой восклицает Катька. А Лариска, словно позабыв о двухголовой крысе, опять шепчет:

— Гляди, видишь — двое на пустыре?

— Ну? — злится Катька.

— Длинный-то, в плаще, что-то показывает на ладони.

— Ну?

— Так драгоценности они нашли! — шепчет Лариса.

Девочки, вытянув шеи, наблюдают.

Между тем длинный поставил на землю какой-то предмет на трех высоких ножках, а второй тянет, тянет по земле узкую ленту.

— Ишь что делают! Место замечают, чтобы не забыть, где клад находится! — в восторге шепчет Лариса.

Катька сердито смотрит на подругу. Она еще не забыла про двухголовую крысу. Решительно подходит к незнакомцам и спрашивает:

— Дяденька, вы вправду здесь драгоценности нашли?

— Скажите-ка, такая малышка, а догадалась! — отвечает длинный в плаще. — Но тише, тс-с... — прикладывает он палец к губам. — Никому ни слова!

— Ну, что? — торжествует Лариса.

— Опоздали! — спохватилась Катька.

— Ого! Неужели мы вас опередили? — поднимает лохматые брови седой мужчина.

— В школу опоздали!

Лариса круто поворачивается и, перепрыгивая через лужи, бежит к школе, за ней шлепает Катька.

Перед дверью в класс Катька уничтожающе смотрит на Ларису и обличает ее:

— А про крысу ты наврала!

Подруги входят в класс на цыпочках. Анна Владимировна делает вид, что не замечает их: разговор будет позже. Подруги сели, как всегда, рядом. Но что это? Впереди они видят новенького в светлой серенькой курточке. Задавака, наверное, — даже взглядом не удостоил!

— Запишите, дети... — продолжает учительница. Катька вынимает авторучку, встряхивает ее, и клякса летит прямо на спину новенькому, на его чистую курточку.

— Ох! — пугается Катька, вспомнив, как недавно ей попало от мамы за чернильные пятна на платье. Наверно, и новенькому попадет. Может быть, сказать, что это она нечаянно? Нет, лучше промолчать...

Лариса тоже стряхивает ручку — вторая клякса летит на серую курточку — и весело подмигивает девчонкам. Пусть не задается!

— Редина, не шептаться, — сердится учительница. — Напомни нам все падежи.

Лариса вскакивает и строчит, как из пулемета.

— Постой, постой... Верно! — одобряет учительница. — Но почему ты вместо родительного выдумала какой-то кормительный падеж? Почему?

— Родительный, — ничуть не смущаясь, отвечает Лариса, — от родителей, а кормительный — потому, что родители «кого-чего» кормят.

— Опять придумала! — в восторге шепчет Катька.

— Садись, не срывай мне урок! Видишь, что ты наделала!

Класс хохочет, новенький — тоже, чуть не громче всех.

Анна Владимировна вскидывает седую голову и хмурится. А ведь все равно сердиться не умеет. Класс успокаивается, но Гошка Копышкин больно дергает Катю за косичку. Она даже подпрыгивает и возмущенно оборачивается.

— Дай чистую тетрадку! — шипит Гошка. — Видишь, моя кончилась!

Катя не спеша вынимает из портфеля новенькую тетрадь, Гошка расплывается в улыбке, а она — раз! — и тетрадкой его по носу!

— Свою нужно иметь!..

— Ах, ты так? — Гошка пытается выхватить тетрадь, но не тут-то было! Катя молниеносно прячет тетрадь в парту и вдруг замечает устремленный на нее пристальный взгляд Анны Владимировны.

— Это еще что такое? — возмущается учительница. — Самокрутова, объясни, в чем дело?

—   А чего он тетрадь вырывает?

— Я сначала попросил, а она дразнится... Показала и спрятала. Жадина! — объясняет покрасневший от обиды Гошка.

— Почему ты не хочешь выручить товарища, Катя? — очень строго спрашивает Анна Владимировна. В классе становится тихо.

— Мне мама не разрешает... Пусть сам запасает.

Учительница обводит класс глазами.

— Ребята, поднимите руки, у кого есть лишняя тетрадь!

Сразу поднялось несколько рук. И новенький поднял руку, и Лариса. Почти все! 

— Садись, Самокрутова, — холодно говорит Анна Владимировна и берет тетрадь у Ларисы.

— Возьми, Гоша. А завтра вернешь девочке такую же хорошую тетрадь.

Катя краснеет и выводит на промокашке какие-то круги. Исподлобья взглядывает на подругу. Подумаешь, мол, раздобрилась! Знаем мы с мамой Рединых! Сами все раздадут, потом к нам бегают одалживать...

В перемену ребята толкуют — о том, что скоро Первое мая.

А Катька вспоминает разговор мамы с Копышкиной о пасхе. Что это такое — пасха, Катька никак не может понять. Маму спрашивала, а та рассердилась почему-то и с досадой ответила:

— Божественный праздник! Старики празднуют, в бога которые верят...

Катька знает, что никакого бога нет, знает, что и Копышкины в бога не верят, а вот пасху празднуют, и Первое мая — тоже!

Катька прислушивается к разговору ребят. Лариска что-то о бумажных цветах болтает. Вроде, она их делать умеет!

— Как живые! И ромашки, и маки... Даже мама удивляется... — тараторит Лариска.

— А пасха в этом году ранняя! — вмешивается Катька, перебивая Ларису.

Ребята недовольно умолкают.

— Празднуешь? — ехидно спрашивают братья Копышкины — близнецы Гошка и Ромашка. Они славятся в школе тем, что сочиняют сатирические стихи для стенгазеты.

— Нет! — отвечает Катька. — Пасху только старики празднуют, которые в бога верят, да еще родители ваши! Я слышала, твой отец говорил, что за грехи какие-то скоро конец света будет. Курица, мол, в тот день снесет черное яйцо.

— А еще он говорил — и земля закачается, и светило какое-то померкнет! — подхватывает, хихикая, Лариса.

— Ладно, помолчите! — мрачно в один голос обрывают ее братья и идут в класс. Там они садятся за последнюю парту — не то совещаться, не то стихи писать.

После уроков близнецы Копышкины задержались в школе и домой побежали огородами. Гошка прятал за пазуху что-то завернутое в газету. На бегу мальчишки приседали и оглядывались. Все это заметила вездесущая Лариса, хотела побежать за ними, да раздумала.

— А у Водовозовых... — начала она, догоняя Катьку.

— Ой, надоело! — перебивает Катька. — В другой раз расскажешь, а сейчас домой! Я есть хочу!..

На следующее утро Катька проснулась от громкого разговора и оханья матери. Зевая, она вышла на кухню. Воскресенье, а разбудили ни свет ни заря.

— Катенька, подумай только — у Копышкиных куры все как есть черные яйца снесли! — затараторила тетя Аня, прикрывая ладонью смеющийся рот.

— Пошли смотреть! — воскликнула Катька и вихрем понеслась к соседнему двухэтажному дому. Вбежала в калитку и, запыхавшись, остановилась у курятника, где любопытные соседи уже обступили хозяйку.

— Как есть черные, прямо лаковые... — показывает Копышкина лукошко с яйцами, тараща глаза, которые и так навыкате, а близнецы в это время о чем-то шепчутся с Ларисой и разводят руками, всем своим видом показывая, что, мол, от факта не уйдешь. И на Катьку пристально так поглядывают, словно спрашивают о чем-то. И Катьке впервые приходит в голову, что нелегко живется Гошке и Ромашке с родителями.

Всем известно, что сам Копышкин жадный. Скупой даже. А Гошка и Ромашка ничуть не жадные, пирожками сколько раз Катьку угощали!

Гошка и Ромашка всегда помогут, если что случится. Они Катькину скакалку однажды из канавы вытащили, перемазались с ног до головы, им же и попало. Копышкина долго тогда кричала на них: «Неслухи!..»

К месту происшествия в халате и шлепанцах на босу ногу идет сам Копышкин.

— Что за наваждение, не в пасху будь сказано? — удивляется он, поглядывая то на яйца, то на куриц, мирно клюющих зерно.

Вдруг медленно и важно из курятника выходит петух. Хвост и крылья у него перемазаны чем-то черным.

— Черный! — охают все разом.

— Брунет! — фыркает кто-то.

За петухом тянется солома, прилипшая к хвосту.

— Вроде наш, вроде не наш! — задумчиво чешет затылок хозяин.

Петух одним глазом оглядывает собравшихся, задрав голову, кукарекает и пытается похлопать крыльями, но — увы! — крылья крепко-накрепко приклеились к бокам. Лишь жалостно топорщатся отдельные перышки.

Копышкин впивается глазами в собственных отпрысков. Те, не выдержав отцовского взгляда, прячутся за широкую спину матери.

— А я сразу догадалась, что яйца крашеные... — хихикает Лариса. —Той самой краской, что для парт привезли...

«Это Гошка и Ромашка!.. Зачем они так сделали? Из баловства, что ли?» — раздумывает Катька.

И вдруг вспоминает вчерашний разговор в школе. Она же, Катька, первая и посмеялась над близнецами! Вот они и выкинули номер! Понимай каждый, как знаешь!

— Ну, дела! — восклицает кто-то.

— Антирелигиозная пропаганда! — изрекает дядя Федор, прибывший последним на место происшествия.

— Фокус-мокус! — добавляет Катька.

Соседи расходятся, покачивая головами и оглядываясь: их оглушают вопли злосчастных близнецов.

ЧЕРНАЯ КОРОЛЕВА

Однажды Катька пришла из школы и глазам не поверила: за столом сидит незнакомая девушка. Загорелая, тоненькая, чай с блюдечка пьет, а мама ей про свою жизнь рассказывает. Одета гостья чудно: в черных брюках и черной кофточке, а черные волосы по плечам расплескались. Увидела девушка Катьку и улыбнулась.

— Так вот ты какая! — воскликнула она, словно многое о ней, о Катьке, слышала. А Катька неуклюже с ноги на ногу переминается и исподлобья глядит на незнакомку. Мать поясняет:

— Вот, Катя, девушка у нас будет жить. Да ты поздоровайся! А то гостья подумает, что ты у меня дурочка, дикая!

— Ну, здравствуй, Катюша! Давай знакомиться! Меня зовут Лилия! — говорит девушка и протягивает Кате узенькую теплую ладошку.

— А ты у нас всегда жить будешь? — Катька от смущения хмурится.

— Не «ты», а «вы»! — строго поправляет мама.

— Нет, не всегда! Буду приезжать и уезжать... То у вас, то в лесу жить.

Оторопевшая Катька взбирается на диван и наблюдает. Городская, а будет жить в лесу. Почему — в лесу? И зовут Лилия. Катька вспоминает пруд, затянутый толстой зеленой тиной. И там лилии. Трудно их доставать! По краям мало их... Тянешься, тянешься, того и гляди упадешь! Вот чудеса! В лесу... Будет что рассказать Ларисе. Не все ей голову морочить.

Мать монотонно жалуется на отца:

— Ну скажите, милая, что хорошего по чужим людям, по чужим домам мотаться?.. Живем мы с мужем на два дома. Где денег напасешься! Ну, правда, не забывает, переводы шлет. Так и живем с дочкой. Не богато, но и одалживаться к соседям не бегаю. Еще ко мне обращаются, потому что живут без расчета. Вон Редины — дочку балуют: то босоножки новые купят, то платье, фу ты, ну ты! А потом ко мне бегают — одолжи, мол, до получки! Набаловали девчонку, потакают во всем, выдумщицей растет... Ну, ни одному ее слову верить нельзя!

— Катя, тетя Аня вернула коробок спичек, что намедни брала?

Лилия внимательно глянула на мать, а Катька густо покраснела. Вроде ничего плохого мама и не сказала, а ужасно неловко!

Отчего-то припомнилась история с тетрадкой, укоризненный взгляд Анны Владимировны и осуждающее молчание всего класса.

— Конечно, не принесла! Муженек дома, а что толку?

Лилия что-то достает ложкой из банки, густо намазывает на хлеб.

— На, Катюша, ешь, это мед.

— Не хочу! — небрежно и с достоинством бросает Катька, однако на мед поглядывает. А мед стекает прозрачными каплями на блюдечко.

— Может быть, ты не любишь мед? Так у меня варенье есть! Земляничное... Хочешь?

«С ума сошла, — сочувственно думает Катька. — Все раздаст!»

— Для себя приберегли бы! — сухо вмешивается мать, но, поглядев на дочь, с неудовольствием добавляет: — Возьми, что ли! Да спасибо скажи! Как есть дикая!

Лилия весело подмигивает Катьке и привычным движением головы отбрасывает прядь волос со лба. Это нравится Катьке, и она делает то же самое. Потом еще раз трясет головой и больно стукается о деревянную спинку дивана.

— Что ты головой трясешь, как козел, непутевая! — ворчит мать.

Утром Катька заглядывает в светелку к Лилии. Девушки уже нет. Пахнет ландышем. Это — от флакона с духами.

Под кроватью туфли на высоких каблуках-гвоздиках... А на распялке платье — легкое, цветом похожее на дым. Когда проносится поезд, то от паровоза вьется и тает точно такой дым. Дымчатое — вот какое платье!

На столе коробка. Лакированная, деревянная, в желтых и коричневых квадратиках. Открыть, что ли? Катька открывает, а там фигурки: белые и черные. Катя гладит их пальцами и долго разглядывает. Она видит их впервые. Какие чудные фигурки! Одна тоненькая, стройная, черного цвета, с белой головкой. На кого она похожа? Так ведь это Лилия! Правда. Точно!.. Но зачем Лилии игрушки? Она взрослая!..

На тумбочке — зеркальце маленькое, вазелин, пудра... Пудра душистая, пахнет какими-то цветами. Катя осторожно проводит по носу пушком. И с зеркалом подходит к окну, чтобы лучше рассмотреть, какая она стала красивая. Нос белый-белый. Катя гордо, как Лилия, встряхивает головой. Нет, далеко ей до Лилии!.. Глаза — цвета не разберешь, какого, пожалуй, рыжие! И волосы, и брови — все какое-то не такое!

— Да!.. — огорченно вздыхает Катька и, еще раз взглянув на забавные фигурки, выходит. Осторожно закрывает дверь, чтоб не скрипнула.

Лариса ждет ее у крыльца и удивляется: с чего это подружка опаздывает? Наконец-то Катька, словно не замечая Ларисы, молча помахивая портфелем, проходит мимо.

— Катя! — догоняет ее Лариса. — А моя мама на железной дороге работать будет... Начальником станции.

— Подумаешь! А у нас Лилия живет! Молодая и богатая! У нее фигурки, вырезанные из дерева... Жить она будет то у нас, то в лесу! — огорошила Катька Ларису, искоса за ней наблюдая.

— А что у тебя на носу? — некстати спрашивает подруга. — Мука́?

— Мука́! — презрительно пожимает плечами Катя. — Это пудра!

Лариса даже останавливается от изумления, а Катя важно поводит носом.

— Постойте! — слышит она издалека голос новенького, Володи Заботкина. — Еще так рано! Куда вы спешите?

— Да вот, Катя торопит! Подумаешь, у нее жиличка в брюках живет, так заважничала!

— Откуда ты знаешь, что в брюках? — возмутилась Катька.

— Твоя же мама у ларька рассказывала... Подумаешь! У Водовозовых все в брюках ходят! Отец, мать и даже бабушка!

Катька бледнеет от негодования.

— Опять выдумала! И про Водовозовых, и про крысу двухголовую!.. — восклицает она.

— Что касается Водовозовых, я не знаю... — вмешивается Володя. — А про крысу — так это точно! Крысу изловили и в музей отправили.

— Есть, есть двухголовая крыса! — в восторге подпрыгивает Лариса и торжествующе глядит на Катьку.

— Ну да, конечно, чего не бывает! Рождаются двухголовые телята! Не только крысы! — поддакивает Володя.

— Оба вы вруны! И дружите поэтому.

— А ты жадина! — запальчиво кричит Володя. Катька налетает на него и так толкает, что тот падает.

Зажав портфель между ног и выставив вперед кулаки, Катька ждет сдачи.

Ненавистный Володька тщательно чистит пальто и, не глядя на Катьку, говорит:

— С девчонками не дерусь!

У Катьки в глазах потемнело. Больнее, чем ударил! А тут еще Лилия откуда-то взялась.

— Ай-яй-яй!.. Не ожидала! — говорит она и пристально рассматривает Катю, словно впервые ее видит. От этого взгляда Кате становится не по себе. Она начинает расстегивать и застегивать пуговицу пальто, тяжело дышит и не поднимает глаз.

А Лариса тянет за руку Володю: «Пойдем, пойдем, раз она такая!» Как во сне, слышит Катька удаляющиеся шаги...

— Ну-ка, посмотри мне в глаза. — Лилия вытирает душистым платком потное, сердитое лицо Кати. — Не ожидала! — укоризненно повторяет Лилия. — Да ты не отворачивайся, говори, за что ты Володю так? У него мамы нет, с ним по-хорошему надо... У него горе. А ты! Да знаешь ли ты, что такое горе? Знаешь?

Катька упрямо смотрит в сторону.

— Мама у него в геологической экспедиции погибла. Ждали ее домой, а она не вернулась. Нельзя быть такой черствой! Ну ладно, иди в школу, опоздаешь.

Катя бежит, спотыкаясь, готовая разреветься.

Анна Владимировна уже в классе.

— Ты почему опаздываешь?

Катя не отвечает, только на Ларису косится. Та болтает с Заботкиным. Ей хоть бы что! Катя садится за парту и старается на них не смотреть. С кем ей теперь дружить? Все против нее! Даже Анна Владимировна... А недавно говорила: «Дети, берите пример с Кати Самокрутовой».

Сзади Гошка с Ромашкой ворочаются так, что парта ходуном ходит, руки вверх тянут…

— В чем дело, Копышкины?

— Анна Владимировна, мы не решили задачу…

— И я не решил... И я! — слышатся голоса.

— С ответом не сходится! В учебнике опечатка.

— Кто же решил?

Катя вся напряглась, а руки не поднимает, хоть задачу и решила. Все равно Анна Владимировна должна о ней вспомнить! Катя даже приподнимается, но в этот момент с последней парты раздается торжествующий голос Славы Еремкина.

— Я, я! — тонко, по-петушиному кричит он.

— Ты?

Анна Владимировна даже очки надела.

А он уже шагает к доске. И до чего же Славка белобрысый! Чубчик, ресницы, брови — все, все белобрысое. Кажется, сиянье от него идет.

Мел стучит и прыгает по доске. Но недолго: вопль голосов останавливает его.

— Вот где ты ошибся, смотри! — Анна Владимировна сердито стучит пальцем. — Под ответ подогнал!

Еремкин огорченно чешет затылок.

— Ну, кое-какие успехи есть... Начало правильное! — смягчается учительница. — Иди садись, Самокрутова, к доске! Объясни, как нужно решить задачу.

Катя четко, спокойно и быстро пишет решение и победоносно оглядывается на класс.

— Молодец! — кивает Анна Владимировна. — Ставлю пять. Садись.

Гошка с Ромашкой о чем-то шепчутся, видимо, и не слушали Катю, а Лариса отвернулась. Славка Еремкин язык показывает. А у нее пять!.. И никакой радости.

Гошка громким шепотом зовет Ларису. Опять, наверное, тетради нет. Приучили! Лариска оглянулась, а братья шепчут:

— Через речку-то мост начали строить. Мы видели... Бревен навезли — ужас сколько! После уроков — айда?

— Ой, правда? — поднимает брови Лариса и в свою очередь Володю за курточку дергает: — Володь, через речку мост строят!

— Я знаю! — шепчет Володя.

— Тише, вы! — злится Катька. — Мешают только! Все вранье, слушать противно!

Гошка больно дергает ее за косу. Дурак какой-то, взял в привычку...

— А вот правда! — говорит он. 

— А вот и правда! — подтверждает Ромашка и дергает ее за вторую косу так, что Катина голова поворачивается то вправо, то влево... Катя решительно поднимает руку.

— Ябеда, ябеда... — шипят братья.

— Что тебе, Самокрутова?

— Анна Владимировна, правда, что мост через речку строят?

— Да, дети, через нашу речку, у которой даже не было названия, будет построен новый мост. Мост будет широкий. Поедут по нему машины, пройдет весь наш класс, если мы надумаем экскурсию в лес... Наконец, пастухи смогут спокойно гнать коров на пастбище. Одним словом, это будет замечательный мост!

— Зачем он? Можно и так перейти. Курице по колено!

— Помолчи, Катя. Вы знаете, как разливается наша безымянная речка в апреле? — торжественно продолжает Анна Владимировна. — Мост необходим, потому что по ту сторону железной дороги строится... — она делает многозначительную паузу.

— Химкомбинат! — громко восклицает Володя.

— Что, съела? Вранье? — дразнят Копышкины.

Перемену Катя просидела одна в классе. Заботкин и Еремкин о чем-то шептались на последней парте. Ели колбасу с булкой. Наверное, Володька угощает, а Славка за обе щеки уплетает. Съел еще большой кусок колбасы — прямо голью — и спасибо не сказал. Копченая, по запаху слышно.

Следующий урок — русского языка. Анна Владимировна о Пушкине рассказывала, как тяжело ему при царе жилось.

— Кто сможет прочесть наизусть какое-нибудь стихотворение великого поэта?

Конечно, как всегда, Лариска выскочила, никто и рта не успел открыть. Закатила глаза, пошевелила губами, потом уставилась в одну точку и начала:

У лукоморья дуб зеленый,

Златая цепь на дубе том...

С выражением говорит. Катя так не умеет. Может быть, потому, что стесняется? Вон даже Славка на Лариску уставился и для чего-то привстал...

Когда Лариса дошла до «тридцати трех богатырей», он громко на весь класс чихнул. Все захохотали, а Анна Владимировна силилась сделать строгое лицо, но у нее не получалось. Тут ее звонок выручил.

Дома Катя ходила как потерянная. Хорошо, Лилии не было. Быстро уроки сделала и спать легла. А ночью все Володина мама снилась. Будто бы она со скалы сорвалась и полетела в пропасть. «Ай!» — кричала Катя во сне и просыпалась от собственного крика.

...Лишь под утро успокоилась Катя, разрумянилась, косички разметались по теплой подушке. За стеной чья-то песня будит ее, осторожно зовет. Еще окончательно не проснувшись, Катя открывает глаза и, не мигая, смотрит на обои в голубых крапинках. Музыка! Кубарем скатывается Катька с кровати и как есть, в помятой ситцевой рубашке, бежит в соседнюю комнату.

— Заходи, заходи! — зовет Лилия, увидев в дверях взлохмаченную голову.

А на столе стоит малюсенький ящичек, и из него раздается голос:

Мы на край земли придем,

Мы заложим светлый дом,

И табличку прибьем на сосне...

— Я скоро в лес уйду! — говорит Лилия. — Буду съемки делать... А по моим следам пойдут лесорубы — просеки рубить. Потом дорожники придут — дорогу прокладывать... Строители приедут, палатки раскинут, костры разожгут... Запоют пилы, загрохочут топоры... И поднимется в лесу химкомбинат... Правда, хорошо? А, Катька?

Катька забирается с ногами на кровать, жмурится от удовольствия и слушает. Входит мама.

— Э-э-э! — тянет она. — Немытая, нечесаная, раздетая. Ошалела, что ли? С утра музыку слушать! Вон Гошка с Ромашкой, уж до чего лодыри и неслухи, и то чуть свет в огороде копаются. А тоже могли бы телевизор смотреть... Сами-то родители, Копышкины, ничего не скажешь, хозяева хорошие, домовитые.

«Вот так всегда, — думает Катька, — то хвалит Копышкиных, то ругает».

Глаза матери пытливо и придирчиво осматривают комнату и останавливаются на репродукции, приколотой кнопками к стене. Она долго, растерянно смотрит на голую красивую женщину, всю розовую, с распущенными до пояса рыжеватыми волосами. Женщина вышла из деревенской бани и одевает маленькую дочку.

— Что это такое? — заикается мать от возмущения.

— Разве вам не нравится? Это картина художника Пластова, называется «Весна»... Это же искусство.

— Срамотища! Ребенку смотреть зазорно! Пошли чай пить... — Она еще раз оглядывается на картину и повторяет: — Искусство!..

А голос продолжает петь:

Снятся людям иногда

Голубые города,

У которых названия нет...

Завтракают молча. Катьке в горло не лезет копченая селедка с горячей картошкой — ее любимое блюдо. А Лилия как ни в чем не бывало ест и селедку, и картошку и угощает Катю с мамой вареньем. Потом, внимательно поглядев на огорченную Катьку, спрашивает:

— А хочешь, я тебя в шахматы научу играть?

— Угу!..

И вот сидят они за кухонным столом. Мама продолжает чаи распивать, а Лилия тихо и понятно объясняет.

Катька, тыча пальцами в фигурки, повторяет за ней:

— Ладья... Слон... Конь...

«А эта, похожая на Лилию, самая главная — королева! И зовут ее «черная королева»!.. — мысленно восторгается Катька. 

— Нашла дочка занятие! — ворчит мать. — Близнецы Копышкины в огороде родителям помогают, а тут дурь какая-то!

...Уже две недели, как живет Лилия у Кати. Каждый вечер играют они в шахматы. Лилия терпеливо объясняет Кате каждый ход.

А когда Лилии нет дома, Катька одна сражается с невидимым противником. Так однажды мама и застала ее — сидит и переставляет фигурки.

— Ах, вы так! А мы перехитрим, — бормочет Катька.

На столе посуда не убрана, и уроки, конечно, забыты. Мама с размаху ударом руки сбрасывает все пешки, ладьи и всех слонов вместе с черной королевой.

— Ты что? — не своим голосом вопит Катька. — Я уроки выучила!

Закричала так, что мама даже вздрогнула. Такая вот она бежала к поезду, когда к отцу хотела уехать. Одержимая!

Входная дверь скрипит — на пороге показывается Лилия. Она пристально глядит сперва на Катьку, потом на Прасковью Николаевну и начинает молча собирать покатившиеся по полу фигурки.

— Чужим словам веры не давай! Сама о себе знай! — внушает мать, словно не замечая девушку.

— Я все нашла, Катя... не огорчайся. Королева только исчезла. Ну, да ты поищешь, когда успокоишься... — Лилия берет шахматный ящичек и отправляется в комнату.

— Вот что, дорогая барышня! — подбоченивается мать, но Лилия не дает ей говорить.

— Я, Паша, завтра в лес ухожу. Разбудите меня, а то я просплю. Пожалуйста, очень вас прошу. Так часов в семь утра.

— Хорошо! — опешив, отвечает мать и выходит в сени, там гремит ведрами, потом возвращается и решительно входит в комнату Лилии. Несчастный-разнесчастный день!

Всхлипывая, сопя носом, Катька долго ползает по полу в поисках королевы. Она находит ее на дне пустого бочонка, в котором мама когда-то солила огурцы. Из комнаты Лилии доносятся обрывки затянувшегося спора:

— Не правы вы, не правы, Паша. Ведь вы не такая, какой хотите казаться! Работаете день и ночь для дочки, а она этого не чувствует. Ведь вы бываете с ней такой грубой.

— Не хочу, чтобы вертихвосткой росла. Пусть полезным делом занимается! Она у меня по арифметике — первая в классе. Ученая, может, из нее выйдет! Если, конечно, ерундой заниматься не будет!

— Ведь шахматы еще больше ее разовьют... Спросите учительницу, если мне не верите... Смотрю я на вас Паша, вы ведь еще такая молодая, такая красивая женщина! Вам бы читать больше. Не быть такой нелюдимой. На курсы, что ли, какие-нибудь пойти!

Дальше голоса затихают.

— Ну, где мне... Куда уж!.. — упрямится мать.

Катька юркает в кровать, зажав в руке королеву.

— Не уезжай! Не уезжай от нас, Лилия! — шепчет она в тоске.

Как хорошо бывало вечерами! Вот сидят они втроем… В плите дрова догорают, Лилия читает книгу, а Катя смотрит на огненные угли, на хитрые, прыгающие огоньки...

Вот мама их сгребает — и в самовар!

Катька знает — Лилия сейчас закроет книжку и что-нибудь расскажет. Даже мама уселась поудобнее с шитьем и глядит на Лилию вопросительно. А то и Лариса прибежит. Лилия посмотрит на них, подумает и начнет...

— Жил в дремучей тайге маленький слоненок с толстым коротким носом. Много с ним приключений было, потому что он везде совал свой нос. Очень любопытный был. И однажды... — Лилия делает большие глаза. — Однажды он сунулся к страшному крокодилу. Тот цап его за нос! Слоненок — вырываться. А нос его тянулся, тянулся, пока чудовище не отпустило.

— Наверное, крокодилу смешно стало. Он разинул пасть, засмеялся, а слоненок — бежать! Верно, Лилия? — спрашивает Катя. 

— Может быть, и так!.. Очень огорчился слоненок, и родители его тоже огорчились, пока не поняли, что с таким носом-хоботом многое можно сделать.

— А я, — опять перебивает Катя, — в кино видела, как слоны работали. Громадные бревна таскали, а как звонок прозвенит, отдыхают. Бревна бросают и уходят. Перерыв!

Запевает самовар...

— Надо же, надо! Чудно! — смеется мама и не спешит убрать со стола.

А сегодня она раскидала шахматы и на Катьку накричала. Плохи дела! Лариса дружит теперь с Володькой... Уехать бы к папе, что ли?

Катька засыпает. И снится ей длинная дорога.

Из пункта А и из пункта Б выходят два пешехода. Это Лилия и Катя. Им непременно надо встретиться, но это невозможно, потому что Катя забыла решение задачи...

Лилия не то идет, не то плывет по воздуху, на ней дымчатое платье и туфельки на гвоздиках. Платье колеблется, сливается с туманом, а Лилия и не смотрит на Катю. Там, где она проходит, вырастает город с башнями, высокими домами, парками и дворцами... А по главной улице шагает, важно выбрасывая толстые ступни, слоненок из сказки. Задрав хобот, он басом поет:

Снятся людям иногда

Голубые города...

Утром Лилия зашла проститься. Катька спала, сладко посапывая. Лицо ее было в разводах от слез, рука крепко сжимала черную королеву.

ПОСЛЕДНИЙ УРОК

Вот и последний урок наступил. До звонка — минут десять, а впереди лето!.. Солнце на подоконнике, на тетрадях зайчиками играет. Ребята рассеянно слушают последнее напутствие Анны Владимировны.

— Дети, не забывайте заглядывать в задачник. Если что будет непонятно, Самокрутова поможет. Заходите в библиотеку при школе и ко мне домой. Милости просим! Катя, ты задержись. Запишешь, что следует повторить по арифметике Еремкину — в первую очередь, — говорит учительница и строго смотрит на веснушчатого Славку, с лица которого при любых обстоятельствах не сходит улыбка.

Славку школьные дела нисколечко не интересуют. Он считает, что с наукой покончено. Чего там!

— Володька, — шепчет он Заботкину, — сегодня в семь ноль-ноль жду у Черной балки. Пароль: здесь Чарлз Зубочистка!

А Володька ему:

— Тише ты, балаболка! Все слышат... И пароль выдал!

Настырный Еремкин вроде оглох.

— Понял? — спрашивает он, многозначительно подтягивает ремешок на тощем животе и таинственно подмигивает.

В классе тишина, а Заботкина смех разобрал, еле сдерживается, словно его кто под мышками щекочет. Вертит головой туда-сюда, того и гляди, прыснет!

Анна Владимировна все слышит, смотрит на мальчишек и головой качает.

— Ну, кто разрешил тебе, Еремкин, уйти с парты?

— А сейчас звонок будет!

Учительница глядит на часы, подходит к окну и открывает его. Вместе с весенним гулом заливается звонок.

Ученики поспешно засовывают книги в портфели.

— До свиданья, Анна Владимировна! — кричат ребята хором.

— Вот что, Самокрутова, — подходит к Кате учительница. — Ты безусловно способная и старательная девочка. Тебе обязательно нужно учиться дальше. Только... упряма ты и не всегда права. Не смотри, не смотри на меня так сердито. Ведь я тебе хорошего хочу. — Анна Владимировна обнимает Катю и садится рядом с ней за парту. — Что-то у тебя не так... Ты ведь добрая, я знаю. Честная и прямая. Помни, я не хочу ошибиться в тебе. Хочу гордиться тобой. Ну, что у тебя с Ларисой? Поссорились?

— А Ларисе все равно, с кем дружить, — со мной или с кем другим... Теперь с Заботкиным дружит.

— А может быть, она жалеет его? У него мамы нет. Ты еще не знаешь, что она погибла?

— Знаю я...

— Кто тебе рассказывал?

— Лилия, геодезист. Она у нас живет.

— Да... — вздыхает учительница. — Ну почему ты тетрадь пожалела? Ответь-ка мне! А ведь Копышкин, будь на твоем месте, выручил бы тебя!

Катя все ниже опускает голову. Только бы не разреветься. Ведь ей хотелось близнецов Копышкиных просто к порядку приучить, чтоб не были растеряхами. Дома у них — целые стопки чистых тетрадей! Не могут с вечера портфель собрать! Вовсе она не жадина!.. Нет...

— Я как-нибудь зайду к твоей маме. — Как бы угадывая ее мысли, продолжает учительница.

— Нет, нет! — пугается Катя. — Очень прошу, ни о чем не говорите с мамой. Я сама... Я поняла...

— Ну вот и хорошо! Ты через недельку ко мне зайди. Мы с тобой договоримся, с кем из ребят позаниматься нужно. А пока беги! Беги, догоняй подружку! Вообще-то я очень довольна твоими успехами...

ОСТАНОВИЛСЯ ПЕРВЫЙ ПОЕЗД

Солнечная суббота. Ну и сирень в палисаднике у Рединых! Густая, лиловая — только что распустилась! Окна открыты, и занавески распахнуты.

Катька проходит мимо и делает вид, что ей ни капельки не интересно, о чем они там в три голоса спорят и почему дружно хохочут.

В раскрытую дверь вылетают один за другим старые сапоги дяди Федора. Один сапог уткнулся в крапиву, а другой, ударившись о забор, сжался в гармошку.

Из окон опять — залп смеха!

— Подумаешь! — пожимает плечами Катька.

На крыльце появляются тетя Аня и дядя Федор.

Дядя Федор в новых ботинках, тетя Аня в железнодорожной форме, при красной фуражке.

Чудеса, да и только!

— Лариска, смотри, чтобы щи не убежали! Как закипят — сними и приходи тоже! — кричит тетя Аня.

И куда они пошагали? Катька ходит по своему дворику хмурая. Лилия ушла в лес, стало пусто в доме. Мама спит... Хоть бы рамы выставила, так нет, сквозняков боится!

Катьке так хочется, чтобы Лариса, как прежде, заглянула к ним! Пусть бы выдумывала: «Кать, а у Водовозовых...» Но Лариса не приходит. Ну и пусть! А Катька первая все равно не пойдет мириться! Ни за что!..

Катька вздыхает и глядит в щелочку забора — что-то делается во дворе у Рединых. И вдруг пугается: в щелочке появляется круглый серый глаз.

— Ты чего? — сердится Катька.

— Ничего... А ты чего? — отвечает Ларисин голос, и глаз исчезает. В щелочку видна только сирень. Ветки качаются на ветру.

Катька притаилась, а потом как крикнет:

— А я слышу, — ты стоишь и дышишь!

— Сама дышишь!

Помолчали.

Все обиды улетели куда-то... Радость подступила к Катькиному горлу. И из щелочки показался тоненький Ларискин мизинец.

— Мир?

Катька рада, но для виду молчит.

— Ну, ладно уж, мир! — снисходительно отвечает она наконец и тоже протягивает мизинец.

— Иди к нам, Кать! На травке посидим!

— Ладно уж, иду! — и Катька не спеша, вразвалку, идет в палисадник к Рединым. Сели рядышком на травку под кустом сирени, притихли, не глядят друг на друга.

Лариска жует какую-то травинку. Катька глядит в сторону, брови хмурит, а рот не слушается — расплывается в улыбку. Катька похожа сейчас на глазастого игрушечного зайца — и так смешно у нее получается: то хмурится, то улыбается.

— Ну, как там, у этих... У Водовозовых, что ли?

Лариса прерывисто вздыхает.

— А у нас... А моя мама...

И тут в калитке появляется Володя:

— Лариса, ты что сидишь? Ты разве ничего не знаешь?

Увидел Катьку, запнулся.

— Бежим скорей к будке, сейчас поезд остановится!

— Ой, правда, бежим! — спохватывается Лариска.

— Поезд?! Неправда! — Катька боится поверить.

Опять выдумали!

Но Лариса с Володькой уже бегут к железной дороге.

Добежали до речки, а там мост строят. Сваи забивают... Ребята разулись — и бегом через речку... Мелкая речка, сквозь воду камешки видны. А на том берегу со всех сторон народ к железной дороге спешит. И музыка слышна. Вон они, музыканты! Дуют в трубы какой-то красивый и торжественный марш. Две незнакомых девушки держат красное полотнище, на котором написано «Добро пожаловать!» А рядом — взволнованная учительница. В руках у нее белая сирень. «Откуда у нее сирень? — удивляется Катя. — Откуда? Да ведь это та самая, единственная ветка, что распустилась на кустике у нее в саду. Не пожалела! А Копышкины-то, сирени у них тьма, а над каждой веточкой трясутся!»

Лариска с Володей бросились к учительнице.

— Анна Владимировна, правда? — подбегая, кричит Катя.

— Правда, девочка, правда! — отвечает Анна Владимировна, а глазами спрашивает: «Помирились?»

«Да, да! Помирились!» — тоже глазами отвечает совершенно счастливая Катя. Учительница не отдышится никак, тоже, наверное, только что пришла! И платье забрызганное, и подол в песке — речку переходила...

— Вот, дети! — волнуется она. — Давно я живу в этой деревне. Родителей еще ваших учила. Всего было — и плохого и хорошего. Хорошего больше. А сейчас, ребята, не справиться с собой! Не справиться. Ведь десятилетка будет. Слышишь, Катя? Десятилетка! Поезда будут останавливаться. Школу построят новую, большую, как в городе. Учителя молодые придут. Отжила свое старая Глуховка, отжила! Да и я, видно, с нею! — Анна Владимировна помолчала. — Откровенно сказать, на пенсию не хочется. Честно!

— А вы не уходите! Мы вас не отпустим! — обнимает ее Лариса.

«Вот еще! — думает Катя. — На пенсию! Ерунда какая».

Она пытается представить себе класс без Анны Владимировны. Никак не представить, пустой он без нее! Неужели будет другая, чужая учительница? Ведь Анна Владимировна своя, родная, все понимает без слов... Откуда она обо всем догадывается? Наверное, потому, что любит учеников.

— Конечно, мы вас не отпустим! — веско повторяет Катя.

Анна Владимировна молчит, покусывает веточку сирени.

— Идет, идет! — заволновалась толпа, и все стали смотреть направо, вдаль.

Вот уже слышатся перестук колес и гудок где-то у Малаховки...

— Идет, идет!.. — закричала Катька и побежала навстречу по шпалам.

— Идет, идет!!!

Все исчезло для нее: толпа, красное полотнище — остался только встречный ветер в ушах, нарастающий стук колес и музыка оркестра.

Кто-то схватил Катьку за рукав, оттолкнул в сторону. Катька гневно оглянулась.

— Уйди, под колеса захотела? — закричал дядя Федор.

— Он же остановится, остановится!

Показался паровоз, толпа заликовала, зашумела, а паровоз — ближе, ближе...

«А вдруг не остановится?» — на какое-то мгновение испуганно подумалось Катьке.

Но паровоз замедлил ход — и остановился! И из вагонов стали прыгать молодые парни и девушки, чем-то похожие на Лилию. Снова заиграл оркестр. Один из приехавших парней, высоченный, чернобровый и кудрявый, подошел к Кате, ловко поднял ее на руки, улыбнулся и в глаза заглянул: «Ну, что, подруга, рада? Соскучилась без нас?»

На Катьку так и полыхнуло синим-синим и насмешливым.

Она вырвалась и подбежала к паровозу. Ей хотелось потрогать колесо. Но поезд медленно двинулся и загудел, и пошел, пошел...

— У нас теперь станция, — защекотал ухо Ларискин голос, — а моя мама теперь — начальник станции!

— Опять выдумываешь, — хотела огрызнуться Катька, оглянулась и вдруг увидела: в самом деле на будке прибита большая доска с надписью «Фосфорит!», а возле будки в красной фуражке стоит тетя Аня. Рядом с ней топчется почему-то совсем переконфуженный дядя Федор...

— А щи-то у меня, Катя, наверное, убежали! — охнула Лариса.

— Ой! — ужаснулась Катька. — Конечно, убежали!

ЕРУНДА НА ПОСТНОМ МАСЛЕ

Однажды мама послала Катьку за подсолнечным маслом. Катька не спеша идет, сумкой размахивает, а в кулаке мятый рубль зажат. Солнышко ярко-ярко светит, песок под ногами влажный — ночью шел дождь. А из лесу доносятся веселые звуки: топоры стучат, пилы поют, голоса слышатся — это бригада лесорубов вырубает просеку.

Катьке очень хочется поглядеть, как это делается, но мама строго-настрого запретила ходить в лес.

— Еще дерево упадет, зашибет, и не думай близко подходить!

Недалеко от ларька о чем-то оживленно разговаривают Лариса с Володей. Опять вместе! Володя палочкой рисует на песке. И что обиднее всего, они вовсе не замечают Катьку! Подумаешь! Лариса вообще стала задаваться с тех пор, как тетю Аню назначили начальником.

Независимо поджав губы, Катька проходит мимо них и нарочно задевает сумкой Ларису.

— Ой, Кать! — обрадованно поднимается Лариса. А Володя молчит и поглядывает на Катьку с насмешкой.

— Хочешь, так идем со мной в ларек, а обратно — к нам! — небрежно говорит Катька Ларисе, делая вид, что Володя вовсе не существует.

— Нет! Лучше идем с нами в лес, поглядим на лесорубов. К ним артисты приехали. Концерт будет...

— Болтай, болтай...

— Лариса говорит правду! — заступается Володя.

— Как же, правда! — вспыхивает Катя.

Вообще-то можно было бы и в лес удрать, не будь этого Володи. Удрать бы вдвоем с Ларисой, как бывало...

— Она всегда говорит правду! — запальчиво кричит Володя и толкает Катьку плечом. — И крысы двухголовые бывают, и собаки разговаривают! У нас с папой ворона разговаривала. А папа говорит, что Лариса не врет, а мечтает!..

Катька старается сохранить хладнокровие и ехидно улыбается:

— Ерунда все! И ты врешь! Подумаешь — мечтает... О крысе! Я, может быть, тоже мечтаю, но не вру!

И молнией пронеслось в голове: «Уеду к отцу, далеко».

Помолчали.

Катька наступает на Володин рисунок на песке.

— Не топчи! — кричит Лариса и отталкивает Катьку. Катьке хочется стукнуть Ларису по противной белобрысой голове, но она сдерживается.

— Не топчи! Володя детскую площадку рисовал... На пустыре, за Мартышкиной горушкой, площадка будет, вот! Качели и карусели!..

— Ничего не будет! Ерунда все! — и Катька убегает от них, потому что в горле что-то предательски защекотало, а Катька никогда не плачет.

Вот и ларек. Так и есть — закрыто на обед! Эх, провозилась с этими противными женихом и невестой! Теперь жди целый час! Мама заругает... Что делать целый час? Катька вздыхает и вдруг видит — остановился самосвал и сбросил кучу крупного песка рядом с кирпичом. А в кабине тот самый парень сидит, который к Катьке подходил в день открытия станции. Катька его сразу узнала — опять на нее полыхнуло из-под золотистых ресниц таким синющим и насмешливым.

— Ну, как, подруга? — спросил парень. Он тоже узнал ее.

— Ничего! — с достоинством ответила Катька. — А ты зачем песку навез?

— Как зачем?! — искренне изумляется парень. — В ларьке продавать!

Катька иронически хмыкает.

— Это же не простой песок, а сахарный! — вполне серьезно утверждает парень. — Вот попробуй! Сладкий... Его экскаватором из земли выкапывают, на карьере. Там все медведи сахаром объелись... Сейчас еду, смотрю — один лежит, охает, не отдышаться никак! Мамке скажи, чтоб с ведром пришла!

— Угу... скажу, — подхватывает шутку Катька. — Только ведь расхватают все!.. А почему крупный?

Парень задумался о чем-то и закурил.

— Крупный почему? — пристает Катька.

— Это ты о чем? А, гравий-то?.. Дорога здесь будет.

— А кирпичи? — не отстает Катька, в надежде снова услышать какую-нибудь веселую выдумку.

— Кирпичи? Новый магазин строить будем.

Катька вздыхает:

— Зачем? У нас ларек есть!

Она помахала сумкой, поковыряла босой ногой землю.

— А детская площадка будет? — спрашивает она, нахмурившись и поглядывая в сторону.

— Будет. С качелями и каруселями.

— Ну и пусть! Подумаешь! Что я, маленькая, что ли, на качелях кататься! — ответила Катька, а у самой сердце сжалось с обидой и тоской — оттого ли, что надо целый час ждать, пока откроется этот ларек, оттого ли, что опять с Ларисой поссорилась и Володя не виноват ни в чем, а просто у Катьки такой характер.

Парень между тем вылез из кабины и стал заводить мотор. Самосвал задрожал, фыркнул и умолк. Парень полез под машину и давай там что-то вывертывать и завертывать. А сапоги у него глиной облеплены.

Катька приседает на корточки, заглядывает под колеса.

— А зачем дорогу-то прокладывать? Дорога у нас есть! — пытается она продолжить разговор.

— Я ж ему говорил, собачьему сыну! — сердится на кого-то парень, вылезает из-под машины и мрачно сплевывает. — Придется в гараж вернуться!..

— А дорога зачем? — в который раз повторяет Катька.

— Зачем да зачем! Чтоб машины не ломать! Неудивительно, если и колеса в разные стороны разлетятся по таким ухабам. Да еще для того, чтоб тебе не шлепать по грязи в школу!

— Подумаешь... У меня сапоги резиновые!

— Протекают небось?

Откуда он знает? Сказать ему, что ли, что она уедет в город к отцу и вообще никогда сюда не вернется?

А у парня кулек в руках. Он достает из него толстый ломоть хлеба и огурец и с аппетитом ест. Потом закуривает.

— Хочешь прокачу?

— Не, мне масло надо купить!

— Ну, будь здорова, подруга! — улыбается он на прощанье. Включает мотор, машина рявкает и исчезает за поворотом.

А возле ларька уже народ толпится — ждут, когда откроют.

Две женщины переговариваются:

— Скоро магазин построят, а ларек снесут... И заведующего сменят. Копышкина-то! Нерасторопный... Больше все для себя старается!

— Да? — тощая в красной футболке старушка, услышав такую новость, оживляется и, в свою очередь, тоже торопится сообщить: — И в промтоварный жатый ситец привезли! Я на платок взяла...

Все смотрят на платок, а соседка даже пощупала. Красивый.

Катька протискивается к двери, на нее ворчат.

— Ты куда без очереди?

— Я первая была, я целый час жду!

— Вот шустрые ребята пошли! — восклицает неодобрительно старушка в красной футболке.

Катька растерялась, и вдруг раздался чей-то незнакомый мужской голос, спокойный и приветливый:

— Ну что вы! Девочка стояла, я ее видел! Она только в сторону отошла.

Катька оглянулась и видит незнакомого в светлом плаще, с портфелем под мышкой. Где-то она его видела, но где? Седые волосы, очки... И голос где-то тоже слышала! А он ей улыбается и спрашивает:

— Ты в каком классе учишься?

— В третьем… В четвертый перешла.

— Значит, Володю Заботкина знаешь? Это мой сын.

— Знаю... — растерялась Катя.

— Вот приятное знакомство! А как тебя зовут? — оживляется мужчина.

— Катя... Самокрутова.

— Ах, Катя? Знаю, знаю! Слыхал! — заулыбался он.

Катька густо покраснела, вспомнив ссору.

— И Ларису знаю. Она приходила к нам. А ты что же не приходишь? Ты ведь дружишь с Ларисой? Приходи обязательно. Володя свою коллекцию камней покажет. У него хорошая коллекция.

Катька не знает, куда и смотреть от стыда. Припомнила и кляксы на Володиной куртке, и что Володя с отцом сами стирают, что мама Володи погибла в тайге. А камни, наверное, — память матери.

— Ну, так ты придешь? — повторяет Володин отец. — Я слыхал, что ты в шахматы играешь... Вот и сыграем с тобой!

Катька метнула на него быстрый испытующий взгляд и снова отвернулась.

— Что же ты не отвечаешь?

Открылся ларек, и Катька со всех ног устремилась к прилавку.

— Мне масла... — протянула она бутылку.

Продавщица взвесила:

— Восемьдесят копеек!

И вдруг Катька помертвела — разжала кулак, а рубля нет. Стала по полу шарить, очередь заволновалась:

— Ну, что там еще такое? Некогда стоять!.. 

— Посмотрите на полу, нет ли денег, девочка потеряла! — сказал громко Володин отец.

Все стали глядеть под ноги.

— Нет, ничего нет!

А продавщица нетерпеливо морщится:

— Ну, так ты плати за масло, не буду же я его обратно выливать... из грязной бутылки...

И все глаза с любопытством уставились на бутылку.

— Я… Я сейчас... Я поищу... — залепетала Катька, вся краснея. Даже лоб вспотел! Где ж это она рубль потеряла? Уж не там ли, где с Ларисой толкалась? Ой, что теперь дома будет?

Губы Катькины задрожали, глаза заморгали часто-часто.

— Ты успокойся, я заплачу́! — сказал Володин отец. — А вы, товарищ продавец, не кричите на ребенка! Вот вам рубль.

— Я... Спасибо... Я домой сбегаю... Маме скажу... Я... Я принесу...

Всю самоуверенность с Катьки как ветром сдуло. Володин отец купил папиросы, и они вдвоем вышли из ларька.

— Попадет дома? — понимающе спросил он.

Катька кивнула.

— Да-а! — протянул Володин отец. — Как же нам быть?

Катька вздохнула. Наверное, он слышал, что мама у нее строгая.

— Знаешь, Катя! Ты ничего не говори дома. Считай, что это масло я тебе подарил. Мы ведь теперь друзья, а? А потом когда-нибудь ты меня выручишь.

— Как же я могу вас выручить?

— А мало ли что... Вдруг в беду попаду. Вот тебе сдачи двадцать копеек — и беги домой! До свидания! Приходи к нам!

Катька припустилась было бежать и вдруг остановилась, вернулась.

— Знаете, я не хочу... Брать от вас. Я лучше расскажу маме. Пусть попадет! Подумаешь... Ерунда на постном масле!

— Вот как? — удивился Володин отец.

— Я лучше вас так выручу из беды... А деньги принесу. Я знаю, где вы живете... Я вас выручу, вот увидите! Почему бы мне вас и не выручить? — и Катька побежала домой.

Володин отец поглядел ей вслед.

— Молодец девчонка! — прошептал он и зашагал своей дорогой.

Попало Катьке здорово. Мама не била, но причитала без конца и Катьку из дому больше никуда не пустила. Рухнул Катькин план сбегать все-таки в лес, поглядеть на костры лесорубов, а может быть, встретиться с Ларисой и Володей и как-нибудь помириться... Или — кто знает? — разыскать Лилию. Это по ее колышкам идут сейчас лесорубы и строители дороги.

КАТИНО ЗНАКОМСТВО

На следующее утро Катька с виноватым видом подошла к матери:

— Мама, ты мне дай деньги, а я Заботкиным снесу... Я обещала...

— Я сама снесу. Нечего бегать по чужим людям...

— Мама, не ходи, дай я отнесу, — взволновалась Катька.

— Потеряешь еще, ну тебя! Стыдно перед людьми... Попрошайка!

— Я не попрошайка! — вспыхнула Катька. — Он сам заплатил, я не просила. Я обещала принести, мама! — В голосе ее послышалось отчаяние.

— Вот упорная! Чистый Петруха! Не спорь, сиди дома, никуда не уходи! — И мать накинула плавок.

— Не ходи... Я знаю...  Ты... Ты наговоришь там такое! — закричала Катька и дико затопала ногами. Она представила себе, что мать рассказывает Володиному отцу, какая она бережливая, как всем деньги одалживает, а сама брать не любит. Что подумает Володин отец?

А мама как будто поняла Катькины мысли, усмехнулась и промолвила:

— Матери родной стесняешься? Вырастила доченьку!..

— Не ходи, или я сейчас же... сейчас же уеду! Далеко! К папе! — выкрикнула, не помня себя от горя, Катька.

Мать уже направилась к порогу.

— Не ходи, мама, не ходи! Пожалуйста!

Уехать! Навсегда уехать из этой Глуховки, где ее никто не любит, к отцу!..

Катька обогнала мать и со всех ног бросилась к станции. Скорей, скорей!.. Пусть мама теперь кому хочет расписывает, какая она хорошая, расчетливая и домовитая! Как они самостоятельно живут! Катька никогда этого больше не услышит.

Она бежит к речке и прямо в сандалиях бросается в холодную воду. Спотыкаясь и падая, перебирается на противоположный берег.

— Э-эх! — смеются рабочие, — мост построим, а глуховчане все по привычке в брод шлепать будут. А вот еще и молодка бежит... Гонки, что ли, у вас? — Но Катина мать ничего не видит и не слышит.

Катька долго мчится вдоль насыпи навстречу поезду. А мама, задыхаясь, за ней.

— Господи, остановись! Остановись, говорю, окаянная! Убье-ешься!

А поезд уже замедлил ход. Катька вскочила на подножку, но в подол платья впилась рука матери. Катька оглянулась.

— Пусти! Пусти!.. Ты жадная!.. Ты Лилию обидела... А что она тебе сделала? И про папку всегда нехорошо говоришь! Пусти!

— Доченька, доченька, ну что ты?.. — рыдая, выкрикнула мать, стараясь стащить Катьку с подножки. Из окон выглядывали любопытные лица пассажиров. Поезд тронулся, и мама закричала. И вдруг Катька почувствовала себя в сильных объятиях.

Чьи-то огромные руки оторвали ее от подножки. Катька начала отбиваться и вдруг затихла, оцепенела: ее держал на руках синеглазый парень, шофер с самосвала. Он опустил ее осторожно на перрон, погладил по голове, по щекам. Это не то чтобы успокоило, но Катька смякла вся и залилась слезами. А парень обнял ее за плечи и повел тихонечко.

Мать, поотстав, всхлипывая, пошла за ними.

Парень оглянулся:

— Идите-ка домой, а мы по душам поговорим. Я приведу ее.

Мать ссутулилась и покорно побрела домой.

— Как тебя зовут, подруга? — спросил парень.

— Катя.

— А меня — Леша. Вот и познакомились!

Он помолчал, видимо не зная, с чего начать разговор. И побранить бы следовало — ведь под поезд могла попасть, мать до слез довела! С другой стороны, как-то и утешить девчонку надо.

— Знаешь, Катя, у меня сегодня получка. Идем в ларек, конфет купим, лимонаду... Ты любишь лимонад?

— Ага, — Катя кивнула. По правде сказать, ей не хотелось сейчас ни конфет, ни лимонаду, просто было хорошо идти и чувствовать на своем плече сильную руку Леши.

— Ты вот что… — Леша вынул носовой платок. — На, лицо оботри. И нос.

Из платка сыплются крошки хлебные, табак, и бензином запахло!

Катя выбирает кончик почище и осторожно вытирает глаза. Дома она такой платок и в руки бы не взяла, а тут ей словно кто подсказал: «Нельзя обижать хорошего человека!»

— Н-да, платочек!.. — смущенно спохватывается Леша и сует платок обратно в карман.

В ларьке дверь широко открыта. Покупателей нет.

— Пошли! — зовет Леша. — Я сегодня угощаю. Вот из леса вернусь и к тебе нагряну. Чаем напоишь? Не выгонишь? А то ты вон какая сердитая!

В ответ Катя только улыбнулась.

— Конфет самых дорогих, — сказал Леша продавщице. — Что там у вас есть? Печенье, лимонад… Э, да у вас тут ленты! А ну-ка, покажите. Катя, тебе какие больше нравятся? Голубые или синие? Выбирай.

Катя отрицательно покачала головой:

— Зачем?

— Ну, так я сам выберу. Вот эти белые, капроновые. Порядок!

Леша рассовал покупки по карманам. Вышли из ларька.

— Ну, куда пойдем теперь? Куда ты хочешь?

Катька молчала. Ей хотелось многое: и на самосвале покататься, и в лес к лесорубам... Но самовольничать она не решилась. Мама еще больше сердиться будет! 

— Ну, что же ты молчишь? Давай сядем вон под ту березку. — Леша постелил пиджак на траве, усадил Катьку и сел рядом. — А стакана у нас нет. Давай из горлышка по очереди?

Катька кивнула и выпила чуть не полбутылки лимонада, потом осторожно взяла конфету.

Леша вынул гребешок из кармана.

— Давай я тебе косы заплету. Я умею. У меня дома сестренка осталась, такая же, как ты.... Люда.

Катька зажмурилась, а Леша быстрыми, умелыми движениями вплел в косы ленты.

— Ну вот! Теперь опять хорошая! — Помолчал и спросил осторожно: — Куда же это ты путешествовать надумала? В город?

Катька вздохнула.

— Ну ладно, не говори, если не хочешь. Я ведь не обижусь. Я сам мальчишкой из дому убегал.

Катька удивленно покосилась на него.

— Тоже свет белый посмотреть хотел... Вернули. С милицией... А маму я потом научился жалеть. Вот и ты подрастешь — научишься... Маленькие — безжалостные. Ну, что надулась, как мышь на крупу? И как же ты на Людку мою похожа!

Леша улыбнулся — грустно и задумчиво.

— Я ее нянчил. Плаксивая была, все болела. А мне жаль ее было. Идем, я тебя отведу домой, а то мамка будет беспокоиться. Отец-то у тебя есть?

— В городе...

Пошли рядышком.

— Ты в следующее воскресенье попросись у матери, свезу тебя в лес, к лесорубам...

— Правда? И Лилию увидим? — радостно вырвалось у Катьки.

— Ты знаешь Лилию? — обрадовался в свою очередь Леша. — Ермакову, геодезиста?

— Знаю, знаю!.. Она у нас жила! И еще будет жить. Вот из лесу вернется! У нас все ее вещи остались! Она и комнату не заперла. А Копышкина мне и маме говорит: «Наживете с ней беды. Еще скажет, что у нее что-нибудь пропало!»

— А кто такая Копышкина?

— Да соседка, их дом рядом с нашим. Про всех плохое откуда-то знает.

— Ну вот и поедем в лес, к Лилии.

— Ты ее тоже знаешь?

— А как же! Знаю!.. Мы в Литве вместе ГЭС строили. Знаешь, что такое ГЭС?

— Знаю. Это когда течет река, а поперек — плотина! Вода со страшной силой падает — и получается электричество! — важно отвечает Катя.

— Умница! — хвалит Леша. — Однако мне пора... Прощай! — протягивает он руку.

— Прощай! — грустно отвечает она и долго смотрит вслед. Вот он обернулся, помахал кепкой и скрылся за поворотом... Катька осторожно потрогала банты, шумно вздохнула. Надо идти домой, и боязно: а вдруг мама заругает? А мама на крыльце ждет и улыбается как-то смущенно.

— Иди уж домой, ладно, обедать будем!

Вот и воскресенье подошло!

Катька вплетает в косы капроновые ленты и, тряхнув головой, подходит к окну. На скамейке у дома сидят рядышком Лариса с Володей. Что-то она шепчет ему?.. Лопух, верит.

Катя отворачивается от них и подставляет лицо солнцу.

Как хорошо, что мама выставила раму!

Кате очень хочется узнать, о чем же совещаются Лариса с Володькой, — она высовывает голову из окна, но ничего не слышно.

С утра к маме притащилась Копышкина, новости сообщает:

— Слыхала, Паша? Инженер-то новый, Заботкин, кажется, выпивает! Без жены, конечно, какое житье!

— Да неправда! — возмущается Катя. — Неправда! Опять Копышкина о людях плохое говорит...

— Не встревай, не твое дело! — строго замечает мама.

— Бутылок-то каждую неделю сынок его, Володька, целую батарею сдает. Винные и прочие. Сама видела! Спрашиваю: «Кто ж, сынок, столько выпил?» Покраснел. А за него этот сорвиголова Славка отвечает: «Володин папаня зараз две бутылки выпьет — и ни в одном глазу». Сын-то Заботкина покраснел да дружка по шее р-раз! Стыдно за отца. Да-а!

Катька исподлобья Копышкину глазами ест, да и мама, видно, еле сдерживается. Надоели ей злые сплетни, а той хоть бы что. Ухмыляется еще. Мама ни слова в ответ, молчит, а Копышкина опять заводит:

— Жиличка-то у вас совсем уехала?

— Нет, скоро обещала быть, — отвечает мама, — в лесу работает, где лесорубы. Мы с дочкой скучаем по ней. Ученая, а простая. Ласковая.

— В лесу говоришь? — тянет Копышкина и противно поджимает губы.

— Что это вы? — удивляется мама.

Катя с негодованием отворачивается. В окно смотрит, а сама напряглась, слушает с тревогой, что Копышкина скажет. Опять ужалит.

— Я бы, Пашенька, на твоем месте...

— Да в чем дело? — сердится мама. — Договаривайте! Конечно, родилась Лилия в городе и повадки у нее не наши.

— Ха-ха-ха! — смеется Копышкина. — Повадки! Подумаешь, какая городская приехала! Ученая, на шофера Лешу польстилась. Очень она ему нужна. В Глуховке и без нее невест хватает. Девчонки хоть куда! В старину-то у нас в деревне у таких выскочек стекла били. Не лезь не в свои сани.

«Стекла! Вон чего наговорила. Убиралась бы отсюда!» — думает Катька.

—   Мама! — начинает она канючить назло Копышкиной. — Починить бы радио!

Мама молчит.

— Кто тебе, Катенька, ленты капроновые купил? Мама, поди? Слушаться да уважать ее надо! — снова затянула гостья.

— А вот и не мама!.. Шофер Леша!.. И еще обещал меня на своей машине покатать.

— Вона как! Чего это — ни с того ни с сего ленты купил! Смех!.. — хихикает Копышкина.

А легкий на помине Леша тут как тут — подъезжает на самосвале! Поглядев на окно, он весело сигналит и, открыв дверцу, кричит:

— Выходи, подруга, прокачу!

Катька не торопясь, с достоинством слезает с подоконника и важно проходит мимо изумленной Копышкиной.

— Неужто разрешишь? Виданное ли дело? — восклицает та.

— Да на его сестренку она похожа... Пусть едет.

— Опомнись! Глупости — да и только! Молод шофер-то еще, не ровен час, на столб или на милиционера наедет! В уме ли ты, Прасковья?

А Катька уже сидит в кабине, победно поглядывает на Ларису с Володей и на близнецов Копышкиных, неизвестно откуда выросших у машины.

И вдруг выбегает мама, стучит в кабину, хватает Катьку за руку и тащит домой, бросая негодующие взгляды в сторону Леши.

— Да вы что? — усмехается Леша.

— Не поедет она, не поедет, на то я и мать!

— Давайте и вас прокачу с ветерком!

— Возьми лучше нас, дяденька, покатай! Покатай, а? — просит Лариса.

— Ну что ж, садитесь, махнем!

Близнецы уже без приглашения махнули за борт, а Лариса с Володей сели в кабину. На шум выбегает Копышкина. Кажется, от возмущения глаза у нее вот-вот выкатятся.

— Стой, стой! — кричит она. — Гошка, Ромашка, вылезайте!

Но машина, обдав ее облаком газа, лихо катит вдоль улицы. Гошка и Ромашка, отчаянно трясясь в кузове, горланят от восторга.

Дома мама выговаривает Кате:

— Чужой он человек, приезжий, не знаем мы его!.. Тоже подруга — от горшка два вершка!

— Вот и подруга! — Катька топает ногой и захлебывается от слез. — Буду с ним на машине кататься и лимонад пить! 

— Невразумительная! Замолчи!

— Его Лилия знает... Он с ней дружит. А ты все наперекор. Меня тоже с тобой тоска заела, как папу!..

Ночью Катьке плохо спится. Она ворочается с боку на бок, вздыхает. Давно не было такой лунной ночи. Весь поселок спит, и даже Тузик угомонился, лежит в будке и смотрит свои собачьи сны. Мама на дежурство ушла. Тишина...

Катька обдумывает события дня. На машине не пришлось покататься из-за этой сплетницы Копышкиной!

С досадой сбрасывает Катька одеяло и подходит к окну. «Стекла, говоришь, таким били?.. А что, если...»

Внезапно решившись, Катька, как есть, в ночной рубашке, выходит во двор. Земля влажная, в росе... Тихо, тихо...

Неслышно подкрадывается Катя к копышкинскому дому. Окна плотно закрыты белыми занавесками, у крыльца полено валяется. Так, тоненькое полешко! Катька поднимает его и бросает в окно. Дзинь, дзинь, дзинь!

Тузик просыпается, выскакивает из будки и неистово лает. Мигают огни, скрипят ставни. Катька шарахается в сторону и налетает на колючий куст шиповника.

Вихрем по знакомой тропке влетает в свою калитку. Вон оно, крыльцо, освещенное лунным светом, и дверь настежь! Звон разбитого стекла все еще в ушах. Тузик перестает лаять и тревожно воет. Скорее, скорее! Дверь на засов — и под одеяло.

За стеной проснулись. Дядя Федор на крыльцо выходит. Слышно, как Копышкин басит, всех на свете ругает. Грозится в порошок стереть.

— Хватит шуметь! Ночь, что ли, спать не будем? — кричит дядя Федор.

Постепенно стихает, а Катю еще трясет от страха. Убежать бы к Лилии, рассказать все, все! Ну, побранит! Если за дело, то Катька стерпит, потому что справедливо, не зря... Не зря… 

Поднялось июньское солнце и заиграло на стеклах. Катька проснулась, потянулась и зевнула. Видит, мама пришла. Вспомнила Катька, что натворила, и с перепугу снова глаза закрыла. Что-то будет, если дознаются? Как это она решилась на такое? Катька снова натянула одеяло на голову и в щелочку стала наблюдать за мамой. Какая она бледная. Наверное, как всегда, отдыхать не будет, провозится с хозяйством до вечера.

Сидит мама у стола, усталая, голову рукой подперла, ждет, когда самовар тоненько запоет... Задумалась о чем-то.

Взяла и не пустила на машине покататься! А почему? Лешу за плохого человека посчитала. Тетю Аню и дядю Федора осуждает, что не по-хозяйски живут... А у Рединых зато так весело! Даже когда тетя Аня и дядя Федор начинают ссориться, это у них забавно получается, с шутками и прибаутками.

Тетя Аня притворяется, что сердится. Никогда ни для Ларисы, ни для дяди Феди денег не жалеет, а мама — та все прикидывает да рассчитывает. Все недовольна! Может, потому, что без папы скучает? Тогда почему же она отказалась ехать на стройку? Папа и сейчас зовет, пишет, что с жильем устроит и все будет хорошо... Боится! Ну почему она такая?

Катька даже в постели привстала от неожиданной догадки. Мама никому не доверяет. И Копышкиным не доверяет, и тете Ане не доверяет, и ей, Катьке... Лилия к ней со всей душой, а маме кажется — девушка выгоду какую-то ищет. У мамы на первом месте расчет.

Катьке вдруг стало жаль маму. Вот сидит усталая. Сейчас чаю попьет и начнет плиту топить, обед готовить, в ларек за мясом побежит... картошку в огороде копать станет... И не поспит как следует. А тут еще Катька рубль потеряла... Мама всегда повторяет, что деньги достаются нелегко. Попробовала бы Катька хоть рубль заработать. Узнала бы!

Катька кутает в одеяло плечи и задумывается. Вздыхает. Захотелось поскорее стать взрослой, самой работать и зарабатывать деньги. Она зажмуривается и представляет себя учительницей. В новеньком костюме, красиво причесанная, входит в класс. Будут ли слушаться ученики? Наверное, нет! Анну Владимировну вон и то не всегда слушаются!

А мама непременно хочет, чтобы Катя стала портнихой, хотя знает, что Катя терпеть не может шить! Нитки путаются, и рвутся, и в узелки затягиваются... Лучше всего играть в шахматы! При воспоминании о шахматах на душе становится сладко. Так и ощутили пальцы милые, выпуклые лакированные фигурки. Они пахнут лаком и краской. Самый приятный запах на свете!

Лилия вспомнилась. Как не похожа она на маму! Вот были бы Лилия мамой, а Леша — папой! От этой мечты стало Катьке приятно-приятно и захотелось спать. Она улеглась поудобнее, закрыла глаза и представила себе: приходит Лилия и говорит: «Собирайся, Катя, поедем со мной. Теперь я твоя мама, а Леша — твой папа! Поедем город строить! Или ГЭС! Жить будем в палатке, на костре обед варить, в шахматы играть. А по воскресеньям Леша будет нас в город возить, в кино».

И вдруг испугалась. А кто же о ней, о Катьке, заботиться будет? Обед готовить, стирать, шить? Ей ведь учиться нужно. Придет из школы, обеда нет и Лилии с Лешей нет. Это погулять с ними хорошо, а жить, пожалуй, не выйдет! Думала, думала Катька, да и опять заснула. И снится ей, что идут они по новому городу все трое: Лилия, Леша и Катя. Вокруг огни горят, музыка играет...

Случайно оглянувшись, видит Катька: сзади, как неслышная тень, идет за ними мама. В рабочей куртке, с фонарем... Вот остается она далеко-далеко позади, губы шевелятся беззвучно: «Прощай, доченька!»

Катька долго и безутешно плачет и так, в слезах, просыпается.

— Вот рубль, отнеси уж! — будит ее мамин голос.

Катька открывает глаза.

Мама тормошит ее.

— Хватит валяться! Копышкина прибегала. Стекло у них ночью разбили. Кирпичина здоровенная пробила стекло — и прямо к ним в кровать...

— Кирпичина?! — вне себя от возмущения переспрашивает Катя.

— Ну да... На Славку думают. Сирень он у них не раз ломал. С поличным ловили и срамили... Не иначе, как он стекло разбил. В отместку!

Катю то в жар, то в холод бросает!

— А может, не он? — кричит она.

— Ну да, не он! А кто сирень ворует? Да озорник известный. Заступница нашлась! Ну ладно, я в ларек побегу, а ты вставай, отнеси рубль. Да не теряй больше, горе ты мое луковое!

Мама уходит, а Катька вскакивает с постели и начинает поспешно одеваться. Успеть бы, пока дядя Петя на работу не уехал! Володя, наверное, спит в свое удовольствие, а дяде Пете на работу надо. Он рано встает.

...Домик Петра Ивановича на горушке стоит. Маленький, под красной крышей, как грибок.

Катя вбегает в палисадник Володиного дома. Ох, калитка как громко хлопает! Отдать бы рубль потихоньку, чтобы Володя ни о чем не догадался! Интересно, рассказал ему отец о потерянном рубле или нет?

— Дядя Петя, а дядя Петя! — тихонько барабанит Катя пальцами по стеклу. Петр Иванович открывает дверь, а Катя — палец к губам: никому, мол, ни слова!

— Тайна! — шепчет он и прячет рубль в карман.

Катя облегченно вздыхает. Значит, ничего не рассказал Володе.

— А, Катя! Заходи! — неожиданно громко восклицает дядя Петя и широким жестом приглашает ее в комнату. Катя входит и садится в сторонке. Петр Иванович какие-то бумаги на столе просматривает и аккуратно складывает их в портфель.

— Извини, я тороплюсь. Чайку хочешь? — предлагает он. — Володя, угощай!

—   Сейчас! Чайник закипает, — гремит посудой на кухне Володька.

— Спасибо! Я не хочу... Я дома чай пила, — конфузится Катя.

— Ну, тогда Володя тебе выберет интересную книгу.

Дядя Петя, выбритый, подтянутый, торопливо пьет чай и поглядывает на часы. Володя косится на Катю. Любопытно, зачем она сюда пришла? Он мажет маслом булку, кладет сверху колбасу, неловко завертывает бутерброды и засовывает в карман отцовского плаща. Катя наблюдает и вздыхает виновато: никогда она о маме так не заботится, грубит только.

— Папиросы есть? — хлопочет Володя. — Вот тебе, папа, «Беломор». Смотри только, много не кури!

— Ладно, ладно! Отдышаться не могу, так накормил. Он у меня, Катя, сам готовит и... в общем, по хозяйству. Ну, до свидания. В шахматы сыграем как-нибудь?

Катя в знак согласия кивает головой. И откуда дядя Петя про шахматы знает?

— Ну, я пошел. Ты, Володя, не обижай гостью.

Хлопает дверь. За окном проплывает коричневая кепка.

— Ты зачем пришла? — спрашивает Володя, а сам чашки моет.

— Давай помою, что ли? — предлагает Катя.

— Ладно! Я привык!

Катя к полке подошла, а на полке — книги. Много книг!

— Неужели ты все прочел?

— Конечно!

— А я тоже люблю читать, но у нас книг нет… В школьной библиотеке почти все прочитала.

— Так ты правда за книгой пришла?

— Петр Иванович обещал.

Катя проводит рукой по корешкам книг. Счастливый Володька!

Володя убрал со стола и подошел к ней.

— «Повесть о суровом друге» читала?

— Нет.

— Вот тебе!.. Здорово написано. Не оторваться. На! — Он протягивает ей книгу. — Хочешь, сама еще выбери!

— Спасибо...

Ах, как уходить не хочется! Но с Володей ей трудно. Лариса, та не стесняется, она бы тут все пересмотрела и перетрогала.

— Спасибо! — еще раз кивает она головой и убегает.

— Куда ты, подожди! — кричит Володя вдогонку. 

ЕРЕМКИНА СИРЕНЬ

Ну и жарко на улице! Катя шагает с задачником и тетрадкой к учительнице. Пожалуй, лучше рощей пройти, ближе и прохладнее, решает она; перепрыгнув через сухую широкую канаву, выходит на протоптанную тропку. Тихо. Слышно, как ручеек бренчит, а деревья не шелохнутся. Там, в низине, в тени, растут ландыши на длинных тонких ножках. Отчего бы не посмотреть? Раздвигая кусты, обжигая ноги крапивой, Катя спускается к ручью. Вот они, цветы! Еще не расцвели... Прячут свои белые бубенчики в плотные листочки. Зеленые домики пока закрыты. Жаль!

Катя выбирается из рощи, перебегает дорогу и останавливается у белого, редкого частокола. Анна Владимировна около домика, над грядкой наклонилась, что-то там рассматривает.

Посредине сада стоит куст молоденькой махровой сирени, почти без цвета. Так, кое-где видны белые веточки, а самая большая ветка обломана! Голый сучок торчит... И Катя вспоминает первый поезд, музыку, шумную толпу и учительницу с огромной веткой свежей сирени. Катя тогда не ошиблась, откуда у нее сирень.

Наконец Анна Владимировна выпрямляется и замечает Катю.

— Катя, что же ты не входишь?

— Я не надолго... Я…

— Заходи, заходи!

На скамейке греется на солнышке огромный-преогромный рыжий кот Афонька. Он лениво приоткрывает золотистый глаз. Катя садится рядом, осторожно гладит мягкую шерсть.

— Анна Владимировна! Славка заниматься не хочет. Две недели носа не показывает. Последний раз одну задачу решили, со второй он сбежал!

— Ах лентяй! Ты потерпи, потерпи, Катенька! Прошу тебя. Я сегодня же с родителями поговорю. Будет он заниматься! Дай-ка задачник. 

Учительница садится рядом. Кот недовольно фыркает: толкнули, видишь ли, его! Беспокоят по пустякам...

— Катя, голубчик, ты все время идешь впереди класса. Особенно по арифметике. Это хорошо! Девочка ты пытливая, сообразительная. Нужно тебе твои способности развивать постоянно. Решила я задать тебе задачи потруднее. Справишься ли одна? — спрашивает учительница.

— Справлюсь! — загорается Катя.

— Посмотрим... Давай вот эту, про бассейн, вот эту — про площадь... — Учительница кружочками отмечает несколько задач. — Ну, хватит с тебя! Продолжай стараться. Порадуешь меня и маму.

Афонька перебрался к Кате на колени и завел свои курлы-мурлы.

— Анна Владимировна! — помолчав, просит Катя. — Вы не спросите у мамы папин адрес? Я хочу ему письмо написать. Мама не разрешает. Говорит, мала еще для переписки.

— А разве он редко пишет?

— Нет... Только мне в маминых письмах отвечает.

— Хорошо, дружок, спрошу. Но не вздумай на маму жаловаться, даже если ты с ней не в ладах! Пиши о своих делах, что скучаешь... Пусть он скорее возвращается. Теперь у нас для него работы хватит. О своих школьных успехах напиши...

Катька низко наклоняет голову. Сопит, тянет кота за лапу. Хочется ей довериться во всем учительнице, пожаловаться на маму, и стыдно как-то!

— А чего мама... Почему не позволяет? — смущенно, с обидой бормочет она и наклоняет голову еще ниже. Афонька сердито фырчит, стараясь выдернуть лапу.

— Ну, что тебе еще мама не позволяет?

— В шахматы не дает играть. На папу все время ворчит, а он хороший. Всегда веселый, со всеми добрый. А мама все учит: «У людей не бери и своего не давай».

— А ты с ней поласковее, она ведь тебя очень любит. Подумай, ведь у нее на свете остались только ты да папа! Понимаешь, это?

— Анна Владимировна! — неожиданно раздается где-то с другой стороны дома мальчишеский окрик. — Где вы?

— Это Еремкин!.. Где забор повыше, там и лезет... Ты, Катя, голос не подавай, а то удерет! Здесь я, Слава, на скамейке перед домом, сюда, сюда иди!

Улыбающийся Еремкин показывается из-за угла дома с букетом махровой сирени.

Увидев Катю, он останавливается.

— Ты чего притащилась? — подозрительно спрашивает он.

— А тебе-то что? — пожимает Катя плечами.

— Вам! — протягивает он сирень учительнице.

— Ах, какая прелесть! Но где это ты раздобыл?

Словно в ответ, за калиткой раздается оглушительный лай и вырастает фигура Копышкина.

— Безобразие! — он грозит толстым пальцем в сторону Еремкина. И уже совсем по-другому, заискивающе обращается к учительнице: — Разрешите войти?

— Пожалуйста, только пса не пускайте! Афонька не переносит...

Но кот уже заметил собаку, вскочил — шерсть дыбом, хвост трубой — и когтями по скамейке постукивает. Катя хотела его опять на руки взять — какое там! Вырывается...

Копышкин входит, пытается захлопнуть калитку, а она не закрывается: Тузик морду просунул. Хозяин бесцеремонно пихает прямо в собачий нос коленкой и закрывает калитку на задвижку.

—   Эта сирень, извините, из моего сада... Ваш ученик... А где же он?

Куда же делся Еремкин? Анна Владимировна обходит весь сад, заглядывает в сарай, а Катька думает: «Хоть бы не нашла...» А Копышкин вроде Катю и не замечает совсем.

— Провалился мальчишка! Сквозь землю провалился... — удивляется Анна Владимировна. — Ну что ж... Приходится только извиниться... Сами понимаете — дети! Такой возраст! Пожалуйста, возьмите вашу сирень.

— Нет, нет! — испуганно тараторит Копышкин. — Я помню, конечно, детство и прочее. Разве мне жаль для вас, всеми уважаемой учительницы? Но он без спросу! Столько сучьев поломал.

— Берите, берите! — настаивает учительница.

— Что вы, что вы? Честь имею... — Копышкин поспешно уходит. Тузик встречает его негодующим визгом. Облаянный собственным псом, Копышкин не без достоинства удаляется.

У Анны Владимировны лицо пятнами.

— Не могу, Катя! Сердиться нужно, а мне смешно! Постарался Славка!

— Конечно, смешно! — соглашается откуда-то появившийся Славка. Он невозмутимо подтягивает выцветшие жесткие штаны.

— О! — восклицает Анна Владимировна.

— Где ты прятался? — допытывается Катя.

— Неважно!

— Почему неважно? — сердится учительница. — Зачем ты наломал чужой сирени? Попросить не мог?

— У него-то? Он бы задавился, да не дал! Хоть Катьку спросите! Еще говорит, что я стекло у него разбил! А я не бил!

— Учу, учу вас быть честными! Я ведь не лезу в чужой сад. Мне и в голову не приходит, как это можно — принести в подарок чужую сирень.

— Так вам через забор не перелезть!

— Ты думаешь, только поэтому? Я уверена, что Самокрутова не полезет в чужой сад, потому что...

— Катька-то? — перебивает Еремкин и пренебрежительно сплевывает. — Так ей тоже не перелезть.

— Фу ты, я ему про Фому, а он — про Ерему! Почему не ходишь заниматься к Кате?

— А она дерется! — весело улыбается Славка. — Мне не понять задачки, она меня — по затылку!

— Я тебе объясняю, а ты ворон считаешь! Только отвернусь — уже исчез! — возмущенно кричит Катя.

— А ты не дерись! Я тебе не девчонка!

— Ты голову нам не морочь! Ты ответь: будешь заниматься или нет? А то я к родителям пойду! Останешься на второй год, пеняй на себя, — строго выговаривает Анна Владимировна.

— Ладно, буду, — неохотно соглашается Славка...

— Ну, тогда садись... Я вас сейчас чаем угощу. С печеньем!

Анна Владимировна поднимается по ступенькам на веранду.

— Я вам помогу! — Катя встает со скамейки.

— Нет, нет, ни в коем случае, а то этот неслух опять убежит. Но где же он?

На скамейке, кроме спящего Афоньки, уже никого нет. 

ПЛАКАЛИ ПИРОГИ

Ветер хлопает в ладоши.

Нынче будет день хороший!

Дайте тачки и кусачки,

Мы строителям поможем!..

Впереди идут авторы песни, веселые близнецы, по которым, как говорит их мать, целыми днями плетка плачет. Сзади горланит класс. Видно, всем ребятам очень нравятся строчки «Дайте тачки и кусачки». Эти слова поют особенно громко, с чувством. Правда, кусачек не дали, но тачки кое-кто получил.

Ну и мусору всякого! У ребят в руках лопаты, грабли, носилки. Дом высокий, пятиэтажный, поблескивает окнами. Близнецы забрались в третий этаж и в открытое окно орут про свои тачки и кусачки... Их быстро оттуда шуганули, не посмотрели, что сочинители.

Лариса с Володей складывают целые кирпичи в ровненькие штабеля, а битые отбрасывают в сторону. Все запылились, вымазались известкой. Близнецы в момент сочинили:

Стали руки наши жестки,

Не боимся мы известки...

— Таланты! — подмигивает мальчишкам приехавший на самосвале Леша! С Катей он тоже шутит: — Ты, подруга, сильная, вон какой огромной лопатой ворочаешь!

А грязи во дворе!.. Тут и камни, и стекла, песок и глина, доски, щепки. «Ну и что? Не справлюсь разве?» — думает Катя. Работа кипит! Постепенно все в порядок приходит! Просторнее становится, чище, и, кажется, дышится легче! Вот это настоящая работа! Не то, что шить, — и весело, и интересно!

Прохожие останавливаются и одобрительно кивают в сторону ребят. Наверное, они заметили, что девочка с капроновыми лентами работает лучше всех! Катя горделиво расправляет банты.

— Ерундовская работа, — громко говорит Катя и тут же охает: спину не разогнуть! А работы еще много. Нужно весь мусор отвезти на тачках в одну большую кучу. Надо передохнуть... Пусть мальчишки возят!

Катя отбрасывает лопату, выпрямляется и задумывается.

В новом доме на стеклах загораются солнечные лучи. Хороша новая школа! Можно бегать по всем этажам. А где будет их класс? Ребята принесут цветы и поставят на подоконниках. Чисто, светло и красиво... Никто не посмеет ломать парты и рисовать на стенах...

А когда приедет папа, Катя обязательно приведет его сюда. Пусть полюбуется!

— Ты что, Катя, тоже мечтаешь? Ты что там увидела? — спрашивает подбежавшая Лариса и тоже задирает голову. — Красиво, — шепчет она восхищенно и, отступая назад, падает, запутавшись ногами в ржавой проволоке. — Ой, Катя, дай руку!

Катя помогает ей подняться.

— Ерунда, не реви! — говорит она.

— А я и не реву вовсе! — отвечает Лариса, размазывая ладошкой грязь на лице, трет коленки и еле сдерживается, чтобы не заплакать.

Девочки садятся на опрокинутый ящик.

— А дядя Леша нас тогда до Малаховки прокатил. Так здорово! — постепенно оживляясь, рассказывает она. — Забегала я к Водовозовым. Смотрю — на том месте, где они жили, вместо деревянного дома стоит каменная махина, дом, значит! На лестнице дощечка: «Водовозовы, квартира двадцать пять». Вошла в лифт — кнопок всяких! Ну, нажала я, да, видно, не ту. Водовозовы, все как есть, выбежали меня встречать, знать, в окно увидели. Они в третьем этаже живут, а я мимо них в десятый... Они бегут в десятый, а я — вниз... Каталась я, каталась, а они бегали, бегали... Потом нажала на нужную кнопку. Остановился лифт. Выбежала я — и айда! Только помахала Водовозовым. Дядя Леша, мол, заждался! Сигналит!..

А дядя Леша и на самом деле сигналит — зовет ребят домой. Катя важно села в кабину.

— Лариса, иди сюда! — милостиво пригласила она подругу, а мальчишки все в кузов забрались. Всех развез Леша по домам, а потом к Катиному дому подъехали.

Мать встретила их заплаканная:

— Вот, Катюша, выгнала Копышкиных... Гляди, все твои цветы перетоптали. И забор в нашу сторону отодвинули. Мол, раньше весь участок ихний был... Все равно, мол, бесполезные цветы сажаете, а мы свинарник построим... Вон — и доски притащили! Столбы вбили.

— А мы сделаем, как было! — ответил Леша и, озорно подмигнув Катьке, стал раскачивать столб.

— А я пойду соседей позову! — подхватила обрадованная мама. — Тетя Аня, чай, теперь мой начальник, в обиду не даст!

Гошка с Ромашкой кубарем скатываются с крыльца и помогают Леше. Цепной пес Тузик рвется и бешено лает. Глаза его переливаются огненной водой. Катя с интересом наблюдает, что будет дальше? Вот на крыльце появляется сам Копышкин в подтяжках.

— Что это такое? Наедут тут разные и самоуправничают!

— Гошка, Ромашка, домой сейчас же! — визгливо кричит Копышкина, гоняясь за близнецами.

— А чего, вам за сараем земли мало? Там нельзя построить? — увертывается Ромашка от очередной оплеухи, а Гошка прыгает в кухонное окно.

За окном слышится грохот и странное бульканье.

— Ой, мама!.. Тесто убежало! — сдавленным голосом вопит Гошка.

Охнув, Копышкина бросается в кухню.

— Окаянный! В квашню прыгнул! — слышится душераздирающий крик. — Плакали пироги!..

Из окна вылетает Гошка, весь обляпанный тестом.

А Тузик прямо летает на цепи по воздуху — вот-вот хоть кого разорвет!

На шум выходит сонный дядя Федор.

— В чем дело? А? Кто звал на пироги? — спрашивает он.

Копышкин спускает Тузика с цепи и молча скрещивает руки на груди.

— Ой, Миша, лучше не надо! Что ты? — испуганно кричит из окна Копышкина и зажмуривает в ужасе глаза.

Но Тузик, неожиданно очутившись на свободе, конфузится. На всякий случай брехнув на дядю Федора, к изумлению хозяев, он поджимает хвост и медленно ползет в конуру.

Леша раскачивает и вытаскивает последний столб. Только ямы остались.

— Ничего не понимаю! — разводит руками дядя Федор.

— Самоуправство! Безобразие! — вопит Копышкин.

— Не разводите антисанитарию! Под чужим окном свинарник надумали строить. Почитайте постановление сельсовета. Вот так! — Леша бьет ладошкой о ладошку, стряхивает землю с брюк и уезжает.

— Хулиган! — кричит вслед Копышкин. — Завтра в милицию пойду. Учти, я запомнил номер машины.

Еще раз обругав Лешу, Копышкин покидает место боя.

Гошка старательно сцарапывает тесто с бровей.

— Айда! — кричит брату Ромашка. — Перекидаем обратно! — и поднимает громадную смолистую доску.

Близнецы пыхтят:

— Раз, два, взяли! — и доска летит во двор к Копышкиным. Катька фыркает: на штанах у Гошки сзади красуется толстая лепешка из теста.

— Ничего смешного! Помогай лучше!..

Катька засыпает ямы после столбов. Тузик вылез из будки и тоже стал помогать. Земля так во все стороны и летит. Здорово подключился к работе, ловко лапами ямы зарывает.

Подбежавшая мама только глазами моргает, удивляется:

— Как же это? Кто же это?..

— Ой, мам, что было!.. Леша отстоял! И Гошка! И Ромашка!..

Раскрасневшиеся близнецы вытирают пот со лба. Все!

Мама никак не может отдышаться, даже поблагодарить ребят не успела.

— Ну, мы пошли! — Братья вздыхают и с отчаянной решимостью идут домой.

— А где же Леша? Уехал уже?.. Чайку бы попил с нами! — спохватывается мама.

Катька сосредоточенно вытаскивает из пальца занозу.

— Ну, иди, иди, работница! Мойся, — да за стол! Письмо тебе твоя Лилия прислала...

Мама неуклюже гладит Катьку по голове.

—   Правда, мам?

— Правда, правда!..

На столе лежит конверт. Катька его сначала гладит, а потом осторожно распечатывает. Первое письмо, адресованное ей лично!

— Ну, читай, дочка, читай, что она там пишет?

— «Дорогая Катя! Я сейчас живу в лесу. У нас начались бетонные работы, время горячее, никак не вырвусь к вам. Очень рада, что ты познакомилась и даже подружилась с Лешей. Чудесный парень! Работает за троих. Ему подчас поесть некогда, столько рейсов нужно сделать! Частенько и заночует в машине.

Вначале, когда было больше свободного времени, у нас в лесу концерты были. Леша всех покорил, у него голос прямо артистический. Он часто выступал и пользовался большим успехом.

Приезжай ко мне, может, и тетя Паша соберется».

Мать улыбается: «Меня, вишь, зовет!»

— «Леша вас привезет и отвезет, — продолжает медленно, но с чувством Катя. — У меня к тебе просьба: пришли с Лешей мой чемоданчик с бельем. Приезжайте. Ваша Лилия».

Катя аккуратно складывает письмо и впивается в мать глазами.

— Ну, ну, поедешь! Не таращи глаза, поедешь! Что-то свиньи у Копышкиных разорались? Режут, что ли?

Катя с мамой подходят к распахнутому окну... Из сарая выходит Копышкина с большим глиняным горшком.

— Тесто выбросила! Плакали пироги! — вздыхает Катька.

БИМ-БОМ

С добрым утром! Здравствуй, улица!

Тихо..  Березы чуть покачивают ветвями в крупных каплях росы, словно баюкают: «Баю-бай... Баю-бай...»

У Кати с Ларисой в руках корзинки.

— Ты что, не умывалась? — спрашивает Катя, зевая. — Глаза у тебя — как щелочки, хоть подпорки ставь!

— Ага!.. Ничего, в пруду выкупаюсь, — ежась от утренней прохлады, отвечает Лариса. — Зато раньше всех в лес придем, раньше всех чернику соберем...

Девочки идут по тропинке через густой, заросший крапивой малинник. Глуховка уже далеко позади. Слышно, как в поселке ошалело кричит петух. Наверно, копышкинский крашеный разоряется!

Девочек встречает веселый пересвист малиновок. Издалека доносится протяжное мычание коров, лай собак, чей-то смех и неясный говор. Это просыпается совхоз.

На пригорке, не доходя до леса, как на картинке, стоит, красуется изба лесника. Из трубы витками струится дымок.

Громадная собачища выбегает навстречу. Зевая, потягиваясь, преграждает путь. И хозяйки не видно! Без нее не пропустит. Метнулись девочки в сторону, а собака пасть раскрыла, клыки показывает. Заворчала, шерсть рыжая поднялась на загривке. Что тут делать? Лариса вынимает из корзины булку и бросает. Пес ловит на лету, глотает, даже не облизнулся, и тычет морду в корзину. Потом приседает на короткие кривые передние лапы и смиренно кланяется.

— Просит?

— Ага!..

В ненасытной пасти исчезает хлеб с маслом, кусок пирога с капустой, а собака все продолжает кланяться.

— На огурец! Подавись! — кричит Катька.

— Сожрал!..

— Жиган! — на крыльце показывается лесничиха, всплескивает руками.

— Опять ты попрошайничаешь, разбойник этакий!

Жиган неохотно оглядывается и идет на зов. Виновато повизгивая, ложится у босых ног хозяйки.

— Ой, образина!.. Поди, все выманил!

Псина трясет лохматой башкой и облизывается.

— Заходите, девочки, в дом, я вам хоть хлеба с маслом дам! — беспокоится лесничиха, закручивая на затылке волосы в узел.

— Ладно уж, не надо, — отвечает Катя и строго смотрит на Ларису. Не смей, мол, просить!

— Далеко не ходите! Напрямик, мимо совхоза дойдете до пруда — и влево, влево! Черники там видимо-невидимо!..

— Спасибо! — кричат ей Катька и Лариса и убегают.

Не обманула лесничиха — и впрямь все черно! Прохладные ягоды, сладкие!

— Кать, смотри, голубика, словно виноград! — говорит Лариса, ломает ветку и любуется.

— Дай-ка мне!

— Да рви сама! Вон сколько!

Катя пытается отнять веточку, да неудачно, — в руке раздавленные ягоды.

— Ой, руки черные стали!

— Так тебе и надо! Не приставай.

Девочки молча собирают ягоды, слышен только звон комаров.

— Что ж ты своего Володечку не пригласила? — спрашивает Катя.

Лариса щурится, смотрит на горячее солнце и кидает в рот горсть черники. На лицо наплывает знакомое выражение.

Скосив глаза, она вздыхает:

— Вчера бегу это я купаться. Жарища! Навстречу Володька в трусах. Тащится по горячему песку, еле ноги переставляет. «Что с тобой?» — спрашиваю. Покачнулся он и глаза закрыл. «Разжижение мозгов, удар солнечный!» — отвечает. «Как так?» Тут Володька взял ладошками и сжал голову, и стал вот такой. — Лариска втягивает щеки и таращит глаза. — И стало лицо у него длинное-длинное, точно между дверьми прищемило. «Постой, — говорю, — Володечка!» — а сама чуть не реву! Тронула я его голову, а она мягкая! Ну, как глина... «Что тут, — думаю, — делать?» И решилась... Стала ему новую башку лепить, не хуже, чем скульптор. — Лариска опять втягивает щеки, отчего ее маленький носик поднимается кверху. Она легонько похлопывает свое лицо. — Обратно я ему круглую голову слепила. Опять стал Володька как Володька, даже лучше! — смеется она. — Тут уж не до купанья! Положила я его руку себе на плечи и повела. Рассказываю Петру Ивановичу: так, мол, и так, разжижение мозгов у вашего сына. Все, как было, выложила... Ну конечно, он в обморок. На столе стакан с чаем стоял, плеснула я на него. Ничего, опомнился! «Ты, — говорит, — о девочка, моему мальчику жизнь спасла!» — Лариска хмурит брови, морщит нос, достает воображаемый платок из кармана и вытирает воображаемые слезы. — Пошла я домой, — продолжает она свои россказни. — Как ни оглянусь, а Володин отец то сморкается, то платком мне машет и все кланяется, кланяется...

— Ой, Лариска! — фыркает Катя и валится от смеха на хвойный пригорок. — Ой, врешь складно!

— И не вру! Тебя еще Володин отец приглашал в шахматы играть! Откуда-то узнал, что ты шахматами интересуешься. «А то, — говорит, — тут такие игроки, что свои собственные пешки съедают...» Я ничуть не жалею, что в шахматы не умею. Подумаешь... Я артисткой буду!

— Ну?

— Вот тебе и ну! Хочешь, я тебе кого изображу, а ты отгадывай!

— Ну что ж, изобрази, посмотрю, что ты за артистка! — снисходительно соглашается Катя.

Лариса встает, подходит к сосне. Она обнимает ствол и прижимается к нему черничной щекой. Выкатывает глаза.

— «Зависть, зависть людская! — выдавливает она слова. — Муж мой честный, ушел из торговли, и никто его не задерживал...» — Переваливаясь и страшно тараща глаза, она ходит вокруг сосны. Потом вдруг высоко задирает голову, поправляет воображаемые подтяжки, выпятив живот, чешет его пятерней. И властно так говорит: — Перво-наперво яблоню поливать надо! Зимой вокруг ствола снег утаптывать... Ну, кто это? Угадала?

— Конечно, Копышкины!

— А сейчас я тебе кино изображу!

Лариса, напевая, кружится. Став на цыпочки, она протягивает руки к сосне.

— О, кто это? — спрашивает она, входя в роль.

— Сосна! — иронизирует Катька.

— Скоро пробьет двенадцать! — не обращая внимания на Катю, продолжает кружиться Лариса. — О принц, отпустите меня. — Лариса пытается вырваться от невидимого собеседника. — О я несчастная! — Она подхватывает воздушный шлейф и, откидывая непослушные локоны, убегает, теряя хрустальную туфельку, которая мгновенно превращается в дырявую сандалию. Бросив последний взгляд на воображаемого взволнованного принца, она скрывается в чаще. Вообще-то здорово, конечно!

— Ну, как? — надевая сандалию, спрашивает артистка.

— Подумаешь, — помолчав, отвечает Катька. — Я тоже так могу.

— Ты?! — возмущается Лариса. — А ну, попробуй!

Катя берет хворостину и начинает неуклюже кружиться на одном месте.

— Пусти, что ли! — кричит она. — Отстань! Двенадцать бьет! — Она с силой швыряет прочь хворостину и сбрасывает с ноги тяжелый ботинок на резиновой подошве. Ботинок высоко взлетает, падает в чащу леса.

— Ой, прямо в лоб угодила! — внезапно раздается из зарослей душераздирающий крик. — Фонарь засветила!..

И, схватившись за лоб, на поляну выскакивает Володя, а сзади, словно оруженосцы, с длинными деревянными пиками — Гошка и Ромашка Копышкины.

— Здорово мы вас отыскали! По горячим следам! От нас не уйдешь! — наперебой кричат мальчишки.

— Володь! А я слышала, что ты болен. Голова у тебя будто стала как тесто. Правда? — смеется Катька.

— Я вчера перегрелся на солнце. Но почему, как тесто? — недоумевает Володя, щупая шишку на лбу.

Гошка слегка ударяет пикой по Володиной голове. Ничего, крепкая. Володя сверлит глазами Ларису, а та краснеет и старается замять неприятный разговор.

— Ребята, айда купаться! — бежит она, прыгая через кочки и рассыпая чернику.

— Купаться! — догоняя ее, вопят близнецы.

Пруд плотно затянут тиной.

— Да, только здесь и купаться! — ворчит Володя. Ему явно не нравится, что Ромашка влез по пояс в воду, рвет лилии и бросает Ларисе, а та довольна! Улыбается... Плетет венок и то и дело примеряет на своей кудрявой льняной голове. Потом, разогнав палкой тину, смотрится в пруд, как в зеркало. Катя тоже наклоняется. Какая Лариса красивая! А рядом ее, Катино, отражение: косицы в разные стороны — морковками, лоб большой, а рот искривился... И глаза — не поймешь, какие... Может быть, и красивые, откуда Катька знает! Большущие, от папы достались, неистовые... Так папа говорит. Ну подумаешь, какая есть! Катя плюет в свое отражение.

Ромашка вылезает из воды и щелкает зубами от озноба, а Гошка с Володей бросают шишки в пруд — кто дальше. Володя, азартно размахнувшись, съезжает с крутого берега и погружается в липкую жижу.

— Освежился! — хохочет Гошка...

Лариса подбегает и протягивает Володе руку.

— Зеленый, ну прямо водяной! — смеется она.

А он все хмурится.

— Знаешь, Лариса, — в прошлом году летом я в Черном море купался! У Мисхора. Там волны и чайки... — говорит он.

— Чайки? — оживляется Лариса. — Я тоже видела чайку... Над лесом в сторону Малаховки летела. Покружилась, покружилась, а потом ка-ак крикнет! Я даже присела. Подняла голову, а чайки уже и нет!

— Приснилось! — хмыкает Гошка.

— Откуда здесь чайки? — удивляется Володя.

— Лариса, а может, ты с вороной спутала? — вредничает Катя.

— Да нет же, чайка, чайка! Белая, большая... Я такую на открытке видела!.. — спорит, волнуясь, Лариса.

И вдруг до ребят долетает тревожный частый звон: «Бим... Бим... Бом...» Что случилось? Ребята мчатся к поселку огородами, а впереди всех — Катька. По дороге, поднимая пыль, проносится пожарная машина.

— Никак у вас пожар! — оборачиваясь, кричит Катька близнецам. — Вон у дома толпа!

Из открытой форточки копышкинского дома валит дым. Словно из-под земли появившийся Копышкин кулаком разбивает окно и, кряхтя, влезает в кухню. Толпа охает. Вслед ему бьет сильная водяная струя.

— Миша! — кричит прибежавшая из магазина Копышкина. — Куда ты? Дверь-то... Дверь-то открыта! Порежется... Ой, порежется, сгорит!

Наполненная какими-то свертками необъятная сумка падает из ее дрожащих рук.

Дачники, что снимают у Копышкиных верх под самой крышей, вытаскивают чемоданы. Это пожилые супруги. Муж худой и сутулый, пиджак на нем болтается, как на вешалке. К тому же, он, видно, глухой.

— Где горит? Что горит? — то и дело спрашивает он, подставляя согнутую ладонь к уху.

— Не видишь, что ли? — сердится жена, полная женщина в пестром халате. — Плащ не взял?

— Что, плащ горит?

— Эх! — сердится она и опять бежит к себе наверх.

Со всех сторон бегут перепуганные соседи. В окне в клубах дыма покачивается фигура Копышкина. Напряженная тишина. Неожиданно к ногам перепуганной Копышкиной летит дымящаяся обгоревшая кастрюля. Из кастрюли высыпается обугленная картошка. Летит из окна ком огненных тряпок. Какое-то мгновение толпа молчит, потом поднимается неясный гул, сквозь который прорываются голоса:

— Народ зря взбаламутили!

— Бим-бом, бим-бом, загорелся копышкин дом! — кричат ребята.

— Ну разве это пожар! — возмущается Лариса. — Вот у Водовозовых было... Три пожарных машины приехало. Сразу два дома занялось.

Пожарники свертывают громадную кишку. Сейчас уедут. Толпа начинает расходиться, но тут со стороны Малаховки подкатывает еще одна пожарная машина. Мальчишки прямо ревут от восторга: две машины, а пожара нет.

Даже молчавший до сих пор Тузик вылезает из будки и, громыхая цепью, на всякий случай неистово лает. 

МАЛИНОВОЕ ВАРЕНЬЕ

За стеной слышны веселые разговоры. Голос тети Ани звенит непрерывно... Под рукой у Кати черновая тетрадь, где она задачи решает. Не получается что-то! Но она решит, непременно решит! А тетя Аня не умолкает. Если записать ее голос, то он будет примерно такой. Катя чертит длинную линию поперек страницы. А Лариса — та тараторит. Тут запись другая. Черточки короткие, да ломаные — вверх, вниз. Как пулемет, строчит и вдруг словно захлебывается и молчит. Ладошкой, что ли, ей кто рот закрыл? Молчит она недолго, опять пошло, поехало: тра-та-та... Голос у дяди Феди совсем другой — спотыкается, словно препятствия на пути встречает...

Мама не разрешает попусту бегать к Рединым, но сегодня — другое дело. Сегодня перед уходом на работу она велела снести свои стоптанные туфли дяде Федору — набойки набить. Ларисин отец, хоть и не сапожник, но семью обслуживает отлично!

Катя берет в одну руку серебряные монеты, ровно пятьдесят копеек, в другую — туфли и бежит к соседям. В полутемных сенях у Рединых пахнет укропом и чесноком. Катя без стука, как своя, входит на кухню.

— Катя! — радуется Лариса.

Тетя Аня варит малиновое варенье. Густой, щекочущий, вкусный пар поднимается над плитой.

Катя осторожно ставит туфли в угол, где стоит ведерко с отборным картофелем, и подходит к столу. Лариса подвигает блюдечко. Ну и варенье! Необыкновенно вкусное.

— Э-эх! — качает головой дядя Федор. — Туфли-то чего прячешь? Мать прислала?

— Угу, — кивает головой Катя.

— То-то, угу!

Он вытаскивает ящик с инструментами, достает железную пятку и, нацепив на нее туфель, прикладывает на каблук кусочек кожи. И — р-раз — молотком по каблуку! Во рту запасной гвоздик держит. И еще как-то умудряется петь:

В саду ягода малинка росла…

— Да ведь подавишься гвоздем-то, подавишься! — возмущается тетя Аня и опять подливает девочкам аппетитных пенок.

— А тебе для мужа гвоздя жалко? Э-эх, р-раз!

Катя больше не смотрит на веселого сапожника, она полностью поглощена вареньем!

— Знаешь, как далеко мама ездила за малиной?.. На автобусе! Мам, возьмешь нас на будущий год? — спрашивает Лариса, облизываясь.

— Возьму, дочка. Совсем вы большие стали! — отвечает тетя Аня. Она черпает ковшиком студеную воду из ведра и с жадностью пьет.

— Ох, и жарко у плиты!

А дядя Федор уже туфли успел починить.

— Пожалуйста, хоть на танцы! — весело восклицает он.

— Деньги у меня в кармашке. Возьмите! У меня руки малиновые, липкие, — просит Катя.

— Э, да у тебя здесь целых пятьдесят копеек! Видишь, я на каблуки подковки наколотил? — спрашивает дядя Федор.

Катя рассматривает на каблуках два серебряных полумесяца.

—   Они стоят пятнадцать копеек. А за работу не возьму. Я по-соседски...

А тетя Аня Кате баночку варенья протягивает:

— Бери, бери, от простуды оно необходимо!

Катя хотела по привычке сказать: «Спасибо, нам не надо!» — и вдруг вспомнила, как щедро угощала ее и маму Лилия.

«Они хорошие, хорошие! — мысленно закричала она, обращаясь к маме. — И я, когда вырасту, тоже буду всех малиновым вареньем угощать! И тетрадки чистые давать... И туфли всем друзьям починять буду».

Катя неуклюже берет баночку, благодарит и смущенно моргает. Подруги выходят на крыльцо, и дядя Федор с ними — покурить.

— Удовольствие одно на воздухе! Закат-то какой! — восхищается он.

— Малиновый! — вместе, не сговариваясь, кричат девочки.

СКАЗКА ОБ УМЕРШЕМ МОРЕ

Как быстро летит лето! Вот уже июль миновал, полный ягод и шума зеленой листвы.

«Переломилось лето, словно луч в ручье», — задумчиво говорит мама, глядя, как качаются в огороде сухие головки мака. Август пахнет грибами и яблоками...

Однажды в воскресенье Лилия встала рано, оделась по-рабочему и стала торопливо собираться в лес. Чуткая Катька проснулась от плеска воды на кухне.

— Ты куда в такую рань? Воскресенье ведь! — шепотом, чтоб не разбудить маму, спросила она у Лилии.

— На работу надо, снова колышки ставить, для второй очереди комбината.

— Так воскресенье же! — упрямо и удивленно повторила Катька.

— Ну и что ж, что воскресенье! Скоро осень задождит, болота зальет, — а у вас их тут много. Не очень-то с нивелиром по кочкам попрыгаешь! В апреле нам по пояс в воде работать приходилось: паводком сносило колышки... Намучились. Вот и решили мы с нашими комсомольцами использовать каждый сухой солнечный день для съемок, поэтому сейчас у нас на стройке нет воскресений. Работаем без выходных. Завари, пожалуйста, чаю, раз уж встала, ладно?

— Ладно! — буркнула Катька, вспыхнув от удовольствия, — ведь так редко Лилия ее о чем-нибудь просила!

— А я думала, что у тебя легкая работа! — сказала Катя, осторожно насыпая в маленький чайник душистые чаинки. 

— Что значит — легкая? — удивилась Лилия.

— Ты ученая, а у всех ученых легкая работа. Так мама говорит. Она мне не раз повторяла: «Учись, дочка... Станешь ученой, спину, как я, гнуть не будешь...»

Лилия рассмеялась, уткнувшись мокрым лицом в полотенце. Потом снова стала серьезной.

— Извини, Катя! Работа наша, как видишь, нелегкая, но, понимаешь, я люблю ее.

— А почему же ты никогда не жалуешься, как мама, что очень устала?

— Видишь ли, во-первых, я моложе мамы, а во-вторых... — Лилия замолчала, словно подыскивая нужные слова. — А во-вторых, как можно жаловаться на то, что любишь больше всего в жизни? Знаешь, Катя, хочешь со мной в лес? Увидишь стройку. Ребят позовем, нивелир, штатив и рейку поможете нести...

Вскоре у крыльца собралась вся компания. Гошке повезло больше всех. Лилия доверила нести нивелир почему-то именно ему! Гошка сразу же с любопытством начал щупать зрительную трубу.

— Не поломай трубу-то! — с видом знатока озабоченно воскликнула Катька.

— Где труба? А зачем труба? Труба зачем? — потянулась к прибору, встав на цыпочки, Лариса.

— Как зачем? Местность измерять, — ответила Катя.

— И не измерять, а съемки производить, — поправил Володя.

— Ну, съемки, — неохотно согласилась Катька и покраснела.

Утро хоть и солнечное, но зябкое. Осень. На березах кое-где желтеют листочки. Зубчатая стена леса кажется очень близкой. Но это обманчиво. Здорово устали, пока добрались до нее. Шагали, шагали — наконец-то лес! Большие ели и сосны загораживают солнце. Но вот впереди поляна.

— Отдохнем, ребята! — предлагает Лилия и садится на поваленную сосну. И конечно же, рядом с нею сразу усаживается Катя. 

Ствол сосны тяжелый, сырой и холодный, только кой-какие чешуйки нагрелись от солнышка.

— А знаете, что здесь было миллион лет тому назад? — спрашивает Лилия. — Здесь было море. Морское дно...

— Это сказка?

— Нет, Катя, это не сказка! Не перебивай! Представьте себе: мы на дне моря, вокруг нас плавают рыбы. В волосах у Ларисы запуталась морская звезда.

Ребята удивленно смотрят на Лилию, а она глядит вдаль, словно видит это придуманное море.

— Людей тогда не было. Шли века за веками, волны пенились, по ночам море светилось, — продолжает она.

— А куда же оно делось, море? Высохло? — удивленно спрашивает Лариса. А Катя думает про себя: «Откуда Лилия может знать, что было миллион лет назад?» Лилия же, словно отвечая на Катины мысли, продолжает:

— Геологи нашли здесь фосфорит. Это очень мелкие морские ракушки. Откуда они взялись? Ясно, что здесь было море. Об этом вам подробно на уроках географии расскажут. Ну, ребята, отдохнули? Идемте дальше, там опять привал сделаем...

Вскоре запахло дымом, послышался стук топоров. Вот они, лесорубы! Они расчищают просеку и жгут сучки и хворост. И обрадованные ребята спешат к высокому костру.

— Опять гнездо! — кричит один из лесорубов, черноглазый, скуластый, похожий на цыгана.

Катька вскакивает и что есть духу мчится к нему, а за ней остальные. Обступили и ахнули: в огромной мозолистой ладони лежит гнездышко, сплетенное из тоненьких веточек.

— Это, наверное, гнездо малиновки! — говорит Лилия.

— А может быть, птичка где-то недалеко? — заволновался Володя.

— Отнеси его подальше от просеки, — сказал цыган и осторожно положил гнездышко Володе на ладонь.

Ларисе жалко колокольчиков... Как быстро они вянут от огненного ветра, а те, которые у костра, совсем обуглились!

— Кать! — шепчет она. — Колокольчики-то, гляди!

Лесорубам тоже, видно, жалко цветов. Один из них, немолодой уже и сутулый, сорвал колокольчик и к щеке небритой прижал.

Лесорубы — коричневые от загара. У них большие сильные руки и насмешливые глаза.

«Они сильные потому, — думает Катя, — что никакой самой трудной работы не боятся. И еще потому, что живут они в лесу».

Катьке тоже захотелось жить в лесу. Самой обед на костре варить и сучья рубить. И чтобы никто не заставлял вовремя спать ложиться и ноги мыть на ночь.

— Идемте дальше, ребята! — зовет Лилия.

Ромашка подхватывает штатив. Гошка несет нивелир, Володя — рейку.

— Сюда — просекой! — показывает дорогу Лилия. — Прямо к химкомбинату выйдем.

И вдруг ребята увидели чайку!.. Крупная белая птица медленно пролетала над верхушками сосен и берез. На солнце ослепительно сверкнули сильные, острые крылья.

— Чайка! — крикнул Гошка.

— Чайка, чайка! — подхватили остальные...

А Лариса чуть не захлебнулась от восторга:

— Чайка, чайка! Вот она, чайка! А вы не верили!..

— Откуда здесь чайки? — удивляется Володя.

— Как, ребята? Разве вы не знаете? — спрашивает Лилия. — Тогда давайте свернем немного в сторону, я покажу вам, где живут чайки...

Ребята бегут за Лилией. Столько впечатлений за день, а теперь еще и чайки!.. Чудеса, да и только.

— Никогда у нас не водились чайки... — удивляется Катька. —Это, наверное, и не чайка вовсе! Так, птица какая-то.

— Да нет, Катя, это чайка... Вот сейчас сама увидишь...

Лилия сворачивает на заросшую травой дорогу, и ребята видят, что над верхушками деревьев кружится уже не одна, а несколько чаек. Птицы пронзительно и встревоженно кричат.

— Как перед штормом! — восклицает Володя.

— А я знаю, куда мы идем! Знаю! — бубнит Ромашка. — На карьеры!

— Правильно, на старые карьеры...

Перед глазами ребят открылась удивительная картина: несколько карьеров полны синей-синей воды! Целые озера. Берега из глины — высокие и извилистые, и маленькими сосенками поросли... А на берегах чайки сидят... Белоснежные, крупные... Посреди самого ближнего карьера — островок, поросший лиловым иван-чаем.

— Вот видите, ребята! Песок и глину отсюда выкопали, на кирпичный завод отвезли, а теперь здесь настоящие озера...

— Я в прошлом году здесь был! — говорит Гошка. — По грибы с мальчишками ходили... Здесь экскаватор стоял... Гудел... А чаек не было!

— А в карьерах можно купаться? — спрашивает Лариса.

— Почему же нет? Вода чистая, во втором карьере — дно песчаное. Там неглубоко, но пора кончать с купаньем, лето на исходе уже.

А Катька все на Лилию поглядывает,

Как она загорела и похудела! Черная прядка на лбу выгорела, лоб в волдырях, а под глазами — морщинки. Наверное, все щурится, все смотрит в трубу нивелира. Черная королева! Когда же она свое дымчатое платье наденет?

— Вот глядите, ребята! — Лилия широко взмахивает рукой. — Здесь будет дорога. Бетонированная... На новый карьер. А впереди, куда мы идем, комбинат поднимается... Слышите, автокраны гудят?

— Ого-го-го! — кричит Ромашка и бежит вперед. Он смешно взбрыкивает длинными ногами, перепрыгивая через трубы, свежевырытые траншеи, кучи глины и песка.

За ним с нивелиром, лихо присвистнув, семенит Гошка. Нивелир-то тяжелый, не побежишь!

— Будьте только осторожнее на стройплощадке. Под стрелу не становитесь! — кричит вслед Лилия и спешит за ними.

Гошка и Ромашка оглянулись, помахали весело штативом и исчезли за недостроенной кирпичной стеной. Как провалились куда-то!

— И куда они? Ведь потеряются!.. Стройка знаете какая большая! — волнуется Володя. — Мне папа одному здесь никогда не разрешает ходить — опасно!

Лилия вздыхает и пожимает плечами. Видно, и она тоже сердится, что Гошка с Ромашкой убежали.

— Глядите, ребята, котлован! — вдруг обрадованно кричит Володя.

Впереди огромное углубление, вырытое в земле.

— Как большой котел! — восхищенно восклицает Лариса.

— Потому котлованом и называется! — солидно соглашается Володя.

Внутри стены котлована обшиты досками.

— Опалубка! — объясняет Лилия. — Чтобы земля не осыпалась!..

— Опалубку плотники делают! — добавляет Володя. Лариса глядит на него чуть ли не с обожанием. Молодец какой, все знает.

«Подумаешь! — сердится Катька. — Воображала!»

А все-таки Володя много знает о стройке. Просто ей, Катьке, досадно, что Лариса словно о ней и забыла, словно и не дружили никогда.

И вдруг Катька заметила внизу в котловане дядю Петю. Он стоит среди бетонщиков, следит, как принимают они бетон в больших черных ковшах с автокрана. Так вот почему так задается Володя! Все ясно!

Катька оглядывается. Вот это стройка! Не то, что у Копышкиных в позапрошлом году, когда они курятник строили!

Да, здесь все шумит, шевелится, машины одна за другой катятся к лесу, буксуют по развороченной глине, экскаваторы гудят, бульдозеры ревут... Людей сколько!.. Вот это да!

— Есть небось хотите? — спрашивает Лилия.

— Не хотим, спасибо! — отказывается Катька.

— Хотим! — протестует Лариса.

— Ну, так пошли в столовую. Сейчас как раз обеденный перерыв…  Кашу гречневую есть будем. Погодите, а где же Гошка и Ромашка?

Мальчишек поблизости не видно.

— Так не годится! Надо их разыскать! — начинает волноваться Лилия. — Вот сорванцы! И штатив утащили! Стойте, ребята, здесь, никуда не отходите, я на второй участок сбегаю, поищу их... Катя, нивелир карауль!

Лилия поспешно уходит.

— Эй, дорогу! — послышалось совсем рядом.

Огромный самосвал медленно наступает прямо на ребят.

— Дорогу! — высовывается из кабины какой-то сердитый шофер.

 Ребята шарахаются в сторону. Катька едва успевает подхватить нивелир.

— Уходите из-под стрелы! — закричал машинист автокрана. Оглянулись — и правда, стоят они под стрелой, и кажется им, что на их головы медленно опускается ковш с бетоном.

Катька охнула и стала пятиться обратно... А Лариса заревела. Володя беспомощно оглянулся и попятился тоже. Стрела крана благополучно миновала ребячьи головы и неторопливо опустилась в котлован. Самосвал с сердитым шофером, подпрыгивая на рытвинах, укатил, и Катька вернулась на прежнее место. Сердце с перепугу: «Тук! Тук! Тук!». Глядь, а Ларисы с Володькой нет! Исчезли! Вот это шутка! «Может быть, их ковшом подцепило и в котлован сбросило?»

Катька испугалась. Стоит она тут одна-одинешенька, с нивелиром несчастным, того и гляди зашибут!

Глянула Катька вниз, в котлован, и ахнула! Стоит Володькин отец, дядя Петя, рядом с ним Володька, а рядом с Володькой — Лариса! Победоносно на Катьку поглядывает, кончик языка показывает... А глаза все равно красные... Всем видно, что ревела! И нос распух! Очень нужно Катьке в котлован! Пачкаться...

И она не трогается с места, нивелир караулит и Лилию ждет.

А дядя Петя широко расставил ноги, в карман куртки засунул руки, стоит и наблюдает за работой. И похож он на капитана, которого видела Катька недавно в кино.

Голос у него властный, решительный, даже сюда долетает, и все его слушаются.

А может быть, это он от горя такой?

«Знаешь ли ты, что такое горе?» — вдруг вспомнились ей слова Лилии. Катька зажмурилась и вспомнила сон и Володину маму на дне пропасти. Почему-то защекотало в носу и горле... И захотелось Катьке обнять всех: дядю Петю с Володей, и Лилию, и Лешу — и всех спасти от беды.

А беды-то пока и нет никакой!

Катька вздыхает, отворачивается в сторону. Она снова делается похожей на смешного и печального зайца... Брови сдвинула, нахмурилась. И вдруг услышала:

— Эй, с дороги!

Снова самосвал!.. А в кабине — Леша! Вот это да! Катька заулыбалась широко-широко, а сама ни с места! Как приросла... А Леша нервничает, сердится:

— С дороги! С дороги прочь! — вдруг Катьку узнал. — Ты чего здесь, подруга?

Леша даже дверцу приоткрыл, высунулся, улыбается. Рад, значит. Катька тоже очень рада, но старается не подавать вида.

— С нивелиром? Никак съемки делаешь? — не то шутит, не то искренно удивляется Леша.

Катька напускает на себя важный, независимый вид.

— С нивелиром... Лилию жду... — говорит она таким тоном, каким обычно говорят: «Подумаешь, что тут особенного?»

— А где Лилия? — спросил Леша и еще больше высунулся из кабины и фуражку на затылок почему-то сдвинул.

— Лилия? Она ушла на второй участок. Гошку и Ромашку ищет. Потерялись они, непутевые какие-то!

— Давай-ка садись в кабину. Подвезу тебя к столовой. Вместе пообедаем. Обед у меня. Э, да ты с нивелиром!

Леша усмехнулся, а у Катьки снова заныло все внутри — так захотелось ей на виду у Ларисы и Володьки, а особенно, на виду у дяди Пети сесть рядом с Лешей в кабину и укатить — есть гречневую кашу. А есть и вправду хочется.

Катька вздохнула.

— А мы все вместе сейчас в столовую пойдем. И Лилия.

— Ну, тогда я вас обожду... Лимонаду купить? Ты ведь любишь?

Катька застенчиво опустила глаза.

— Ну, ясно. Куплю на всю компанию. И арбуз... Согласна?

— Ага...

Леша уехал, а Катька отошла в сторону, а то и впрямь задавят... Встала у клуба, где Доска почета висит. Здесь совсем безопасно.

Видит, Лилия уже спешит обратно, тащит за руку близнецов.

— Штатив потеряли! — с досадой восклицает она. — Ну что я теперь буду делать без штатива?

Гошка и Ромашка понурили головы и оправдываются:

— Мы смотрели, как бульдозер работает... Мы совсем недалеко были. Мы найдем...

— В столовую, в столовую! — захлопали в ладоши Володя и Лариса, поднявшись из котлована. И дядя Петя с ними. Улыбается, Кате руку пожимает и всем остальным ребятам тоже.

Грузовик, ехавший мимо, останавливается.

— Не твою ли диковину подобрал? — кричит шофер из кабины. — Вон, возьми в кузове!

Гошка и Ромашка визжат от восторга и бросаются в кузов. 

— Здесь, здесь штатив! — обрадовались они.

Лилия облегченно вздыхает: 

— Наконец-то все в порядке! Ну, а теперь — в столовую!  

Катька не выдерживает:

— А там нас всех Леша ждет. С лимонадом и арбузом!       

— Ой, как хорошо! — громко шепчет Лариса Кате. — Как праздник! Правда же, Кать? Как настоящий праздник!     

— Угу! — кивает головой совершенно счастливая Катька. 

Вот и столовая! Вся в голубых блестящих столиках, светлая, просторная. На окнах занавеси висят — голубые, в крупную белую клетку. А столики все заняты! Народу-то сколько, батюшки!.. Молодые парни и девушки, перемазанные известкой, шумят, смеются. А у раздачи — очередь с подносами. 

От красивого, золотистого борща пахнет так вкусно. 

— Здесь самообслуживание! Надо вставать в очередь, — опять заважничал Володя.         

А проголодавшиеся ребята от нетерпения глотают слюну.  

— Да вот он, Леша! — обрадовалась Катя.       

Он сидит в углу, два столика вместе сдвинул. Увидел их, приподнялся и рукой машет: сюда, мол, скорее! Вся компания пробирается в угол, к Леше. На столиках у него дымится в алюминиевых тарелках пахучая гречневая каша, бутылки стоят с лимонадом и стаканы. А посреди, в самом центре, большущий полосатый арбуз. Лариса даже в ладоши захлопала и первая уселась за стол, и не где-нибудь, а рядом с Лешей.                  

— Нет, нет! — говорит ей Леша. — Ты подвинься, пожалуйста, это Катино место. Садись, подруга!

И Леша наливает Кате полный стакан лимонаду.       

Лариса и Володя переглядываются: с чего бы это Катьке такое внимание? И не от кого-нибудь, а от Леши, которого сам Петр Иванович уважает.    

— Помнишь, подруга, как мы с тобой под березкой сидели, лимонад из бутылки пили? — говорит, подмигивая Кате, Леша.

— Под какой такой березкой? — чуть не захлебывается от любопытства Лариса. И с Володьки вдруг вся важность слетела.

А Леша все с Катей разговаривает:

— Ну, как поживаешь? Давненько мы с тобой не виделись! На стройку, значит, к нам пришла? Это хорошо! А я письмо от сестренки Люды получил, тебе пишет. Хочешь, дам почитать?

Катя выпила залпом лимонад и чуть не поперхнулась от волнения. Головой кивнула. Леша вынул из кармана конверт и протянул Кате. Тут все даже кашу гречневую есть перестали: какое еще письмо? А Лариса прямо сгорает от любопытства, с Володей перемигиваться перестала. В письмо заглядывает, любопытничает. Ну и пусть себе заглядывает, Кате нисколечко не жалко. Подумаешь!..

— Читай, Катя! Можешь вслух! — подбадривает Леша. Все приготовились слушать, а Лариса шепнула: «Ну ты и скрытная!» Катя сначала письмо просмотрела, губами пошевелила — и заулыбалась. И все окружающие тоже заулыбались.

Катя начала читать вслух:

— «Здравствуй, Катя!

Леша написал мне про тебя. Что ты похожа на меня. Только я очень люблю читать книжки, а задачи решать терпеть не могу! Еще он пишет, что у меня косы короче твоих».

Тут все засмеялись, а дядя Петя закашлялся от смеха. Трудно было представить косы, короче двух Катиных изогнутых хвостиков. Леша подмигнул — читай, мол, дальше, дело не в косичках! Ты зато математик и умница!

— «...короче твоих... — повторила Катя и строго посмотрела на всех. — Мама сведет меня к фотографу, и я пришлю тебе карточку. Люда».

Дядя Петя протянул Кате самый большой кусок арбуза. Сначала все заговорили — кто о чем, потом как захрустел арбуз — только семечки посыпались. 

Ну и вкуснота!

— Хорошие у тебя друзья, Володя! — говорит Петр Иванович. — Даже жаль тебя увозить.

— А куда увозить? — удивляется Лариса.

— В командировку уезжаю, — озабоченно отвечает дядя Петя. — Месяца на два, на три, а Володьку не с кем оставить.

— Как это не с кем? А если у нас? И комната свободная есть, Лилия редко бывает. Она разрешит... Мама о нем позаботится. — Катя даже арбуз в сторону отложила.

— Ну что ж! Может, и так. Вот возьму да и попрошу твою маму приглянуть за моим сыном.

— Лишь бы твоя мама согласилась! Я лично не прочь, — улыбается Володя.

— Согласится! — уверяет Катя и принимается за арбуз, и тут же краснеет. Что это она наговорила? Мама обязательно откажет Петру Ивановичу. Вот стыд-то будет!

СЛЕДОПЫТЫ

«Тра-та-та!» — кто-то отчаянно барабанит в окно. Катя спросонья глядит на стекла, где утренняя заря полыхает пламенем, и охает — не пожар ли?

В ночной рубашке соскакивает она с кровати, раздвигает ситцевую с мелкими голубыми цветочками занавеску и в удивлении протирает глаза:

— Славка? Ошалел, что ли? В такую рань? — сердится она.

— А что, мне из-за тебя на рыбалку не ходить? Сейчас самый клев. Вчера я леща поймал знаешь какого? — Он осторожно ставит удочку к стене рядом с пустым ведерком. Разводит руки и наглядно показывает, что эта была за рыбища. — В ведро не помещалась!

— Какой такой лещ? Я спать хочу. Не пойду на рыбалку.

Славка даже плюет с досады.

— Да кто тебя зовет? И близко не подходи, всю рыбу спугнешь! Учительница наказала, чтоб ты к двум часам пришла. Заботкина, Копышкиных, Редину приведи. Я, если управлюсь с рыбалкой, тоже кого-нибудь притащу. — Славка берет удочку, ведро, поворачивается и уходит. Шлепает босыми ногами, оставляя на пыльных тропинках отчетливые следы.

— Собрание, что ли, будет? — спрашивает Катя, но рыболов даже головы не поворачивает.

— А ну тебя, — она, зевая, идет к кровати, опять ныряет под одеяло и быстро засыпает.

И опять в комнате тишина, монотонно тикает будильник, да Катя сладко посапывает...

Ровно в два часа Катя с друзьями подходит к знакомому палисаднику. Славка развалясь сидит на скамейке на правах старого знакомого и красочно врет, как утром на рыбалке один крючок схватили два крупных леща и потянули удочку с такой силой, что он, Славка, вынужден был съехать с крутого берега в озеро.

Анна Владимировна сидит за маленьким столиком, — видно, обедает на воздухе. Отодвинув эмалированную миску, она смеясь протягивает Славке большой ломоть хлеба с колбасой.

— Помолчи-ка, пожалуйста! Не видишь разве, гости пришли! Заходите! — открывает она калитку. — Я такое письмо интересное получила! Хочу с вами поделиться! Вот...

Учительница берет со стола конверт и вынимает лист, испещренный черными строчками.

— Садитесь прямо на траву. Сейчас я вам прочту.

Ребята устраиваются полукругом.

— Ой, как интересно! Наверное, какое-нибудь приглашение! — шепчет Лариса.

— Ага! На бал, — таинственно сообщает Еремкин.

— А может, это от Водовозовых? — Володя, усаживаясь поудобнее, подмигивает Кате.

— Все может быть! — братья Копышкины смеются.

— А от кого письмо? — спрашивает Катя учительницу.

— Письмо из Смоленска... Вы знаете, дети, что и Глуховку война не обошла стороной. Здесь были бои. Около года стояли немцы. — Учительница задумалась... — Так вот. Впрочем, я лучше письмо прочту, слушайте, внимательно слушайте, что пишет мне бывший лейтенант Черносов, воевавший в наших краях.

Славка невежливо пихает ногой кота и садится тоже на траву.

— Тихо ты! — шикают ребята.

— «Уважаемая Анна Владимировна! — взволнованно читает учительница. — Мне известно, что вы всю войну жили в Глуховке, и поэтому я беру на себя смелость просить вас помочь мне. Дело вот в чем.

Осенью 1942 года, в березовой роще, что около речки, был бой. Нам не удалось выгнать врага из Глуховки, меня тяжело контузило в голову и ранило в ногу. Я потерял сознание. Очнулся глубокой ночью. Кровь хлестала из раны, голова кружилась. Близко догорал большой дощатый сарай и, как факел, освещал дорогу. Я пополз. Тяжело было. Пот холодный выступал. Вижу, в низине деревня. Добрался до первой избы, гранату на всякий случай вытащил и постучал. Вышла девушка. Босая. Спала, видно. Ну, а я опять сознание потерял. Дальше... Укрыла она меня от немцев. В подполье спрятала. Последней коркой хлеба делилась... Запомнилась так: коса черная, до пят, брови чуть нахмурит, у переносицы сходятся. Вообще девушка красивая. Имя — Анна. Аннушка, так я ее называл...

А еще у меня был с нею уговор. Если кто посторонний зайдет или, чего доброго, немец, она запоет. Пела она очень хорошо, душевно, а на слова скупая.

Когда я окреп, деда привела, Прохора. Знала его с малолетства, ему и доверилась. Темной осенней ночью отвел он меня к партизанам в лес...

Уважаемая Анна Владимировна! Возвращаюсь к просьбе. Не окажете ли вы содействие в розыске этой девушки? Дед Прохор умер. Сколько я ни справлялся, куда ни писал о ней, — все без толку. Конечно, двадцать лет прошло, где ее сыщешь? Может, спасая меня, она погибла? Думаю сам приехать в скором времени в Глуховку. О приезде сообщу телеграммой. Извините за беспокойство. Бывший лейтенант Сергей Черносов». Ну, красные следопыты, что скажете? — нарушает молчанье Анна Владимировна.

— У нас вроде таких красавиц нет! — задумчиво тянет Лариса.

— Я, конечно, нездешний, но мне думается...

— А я знаю, кто это! — перебивает Володю Еремкин. Коса черная — во, — сжимает он кулак, — на лицо ничего и поет целый день.

— Как зовут? — деловито спрашивает Ромашка.

— Маша.

— Дурень! Нам Аннушка нужна, — под общий смех возмущается Катя.

— Черносов не пишет, сколько нашей героине лет было в сорок первом. Может, шестнадцать, а может, двадцать пять. Вот тут и гадай... Советую всех подходящих Аннушек на учет взять и проверить, — предлагает учительница.

— Есть у меня еще одна Аннушка, — не сдается Славка. — Тут недалеко. Да все равно мимо пойдете! Проверим. С ней инвалид войны дружит. На груди медаль.

— Ну что ж! Начинайте розыск. А я кой-кого из партизан навещу. Есть у меня два адреса, — на прощанье говорит Анна Владимировна.

Славка сворачивает с улицы в поле, поросшее репейником и высоченной крапивой. Ребята шагают за ним по узкой тропке, обжигая ноги, и наконец останавливаются у дощатого забора. Еремкин ловко отодвигает доску, и друзья не дыша лезут в сад.

— Да вон в конце забора дверь. Постучать да и войти. Зачем тайком-то? — недоумевает Катя.

— Пусть будет тайна! Так интереснее, — шепчет Володя.

— Там хозяйка злая, — оправдывается Славка. — Пожалуй, поговори с ней! Надо, не надо, вопит: «Не рви груши, оторву уши!» — Он машет рукой и шипит: — Тише! — и ползет на животе между грядок к дому с верандой. И вдруг кто-то яростно забарабанил в дверь забора.

— Это ты, Трофимыч? — кричит хозяйка.

— Я, — отвечает внушительный бас.      

— Входи! Не на запоре.

Опираясь на толстую, хорошо выструганную палку, Трофимыч входит в сад и поднимается на веранду.

Ребята лежат недалеко у забора и наблюдают. Славка вытаскивает из кармана веревку и привязывает к голове пышный лопух.

— К окну подбирается — вон лопух качается, — шепчет Лариса.

— Сколько тебе огурцов-то? — неожиданно выходит в сад толстая, как колобок, хозяйка.

— Десяток хватит, — стучит палкой по ступенькам веранды Трофимыч.

Они прямехонько направляются к грядке, где вздрагивает огромный лопух.

— Однако что это у тебя, Анна, за зелень пробилась? Глянь-ка, покачивается, а ветра вроде нет! — удивляется инвалид.

— Тьфу! Нечисть какая-то! — охает хозяйка.

— А я вот поближе разгляжу! — Заподозрив неладное, он направляется прямо к лопуху.

— Славка! Спасайся! — кричит Катя и бежит к забору. С перепугу оторванной доски не найти. Володя первый обнаруживает дырку. Пропускает сначала девочек, а потом только сам лезет. Гошка с Ромашкой сидят на заборе и не решаются в крапиву прыгнуть. Но раздумывать долго не приходится, инвалид с хозяйкой к забору ринулись.

— Окаянные! — несется вслед. — По огурцы пришли.

Славка быстро учитывает растерянность противника при появлении свежих сил и благополучно вылетает в калитку.

— Пожалуй, это все-таки не та Аннушка! — потирая расцарапанную ногу, восклицает он.

— Проверили! — смеются ребята.

КРАСНАЯ РОЗОЧКА

Наконец-то дождь!.. Ливень!.. Крупный, звонкий, хлесткий! Так и пригибает к земле ветки сирени во дворе у Рединых. Катя спряталась от дождя в сенях и слушает, как из водосточной трубы вода падает в лужу и звенит, и поет... А лужа вскипает, булькает, и кажется Кате, что танцуют в воде стеклянные человечки и дразнятся.

Свежестью пахнет хорошо так!

Мама сегодня дома. Выходная. Поет что-то, машинкой швейной стучит. Катя прислушивается, удивляется. Вот уж так давно мама не пела, а сегодня — поет! Да так звонко и хорошо!

Помню, я еще молодушкой была,

Наша конница в поход далекий шла,

Вечерело, я стояла у ворот,

А по улице все конница идет...

Заглянула Катя в комнату — видит, шьет мама что-то белое.

— Мам, это ты что? — подходит к столу Катя.

— Блузку шью себе. Надоело так… В старье ходить... Света белого не вижу...

И снова поет.

«Да, — вспомнилось Кате, — вчера письмо от папы пришло. Вот отчего мама так радостно поет».

Катька ушам не верит, глядит во все глаза на маму, словно в первый раз ее видит. Лето прошло, а Катя с мамой по-хорошему и поговорить времени не нашла. Как же это она так? А мама все поет...

Вдруг подъехал ко мне барин молодой,

Напои, сказал, красавица, водой,

А напившись, он мне нежно руку жал,

Наклонился и меня поцеловал...

«Мама, ты всегда будь такая! Песни пой и блузки себе шей!» — хочется крикнуть Катьке, и словно что мешает. Катька знает — это характер мешает. Уж такой у нее, у Катьки, характер. Где бы ласковое слово сказать, так нет, не получается! И закипают, и спекаются все ласковые, хорошие слова в груди, и оттого бывает у Катьки в груди больно.

— Хорошая блузка... — бормочет Катька и теребит бахрому скатерти. — Только ты и юбку себе сшей... новую... А мне пальто лучше не покупай. Я и в старом осень дохожу... Оно еще не плохое... Хорошее!

Мама ничего не отвечает. Только морщится: не мешай, мол! Ну и пускай себе! Катька ведь тоже не любит нежничать. Она откашливается и продолжает:

— Хочешь, мам, я работать пойду? Может, на парники. Я смогу! Подумаешь, ерунда на постном масле! Получу первую получку, куплю себе пальто, а, мам?

Машинка стучит неторопливо, дождь гуляет по окнам, стеклами звенит. Вот он все тише и тише... И стеклянные человечки в лужах танцуют все медленнее, медленнее, словно нехотя. И, в последний раз надувшись, лопаются и исчезают. Совсем тихо стало. Только в одном месте — кап! кап! кап! — гулко тренькают капли, падая с карниза.

А Катьке из окна видно, как на крыльцо выходят Копышкины-родители. Громадную китайскую розу в кадке выносят — под дождик, а дождика-то уже и нет!

Сам Копышкин фыркнул, отдышался и зашагал по лужам в сторону станции.

А Копышкина ходит вокруг розы, любуется, пожелтевшие листочки обрывает и мурлычет басом:

Красная розочка,

Красная розочка...

Поглядит на себя в лужу, тряхнет серьгами и опять свое:

Красная розочка,

Красная розочка...

Вдруг она ойкает, всплескивает руками и убегает со словами:

— Батюшки, ларек-то сейчас на обед закроют! А дома хлеба нет!

И не успевает она хлопнуть калиткой, как Ромашка и Гошка уже высунулись из окна и кричат девочкам: «Катя, Лариса, айда к нам! Телевизор смотреть. Интересная передача».

«Те-ле-ви-зор!..» — несется на все лады по улице. И вот, стараясь не наследить, входят ребята в большую комнату к Копышкиным, где на самом видном месте, на красивой блестящей тумбочке стоит телевизор!

Ромашка по-хозяйски включает телевизор, Гошка стулья расставляет и приглашает ребят: «Садитесь!» — а сам в окно поглядывает — не прозевать бы, ведь мать может вот-вот вернуться, тогда попадет!

Катя так загляделась на дрожащий, словно живой, голубой экран, что чуть мимо стула не села. Вот раздался голос, потом сам диктор появился. Ну и ну!..

— Изображение плохое, резкости нет! — с видом знатока говорит Гошка и начинает крутить ручки. Диктор то сплющивается, то растягивается...

— Разжижение мозгов! — шепчет Катька и толкает локтем Ларису. Та отмахивается.

— Не крути!.. — свирепо шепчет Ромашка брату. — Лучше в окно гляди, балда! Вдруг мама вернется!..

— В наш город приходит осень... — красивым голосом сообщает сплющенный диктор.

— Как у Водовозовых! — шепчет восхищенная Лариса.

— Даже лучше! — отзывается Гошка.

Изображение начинает ходить волнами по экрану.

— Помехи! — восклицает Гошка, а Катька сидит, как на иголках.

— Ты не умеешь, не умеешь! — восклицает она и бросается к телевизору.

— Не трогайте! — шипит осторожный Ромашка.

Не слушая Ромашку, не обращая внимания на Ларису, Катька и Гошка в упоении крутят ручки регулятора.

— Это еще что такое? Кто разрешил? — с криком вбегает в комнату Копышкина. Она даже охрипла от злости. Бросает булки на стол и грозно подбоченивается, а блестящие серьги мелко-мелко так противно дрожат.

«Нервное потрясение», — думает про себя Катька.

— Пол только что намыла... Наследили! Вон, вон след на половице! Кто вам разрешил? Кто? Наказанье чистое! Тоже мне — гости!..

«Ну, теперь конца не будет...» — тоскливо думается Катьке.

— Это мы пригласили, мы! — чуть не плача оправдывается Ромашка. — А тебе жалко, жалко, да?

Лариса тихонько пятится к двери.

«Ой, как стыдно!» — беззвучно шепчет она и прикладывает к щекам ладошки.

— Подумаешь! Мы тоже телевизор купим! — возмущается Катька. — Мне папка купит! Буду ручки вертеть и крутить, сколько захочу! Как в кино!

Она глянула на Копышкину сверху вниз и спокойно пошла по расстеленным половикам, на прощанье крутнув ручку регулятора у телевизора. Потом приостановилась у большого зеркала и не спеша поправила косички. Только дрожащие руки выдавали ее волненье. Артист на экране вытянулся, заикнулся и проговорил: «На юге небывалый урожай винограда».

Копышкина вне себя выключила телевизор и влепила подвернувшемуся Ромашке затрещину.

Лариса охнула и выбежала из комнаты, за нею, ни чуточки не спеша, с достоинством вышла Катька, а за нею, как ошпаренные, выкатились близнецы. Ромашка бросился в курятник, Гошка за ним.

Обиженная Лариса, вытирая слезы, побежала по лужам в свой палисадник.

— Лариса, ты чего? Постой! Ерунда ведь!.. — окликнула ее Катька. Лариса, не отвечая, вбежала в дом и дверь за собой захлопнула. Словно Катька в чем-то виновата! Ну и пусть. Нашла из-за кого реветь — из-за Копышкиной! Глупости какие!

И мальчишки в курятнике закрылись... Осталась Катька одна. Постояла в раздумье, вздохнула, ногой по луже поводила и пошла домой.

Мама еще шьет. Наверное, все в окно видела — молчит, губы кусает, петь перестала...

Катька молча садится у окошка. Мама перестает стучать машинкой.

— Выставили? Так и надо! Не ходи по людям, сколько раз говорила — не ходи! Учу, учу, а толку!..

— У Копышкиных пол намыт, а мы наследили! И ты бы рассердилась!..

Катька с мрачным видом раскрыла задачник, полистала… И разом все обиды забылись. Вот эта задача!.. Никто в классе, наверное, не сможет решить! Катька засопела, схватила карандаш, листок из старой тетради вырвала, лоб наморщила, губами зашевелила...

— Учись, учись, доченька, умница моя! — вдруг ласково заговорила мать, а сама глаза кончиком шитья вытирает.

— Выучишься, может, счетоводом будешь... Или бухгалтером... Учись!.. От всех почет будет. И телевизор купишь, и велосипед... И ни от кого не зависима… самостоятельная.

— Ой, мама, все ты не то говоришь!..

— Как не то?

— А вот не то! Однажды Ромашка у меня тетрадку попросил. Я сделала так, как ты учила — не дала.

— Ну и правильно! Пусть к порядку привыкает!

— А меня теперь весь класс жадюгой дразнит, и Анна Владимировна рассердилась. Товарищей, говорит, выручать нужно. Доброй нужно быть.

Мама даже шить перестала, видимо, огорчилась, но Катьку не остановить:

— Кого мне слушать, тебя или Анну Владимировну? Не хочу, чтобы меня жадюгой дразнили! Не хочу!

Как всегда, когда Катя волнуется, глаза у нее темнеют.

Мама пристально смотрит на Катю и молчит. Лицо у нее покрывается красными пятнами.

А Катя продолжает:

— Я хочу быть такой, как Лилия и Леша. Или Петр Иванович, вот! Он собирается надолго в командировку, хотел тебя просить, не разрешишь ли ты Володьке у нас пожить... Не пропускать же ему школу. Мать-то у них погибла... Умерла. Одни они. Ну да разве ты согласишься? Конечно, нет!

Мама в ответ ни слова, только брови нахмурила.

И Катя отвернулась к окну, уставилась на копышкинский курятник. Видит — дверь курятника медленно открывается — и оттуда осторожно выглядывает Ромашка. Потом высовывается Гошка. Вот он вышел из курятника, огляделся — и шасть к розе! «Что это они задумали?» — насторожилась Катька, наблюдая. А Гошка — подумать только! — отломал один из красных цветков, да еще самый лучший, снова оглянулся — не видел ли кто? — розу за пазуху куртки сунул и бегом — прямо к Рединым в палисадник!

— Ну и дела! — удивляется Катька, бросает задачник, выбегает на крыльцо и опрометью кидается к забору. Налетает на мокрый куст сирени — б-р-р! — ну и брызги холодные, прямо за шиворот потекло! Припадает к щелочке.

А Лариса в отцовской стеганке ходит вдоль грядок, гладиолусы поднимает и к колышкам привязывает.

— Лариса! — громко шепчет Гошка. — У тебя кто дома?

— Папка спит, тише! — отвечает Лариса. — Ой, ну тебя! Об крапиву обожглась!..

— Лариса! — таинственно понижает голос Гошка. — Я к тебе... По секрету... Я войду... — и топчется у калитки.

— По секрету? — оживляется Лариса, и глаза ее заблестели от любопытства. — По секрету можно... Входи!

Гошка подходит ближе.

— Вот. Это тебе... — и он вытаскивает из-за пазухи смятую розу. — Это тебе... от Ромашки. Он в курятнике лежит и ни с кем разговаривать не желает. Он дружить с тобой хочет. И чтобы ты на нашу маму не обижалась. Вот!..

— Ой, какая розочка! — так и просияла Лариса. — Ой, спасибо, Гош! А мама ваша не заругает?

— Заругает, если узнает. Ромашка в курятнике лежит...

— В курятнике?

— В курятнике. Переживает эту историю...

— Пусть выходит... Катьку покличем — айда по лужам бегать!

— Не. Не пойдет он. Лежит в курятнике.

— Ну и пусть себе лежит, если нравится! Побежали по лужам, айда! Катя! Кать, а Кать!..

Гошка с Ларисой выбегают на улицу.

— Ой, погоди, — Лариса возвращается в палисадник и срывает два красных гладиолуса. — Этот Ромашке за розочку, а этот — тебе. Просто так!

— А я все слышала! — выскакивает неожиданно Катька. 

— Ну и что? — беспечно пожимает плечами Лариса.

«Ну и что?! — с обидой думает Катька. — Ей все равно, что Гошка, что Ромашка, что я... Ей ли понять, что такое настоящая дружба?»

— А я все видела! — уличает она. — Цветы друг дружке дарите!

— Да брось ты! Вот Ромашке действительно обидно: из-за нас подзатыльник получил! — отвечает Лариса. Она выбегает на середину улицы — и давай шлепать по теплой воде и петь: — Тру-ля-ля! Тру-ля-ля!..

Тут и Катька не стерпела и завопила диким голосом:

— Вдруг подъехал ко мне барин молодой!.. — и помчалась вслед за подругой.

А за ними Гошка — в каждой руке по гладиолусу — такие фонтаны в лужах поднял, что даже гуси переполошились, в сторону шарахнулись. «Тра-ля-ля! Тра-ля-ля! Напои меня, красавица, водой...»

«Тру-ля-ля, тру-ля-ля!» — гулко разносится по лесам.

Гошка какой-то танец невероятный танцует, — то одну ногу смешно приподнимает, то другую, и гладиолусами размахивает. Рожи страшные делает. Лариса вымокла вся, ватник сбросила, в одних трусиках и маечке кружится, и роза у нее в косичке прыгает. А Катька неуклюже топчется на месте, пятками лужи разбивает: «А по улицам все конница идет...» — громче всех кричит она.

Дверь курятника во дворе Копышкиных широко распахивается, и оттуда вылетают потревоженные наседки:

«Кудах-тах-тах!..»

«Кукареку!..» — горланит возмущенный петух.

Следом, прищурившись, вылезает взъерошенный и сердитый Ромашка. Он обиженно оглядывается, шмыгает носом и растерянно прислоняется к забору, упорно рассматривая небо. Но в разгаре веселья никто не замечает Ромашку и его настроение. А ему страсть как хочется пошлепать по лужам! В курятнике, пока он Гошку с Ларисой ждал, его в сон бросило. А теперь, конечно, гордость не позволяет дурачиться вместе со всеми. Он и сам толком не может понять, чем так разобижен — тем ли, что затрещину получил, тем ли, что Лариса, как видно по всему, не очень-то о нем печалится. Вдруг небо прорезает яркая, веселая радуга. Тут и Ромашка не выдержал и закричал во все горло:

— Ребята, радуга! Глядите — радуга же!..

Высоко-высоко над поселком летит в небе большая, разноцветная радуга. Вся переливается и дрожит...

Одним концом она за новые дома ушла — там, где Глуховка сливалась с Малаховкой, другим концом — за леса и рощи, туда, где встает богатырь химкомбинат.

— Радуга, радуга!.. — разными голосами подхватывает орава, и все несутся наперерез вновь приближающейся грозе — туда, туда, под летящую, радостную арку.

— Радуга!.. Радуга!..

— О господи! — выскакивает на крыльцо Копышкина. — Розочку обломали, окаянные! Да это, никак, Лариса. Вона скачет голая, и роза в волосах. Такой цветок сорвала — и не стыдно, и хоть бы что! Еще песни горланит!

— Вы чего на ребенка так? — подает из окна голос тетя Аня. За цветами на подоконнике ее совсем не видно. — Дети и есть дети! Все одного поля ягоды! Вон — ваши с моими гладиолусами скачут! Ровно жеребцы!

— Гошка, Ромашка, домой! — кричит задетая за живое Копышкина.

— Лариса, простудишься! — зовет, в свою очередь, тетя Аня. Она выходит и, вздыхая, поднимает брошенную стеганку.

А детворы уже и след простыл.

Небо снова темнеет — со стороны Глуховки надвигается большая пухлая туча. Стало совсем тихо. Только слышно, как пыхтит Копышкина, втаскивая на крыльцо кадку с розой, да дядя Федор, подняв рыжеватые брови, выглядывает из окна и напевает:

Красная розочка,

Красная розочка...

Ребята убежали в рощу. Там, в полуразрушенном блиндаже, где сыро и таинственно, идет у них важное совещание.

— Ну, Славка, всех Аннушек проверил? — с издевкой спрашивает Ромашка и что-то важно записывает в блокнот.

— А ты сам хоть одну нашел? — сердится Еремкин. — Думаешь, у меня дела нет? Рыбную ловлю забросил... Опять же к Самокрутовой учительнице обещал ходить. Задачки эти треклятые решать. А времени то нет! Ты вон с Гошкой, да еще с Лариской «шу-шу» да «шу-шу». Втихоря куда-то бегаете. Думаете, я не вижу?

Братья удивленно переглядываются, а Лариску разом в краску бросило.

«Тут что-то не так», — думает Катя.

— Вы что же, на Аннушкин след напали? — допытывается Володя.

— Да нет! Да, что вы! — возражает Ромашка. Вытаращивает глаза и опять нос в блокнот.

А Гошка с Лариской молчок.

— Скрываете что-то? — хмурится Володя.

— А я про что толкую! — Славка плюет с досады.

— Ерунда какая-то... Лучше слушайте я свое предложение зачитаю, — Ромашка вырывает из блокнота листок, выдерживает паузу и провозглашает: — «Вместо тайной слежки в поисках героини, предлагаю продолжить розыск путем осторожного расспроса».

ТАЙНА ЛАРИСЫ

Ой, и скучно без Лариски! Где она все время пропадает? Вот и сейчас — прибежала Катька к Рединым, а дядя Федор с крыльца уже Володю выпроваживает:

— Нет ее! Сам ума не приложу, куда запропастилась! Часа через два зайдите, может быть, объявится...

И в сени попятился, и дверь перед самыми ребячьими носами захлопнул. Вот так!

Катька хмурится:

— Часа через два зайдите!.. Только что голос из окна слышала. Давай, Володя, в окно заглянем, что ли?

— Нехорошо в окна заглядывать! — пожимает плечами Володя, а сам уже подкатывает к окну чурбак.

Окно открыто, все цветами загорожено... Все равно — видно и слышно. Вот Лариса голову на стол уронила, плачет, что ли? Дядя Федор утешает, кажется... Лариса засмеялась, на отца глядит, а он раскрыл рот. Зубы, что ли показывает? Вдруг сунул два пальца в рот да как свистнет!

Лариса тоже два пальца в рот сунула и тоже хочет свистнуть, но у нее не получается. Дядя Федор размахивает руками — ничего, мол, проще нет! И с досадой лоб вытирает. Потом опять ка-ак свистнет, да так громко, что Володя с Катей свалились с чурбака.

В комнату вбегает тетя Аня. Слышно, как она сердится:

— Чего рассвистелись, как на футболе? Уши заложило! В огород идите, там вольготнее!

Дядя Федор и Лариса смеются и выбегают в палисадник.

Володя с Катей еле успели спрятаться в кустах акации. Притаились и слушают.

— Ты заметь, дочка, — вздыхает дядя Федор, — как на воле хорошо! Осень, а тепло! Укропом пахнет! Солнце-то багровое...

— А шиповник, папа, все цветет!

— Шиповник? Шиповник — он торжествует. Горит.

— А кто его поджег? Солнце или земля?

— Думается мне, земля... В корнях — самая сила. Бежит по веткам и бутоны зажигает...

— Папа, а ты выдумщик... А я, наверное, в тебя пошла.

— Ну, а раз в меня, тогда — свисти! Попробуй еще раз, без старания, полегче, как для баловства!

И огород пронзает свист. Не такой уж, чтобы очень мощный, но радостный.

— Молодец! — с гордостью восклицает дядя Федор.

Тут начали они оба свистеть на разные лады, да так, что Володя с Катей уши зажали.

— Ой, батя, я ведь опоздаю! Пора мне... Ромашка давно ушел!

— Беги, дочка! Нехорошо, когда люди ждут.

Лариса руками волосы пригладила и побежала, да так быстро, что и не угнаться.

Володя с Катей ползком пробираются сквозь кусты. Выбегают на дорогу, а Ларисы и след простыл. Куда убежала? Кто ее ждет? Ох, эта Лариска! Ну как с ней дружить? Вечно жди от нее какой-нибудь каверзы! То нагородит с три короба, то скрытничает, а без нее скучно!

Катя подозрительно глядит на Володю:

— Почему они свистят? Ты знаешь?

— Я?! Я не знаю... Я думал, ты знаешь! Тут какая-то тайна! — шепчет Володя. — Но я узнаю. Обязательно узнаю. — И, посмотрев на Катю ничего не понимающими глазами, Володя убегает. Катя, задумавшись, поднимается к себе на крыльцо. Нет Ларисы, нет и Ромашки...

А цветы шиповника ярко и прощально горят на солнце. Катя осторожно трогает колючие ветки, поднимает с земли лепесток.

— Торжествует! — не то удивленно, не то с грустью шепчет она. И неожиданно для себя самой кладет два пальца в рот. Но вместо свиста получается не то фуканье какое-то, не то шипенье. Катька конфузится, оглядывается — не видел ли кто? — Баловство! — говорит она и пренебрежительно пожимает плечами. А сама думает: «Баловство, да не совсем! Тайна, вот что!»

На следующий день Катя и Володя снова терпеливо сидят на крыльце у Рединых, и снова на дверях — замок.

У крыльца прыгает какая-то пестрая птичка. «Чирик-вик! Чирик-вик! Цо-цо!.. Цо-цо!..» — говорит птичка и собирает крошки.

Мимо плетется Гошка. Он ест вишни, а косточки бросает в окно — проверяет, не пришла ли Лариска. На Гошке новые, очень узкие брюки. Очевидно, заботливая мамаша ухитрилась из старых, необъятных штанов самого Копышкина скроить две пары близнецам.

Гошка еле тащится, ему жарко в шерстяном свитере. Еще бы — восемнадцать градусов тепла, а мать одела его потеплее. Он чихает!

— Вот геологи — парни выносливые, не то что ты! — поддевает его Володя. — А ты, чуть что, — и простудился! Ходишь, как кляча дохлая!

Гошка — парень необидчивый — пропускает мимо ушей «дохлую клячу» и все прохаживается с таинственным видом.

Посмотрит внимательно на Катю с Володей, вздохнет, пожмет плечами — и мимо.

Володя толкает Катю и шепчет:

— Гошка-то наверняка знает, где Лариса, а молчит. Как воды в рот набрал.

— Я его выспрошу. Увидишь, он мне все выложит.

— Чего шепчетесь? Чего уселись на чужом крыльце? — настораживается Гошка.

— А ты чего бродишь вокруг да около? — начинает атаку Катя. — А ну-ка, садись рядом!

Гошка покорно садится. Пот стекает с его веснушчатого лица.

— Ну? — с угрозой спрашивает Катя.

— Чего — ну? — пугается Гошка, отодвигается на всякий случай и шмыгает носом.

— Где Лариска и Ромашка? Выкладывай! Признавайся, они без нас Аннушку ищут?

— Не знаю! — безразлично отвечает Гошка и глядит под ноги.

— А я знаю... Они у Водовозовых! — поддразнивает Катька.

Гошка насмешливо свистит.

— А вот у них. Лариса говорила мне, что соскучилась, давно, мол, не видела своих знакомых.

Гошка опять свистит. Потом, помолчав, добавляет:

— По последним сведениям, Водовозовы уехали... уехали в неизвестном направлении.

— Врешь! — не теряет хладнокровия Катька. — По последним сведениям, они семечками на базаре торгуют... и Лариска и Ромашка с ними!

— А вот и нет! — возмущенно отвечает Гошка.

— А вот и да! Жареными семечками.

— И нет!

— И да!

— А я знаю... А вот вы и не знаете! Они в Малаховку ходят...

— Семечками торгуют…

— А вот и не торгуют... В клуб они ходят... А больше ничего не скажу. Вот. Слово дал.

— Ха-ха! — презрительно улыбается Катька. — А сам и не знает!

— Да чего ты!.. В клуб строителей они ходят, ясно? Кружок там драматический… — Гошка шумно вздыхает. — Проговорился. Ладно уж, слушайте! Пошел как-то дядя Федор с Лариской в кино, в новый клуб строителей, «Каина восемнадцатого» смотреть. А там на дверях клуба — большое объявление висит: «Записывайтесь в драматический кружок».

— Когда же это было?

— Да, примерно, с месяц тому назад!

— Мы с папой тоже смотрели «Каина восемнадцатого»!

— Верно, верно, и объявление висело... — соглашается Володя.

— И мы с Ромашкой там были... Видим — стоят дядя Федор и Лариска перед объявлением, спорят о чем-то.

«Так ведь это для взрослых!» — ворчит дядя Федор, а Лариса просит: «Пойдем, пап, попросим... Может, и меня примут...»

Дядя Федор, однако, на своем настоял, и пошли мы все вместе кино смотреть. Лариса надулась, а в кино развеселилась, смеялась очень... Да и мы хохотали! Обратно идем — разговоров! Лариса так и вертится, и подпрыгивает, все кино в лицах изображает... И знаете, здорово так у нее получалось! То принцессу Миланду изображает, то королеву... А как замурлыкала песенку палача, и ссутулилась, и улыбнулась так по-страшному, дядя Федор не выдержал. 

«Пошли обратно!» — говорит.

Вернулись. Стали в клубе спрашивать, где массовый сектор. Никто толком не знает. Наконец одна девушка сказала, что во втором этаже, в шестой комнате. Нашли эту самую шестую комнату. Тут Лариска вдруг струсила, побледнела и уперлась — ни с места. Боюсь, мол, да и только! Как баран! Дядя Федор ее за руку схватил и открыл дверь.

Гошка помолчал.

— А там такой шум, спор... Мы с Ромашкой тоже заходим, видим — за столом сидит мужчина, толстогубый такой, и шея длинная. И кто бы вы думали там еще? Леша и Лилия!.. И еще толстая тетка, какая-то...

Лилия посреди комнаты стоит, а толстогубый губу оттопырил, сердится и кричит:

«В образ, в образ входите... Вы же влюблены, понимаете?!»

И курит, и курит, аж дым столбом! И пресс-папье вертит в руках.

А Леша дядю Федора и Лариску заметил, подошел к ним и шепотом спрашивает: «Вам кого?».

Ну, дядя Федор объясняет: дочку, мол, привел в драмкружок! Леша шепотом ему советует:

«К Иван Ивановичу обратитесь», — и на толстогубого кивнул.

— Ну и что?

— Отказал. Только, мол, взрослых берем. А детский драматический кружок у нас будет организован в будущем году. И губы выпятил, и пресс-папье завертел, а дядя Федор свое: «Как же так? А если у дочки талант?» Тут Лилия вмешалась и Леша. Пьеса у них репетируется, «Сорванец» называется. Мальчишки подходящего не найти, ну и уговорили режиссера Лариску на пробу взять. Да не очень-то получается! Голос тонковат, свистеть не умеет.

— Вот оно, что! Все тайны. Пошли в клуб! — решительно поднимается Катя.

— Что ты! — подскакивает Гошка, — выгонят! Да вон и Лариса с Ромашкой идут! Не выдавайте! — подмигивает он. 

— Раззвонил! — презрительно бросает Ромашка, подходя к крыльцу.

— А ты что делаешь в клубе? — в один голос спрашивают Катя и Володя.

— Я — дэкоратор...

И так важно и противно выговорил: «дэкоратор».

— А что это такое? — спрашивает Катька и недоверчиво щурится.

— Дэкорации помогаю для спектакля делать...

— Для какого спектакля? — уставились на Ромашку Катька и Володя. Ромашка язык прикусил. Лариса глянула на него укоризненно.

— Для какого такого спектакля? — настаивает Володя. — Опять секреты?

Лариса покраснела и опустила глаза. Стоит, тетрадочку то свернет, то развернет.

— А мы бы сегодня и сами рассказали. Генеральная репетиция скоро, в костюмах.

БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ

Эх, Лариса, Лариса! Не везет тебе! В субботу генеральная репетиция. Режиссер такой строгий, несколько раз повторил, чтоб все в костюмах были. В воскресенье спектакль, а брюк подходящих нет. Конечно, никто из друзей не отказал:

— На, выбирай любые!

Вот они — три пары брюк. Но ведь Гошка и Ромашка — длинноногие, как журавли! Еле натянула Лариса узкие полосатые дудочки, а застегнуть брюки на пуговицы не смогла. Володины — до подбородка доходят — утонешь. Славка Еремкин пришел с удочками, бросил свои старые залатанные штаны прямо Лариске на колени, пренебрежительно буркнув:

— Тоже мне, артисты. Клев из-за вас прозеваешь!

Дядя Федор смотрел, смотрел в окно — и не выдержал. Свои брюки принес:

— Перешивайте! Жертвую. Для искусства, значит.

— Какие мы портнихи! — сердится Лариса. — Никакие!

— Кто скроил бы и сшил, так это мама. Вон с работы идет. Видишь, хмурая какая? Работа у нее тяжелая. Значит, очень устала, — вздыхает Катя.

— Может, попросим? — оживляется Лариса.

— И не думай! Завтра ей в шесть утра вставать, а спать когда?

Лариса, закрыв лицо ладонями, тихонечко хнычет, и чем ближе подходит мама, тем громче всхлипывает Лариса и вдруг как заревет что есть силы!

— Что? Что случилось? — пугается мама. Она садится на ступеньки крыльца, снимает головной цветастый платок и вытирает потное лицо.

— Брю... брю... — рыдает Лариса.

— Брюквой объелась? Живот болит?

— О-го-го! — гогочут, как гусаки, братья.

Володя щеки надувает, чтоб не расхохотаться, сдерживается. Ларису не хочет обидеть.

Дядя Федор обстоятельно объясняет:

— Скоро дочке на сцене играть, а костюма нет. Ни одна пара брюк не подходит. Свои темно-синие пожертвовал. Без единой заплатки. Но вот незадача — перешивать некому. Моя, сама знаешь, не портниха!

Мама прерывисто вздыхает. Берет самые большие брюки и придирчиво осматривает.

— Через час зайди, — устало говорит она Ларисе. — Мерку сниму.

Громкое «ура» раздается в ответ.

— Что здесь происходит? — спрашивает внезапно появившийся Петр Иванович. Он стоит, подняв кепку в знак приветствия, и добродушно улыбается.

Перебивая друг друга, рассказывают ребята историю о брюках.

— Эх! — укоризненно качает он головой. — Вам, Прасковья Николаевна, и отдохнуть нет времени! Умел бы я шить, честное слово, помог бы!

Мама краснеет и уходит, а Петр Иванович подсаживается к дяде Федору. Они закуривают.

— Конечно, дочка ваша должна выступать. Для нее это значит БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ!..

... Плохо спится в эту ночь Кате. Она все прислушивается.

«Мама хо-ро-ша-я, хорошая, — долго выстукивает машинка. Потом застучала успокоительно: — Спи, спи...»

Проснулась Катя оттого, что озорное солнце стало щекотать ресницы. Первое, что Катя увидела, — брюки. Наутюженные, сбоку — змейка.

Откуда мама взяла? На полу старая юбка брошена... Вот откуда молнию выпорола. Ой мама, мамочка!

ДЕНЬ ЗА ДНЕМ

Теперь каждое утро Катя просыпается в ожидании чего-то радостного. Мир наполнился вдруг удивительными событиями. Вот вчера вечером мама вдруг стала пристально разглядывать старую мебель и неожиданно заявила, что комод надо выбросить, что он страшненький и вот-вот развалится и что с таким дряхлым, обшарпанным диваном нечего и ехать на новую квартиру, позориться... И что керогаз тоже скоро придется выбросить, потому что в новом доме будет газовая плита, и что вообще пора... купить приемник.

Катька тоже мамиными глазами начала разглядывать мебель. И словно впервые увидела ее... Жаль ей стало и комода, и уютного дивана. И сутулый привычный дом...

Каждый раз, когда Катя приходит из школы, щелистая дверь приветствует ее скрипучим голосом: «Я соску-училась... Я соску-училась...»

А по утрам, когда Катька спрыгивает с кровати, половица кряхтит: «Ой, ой, ты стала тяжелая, тяжелая!»

В непогоду железка на крыше скрипит: «Дзинь-дзинь, ржавею... Дзинь-дзинь, старею...» Говорящий дом, да и только! Оставить бы все, как есть. Но как только Катька пожалела старую мебель, так сейчас же ей ужасно захотелось навсегда с ней расстаться! И вправду, хорошо бы поскорее все выбросить и купить новое и уехать, уехать! Как хорошо!

А на прошлой неделе приезжала Лилия; привезла несколько свертков.

— Катя, хочешь посмотреть? — позвала она к себе. Развернули один сверток, а там материал, тонкий, голубой. А в другом — белая шерсть.

— Красиво?

— Ничего... Красиво... — пожимает плечами Катька и осторожно трогает материал.

— Пойдет мне, как ты думаешь? — спрашивает Лилия и разворачивает еще один сверток. Белый воздушный шелк дрожит у нее в руках. Она набрасывает шелк на плечо и глядит в зеркало.

— Буду учиться шить. Попрошу у твоей мамы машинку... Платье себе сошью... — говорит она и вдруг улыбается счастливой такой, неожиданной улыбкой и краснеет.

Мама весь день просидела у Лилии в комнате, все шептались о чем-то, смеялись, кроили... Машинкой стучали, напевали вполголоса. Лилия свой маленький приемник привезла.

Катя послушала музыку... Хотела с Лилией поделиться, о письме из Смоленска рассказать. Да видит: ей не до нее. Все думает, думает о чем-то.

А у Ларисы — праздник. У нее только и разговоров теперь, что о спектакле, в котором она играет роль мальчишки-сорванца. Свистеть она уже здо́рово научилась и всех своими репетициями измучила: и тетю Аню, и Ромашку с Гошкой. Только дядя Федор и Катя выслушивают ее охотно, а дядя Федор еще и с удовольствием! У Лариски глаза горят, когда она входит в роль.

— Голуби мои, эй вы, сизари мои! — кричит она и, широко расставив ноги, глядит вверх в ясное голубое небо. 

Катька смотрит на Ларису, и ей кажется, что она слышит хлопанье голубиных крыльев.

А сегодня чуть свет в окно — стук-стук!: «Прасковья, извещение тебе... От мужа посылка!» Катька сразу узнала голос почтальона, тети Фени. Мигом с кровати соскочила, а половицы такую музыку развели... Мама побледнела, торопится на почту.

— Паспорт не забудь! — напоминает тетя Феня. А паспорт дрожит в маминых руках.

Еле дождалась Катя маму с почты. Минуты считала.

Открыли посылку, а там коробки с конфетами, печеньем, и что-то нарядное... Наверное, для Кати! Так и есть! Кофточка шерстяная, коричневая и новенькая школьная форма... А на самом дне ящика — письмо. Мама читает, губами медленно шевелит, а потом и вовсе с письмом из кухни ушла. Точно и не интересно ей посмотреть, какая Катя стала нарядная!

— Мама! — бежит Катя к матери. — Мама, посмотри на меня!

А она и не думает смотреть, все письмо перечитывает. Сейчас такая веселая да добрая... Вот, думает Катя, подходящий момент за Володьку попросить, и она немедленно начинает атаку:

— Мам, я сказала, что ты не против!

— Чего не против?

— Пусть Володя у нас поживет...

— Ой, ладно, доченька! Ну, не мешай, пожалуйста, дай спокойно письмо прочитать! — Мама, рассеянно поглядывая на Катю, уходит на кухню и даже дверь прикрывает.

Хоть бы Лариса пришла, что ли! Катя неуклюже повертелась перед зеркалом и выбежала на крыльцо, а там — легкая на помине подружка.

Катя отвернулась, словно вовсе ее и не заметила, новую кофточку одернула и стала внимательно смотреть на забор.

— Кать! — обрадованно крикнула Лариса, подбегая к крыльцу.

Катька — ни звука в ответ, как окаменела, на забор не мигая смотрит, а уши красные.

— Кать, ты чего?

Лариса тоже глянула на забор, но ничего интересного не увидела.

— Ой, Катя! — восхищенно воскликнула Лариса, наконец-то заметив обновку. — Ну-ка, повернись! Какая хорошенькая кофточка!

Катька важно повернулась, засопела, а уши у нее покраснели еще больше. От удовольствия, наверное!

— Папа прислал! Московская... А еще — школьную форму, — таким небрежным тоном ответила Катька, словно получать подарки для нее — самое привычное дело.

— Я видела у Водовозовых... — начала было Лариса, поглядывая на кофточку, и запнулась. Сразу-то и не выдумаешь!

— Что ты видела у Водовозовых? — с ледяным спокойствием переспросила Катька, снова заинтересовавшись забором.

— Ничего не видела! — призналась по-честному Лариса и вздохнула, оправляя свое выцветшее ситцевое платье.

— Ну ладно! — сказала удовлетворенная Катька. — Тогда идем к нам, я еще не завтракала.

Девочки входят на кухню. Катя бережно снимает кофточку, вешает ее на спинку стула и садится за стол — ест картошку прямо со сковородки.

Взгляд Ларисы останавливается на сковородке.

— Ты чего? — перестает жевать Катька.

Лариса молчит, только брови ее смешно ползут вверх. На лице появляется знакомое выражение.

— А я видела у Водовозовых...

— Ну? — обеспокоенно спрашивает Катька, косясь на кофточку.

— А я, Кать, знаешь что видела?..

— Ну?! — привстает со стула Катька.

— Стеклянную сковородку! — выдохнула Лариса и облегченно вздохнула. К ней вернулась ее прежняя беззаботность.

— Опять ты! — отмахивается Катька с досадой и снова принимается за картошку.

— А вот и не опять! — торжествует Лариса, — и у Водовозовых вся посуда для готовки стеклянная. Стоит на полках и переливается... Чайник стеклянный, мясорубка стеклянная, а когда курица в кастрюле варится, так видно, как она там барахтается. А еще у них...

И вдруг — час от часу не легче! — за стеной у Рединых поднимается невероятный шум, спор пошел какой-то, слышно, как тетя Аня сердится, а дядя Федор оправдывается.

— Зайдем к нам, Катя? Я только узнаю, что там случилось. Да, может, поем чуть-чуть... — предлагает Лариса.

Вошли в открытые двери и остановились на пороге.

— Мам, ты чего?

— Смотри-ка, доченька, отец кастрюльку купил!.. Стеклянную... Огнеупорную, видите ли! Варил яйца, а посудина взорвалась и разлетелась... В пыль. Осколков не собрать... Пришла на обед, называется... Накормил муженек!

— А где же яйца? — удивляются девочки.

— А вон! — тетя Аня указывает пальцем вверх. На потолке как припаялись три яйца.

— Химия! — качает головой дядя Федор.

Девочки хохочут, а тетя Аня еще больше сердится.

— А где ты ее выискал? Где купил, тебя я спрашиваю? — наступает она на дядю Федора.

— Да в ларьке! Сам Копышкин хвалил. Огнеупорная! 

— Огнеупорная! — передразнивает тетя Аня. — Сначала бы инструкцию почитал, а потом варил.

— Незадача!

— Теперь все на столе выбрасывать надо! Вдруг стекло попало!

Дядя Федор с тоской наблюдает, как в ведро летят солонка, батон, масло... Наконец очередь доходит до селедки. Селедка приправлена маленькими кружочками лука.

— Для тебя старался... Незадача... — дядя Федор вздыхает и закуривает.

— Ты скажи мне, о чем ты все думаешь? Ничего не видишь, ничего не слышишь! Дочку мне портишь!

Тетя Аня с досады в комнату ушла. И обедать не стала.

Тишина, только слышно, как ветер в окно стучит.

— Дядя Федор! — робко спрашивает Катя. — Вы не знаете, тетя Аня в войну лейтенанта не прятала?

— Чего? — удивляется дядя Федор.

— Папа, это, наверное, правда, — обнимает Лариса отца.

— Да ты, дочка, от кого слышала? — хмурится дядя Федор.

— А это тайна. Лейтенант скоро сам приедет и все расскажет! — тараторит Лариска.

— Сам приедет! Родственник, что ли, какой? А я не знаю... Вот еще незадача. Что за тайна такая? Жена! — кричит он. — Жена!

— Чего тебе? — на кухню неохотно выходит хмурая тетя Аня.

— Про какого тут военного дочка спрашивает? В толк не возьму...

— Ты что? — тетя Аня краснеет и на Ларису набрасывается. — Ты что, опять за старое? Опять выдумала? Хотела тебя вырастить без ремня, да, видно, зря!

Лариска испуганно пятится.

— Не волнуйтесь так, тетя Аня! — загораживает Катя подругу. — Мы героиню ищем. Она в войну в Глуховке раненого лейтенанта от немцев прятала. Спасла его. Звали ее Анной. Вот мы и думали... 

— В войну... В Глуховке! Да я здесь и не жила вовсе. Я в те годы в Сибири была, — удивляется тетя Аня.

— Незадача! — чему-то радуется дядя Федор и подмигивает девчонкам: смывайтесь, мол!

В ГОСТЯХ У ВОЛОДИ

Петр Иванович сам лично после работы зашел к Кате с Ларисой и торжественно пригласил их на день рождения сына.

— А как же мы без подарка? — забеспокоились девочки.

— Ничего, ничего не нужно! — ответил Володин отец. — Через полчасика ждем! Володя у меня дома за хозяйку!

И, слегка приподняв коричневую полосатую кепку, он спокойно удалился.

Подруги собрались быстро. Лариса вырядилась в летний цветной сарафанчик, а Катя решила надеть ситцевое полосатое платье и новую московскую кофточку — как никак дело к вечеру.

— Вот что, Лариса, давай хоть огурцов Володе снесем. У нас их этот год — урожай.

— Ой, верно, — радуется Лариса. — Ведь у них огорода нет. Все не с пустыми руками.

А огурчики один к одному. Ярко-зеленые, с белыми полосками. Быстро корзиночку набрали, а сверху еще укроп положили.

Катя важно несет подарок мимо копышкинских окон. Кто-то шевелится за узорной занавеской.

— Пусть подсматривают, пусть передают маме, — беспечно смеется она. — Мне не попадет! Тетя Феня — почтальон — всегда у нас огурцы рвет сколько хочет.

Лариса всю дорогу трещит о драмкружке, о том, какой придира режиссер.

— Ты только подумай, Катя, — волнуется она, — предупредил всех, что если хоть один человек ему не понравится, спектакль отменит. Все артисты так переживают, так переживают...

— Да ну! — удивляется Катя.

Вот он и знакомый дом с красной крышей. У приоткрытой двери какая-то приблудная облезлая кошка с одним глазом лакает молоко из консервной банки.

Володя встречает подруг в переднике: он хлопочет у стола. Катя протягивает ему корзиночку с огурцами.

— Спасибо! — благодарит он. — Какие свеженькие, прямо с грядки?

— Ага! — улыбается Катя.

— Петр Иванович! У меня сегодня генеральная репетиция! — кричит чуть ли не с порога Лариса.

— А с брюками в порядке?

— Брюки — что надо!

— Угощу я вас, дорогие гости, салатом, пальчики оближите. Сын готовил.

Ну и угощенье! Девочки едят, да похваливают, да на Володю поглядывают.

Ну и хозяйственный! Домашнее печенье прямо во рту тает, а кто пек, девочки спросить стесняются. Потом Володя чашки моет, вытирает клеенку на столе и высыпает из ящика свою замечательную коллекцию камней.

— Вот это горный хрусталь, — берет он на ладонь прозрачные, продолговатые, сросшиеся кристаллы. — Нашла его мама, когда мы были на Урале...

— Ой, какой красивый! — охает Лариса. — Дай посмотреть!

— А вот это — пирит... Из Рудного... Тоже кристаллы, но маленькие... Видишь, они все вместе срослись...

— Ой, как блестят... А тяжелый какой! — восхищается Лариса. — А вот это, Володя, это что? Бриллиант, да?

— Это каменная соль! — усмехается Володя. — Это она так на солнышке блестит... На, лизни...

Лариса и Катька лижут и морщатся.

— Фу! — отплевывается Катя. 

— А я геологам обед варил. Разведу разом большой костер, приспособлю на железный прут манерки — суп, каша, компот... Хожу да помешиваю...

Петр Иванович предупредительно покашливает.

— Да... — краснеет Володя. — Правда, еще один студент-практикант был, так он мне помогал.

«Хороший папка у Володи», — думает Катя, а вслух вежливо предлагает:

— Дядя Петя, может быть, в шахматы сыграем?

— С удовольствием, с удовольствием! — отвечает дядя Петя и достает шахматы.

— Представляешь, — продолжает Володя и смотрит куда-то мимо Ларисы. — Поляна недалеко от леса. В палатке — походная лаборатория, а хозяйка лаборатории — мама... Вот ее фотография...

Володя кладет на стол выцветший любительский снимок. На девочек глядит, лукаво улыбаясь, молодая женщина в куртке с капюшоном. Она стоит, прислонившись к стволу огромного кедра, а на заднем плане — палатка...

— Красивая... — шепчет Лариса.

Катька осторожно берет в руки снимок и разглядывает.

— Мама... — тихо произносит Володя. Петр Иванович закуривает и склоняется над шахматной доской. — Мама, — продолжает рассказывать Володя, — была не только геолог, а еще и химик. Знаете, как все ее любили? В палатке у нее всякие банки, склянки — одним словом, походная лаборатория. Придут геологи из леса, лохматые, усталые, небритые. Принесут пробу. «На, — говорят, — Настенька, проверь». Усядутся вокруг палатки прямо на траву и ждут. Потом мама выйдет и скажет им: «Не переживайте, ребята... не то!»

Володя задумывается.

И кажется Кате, что словно кто в комнату неслышно вошел и позвал Володю. Горло у нее сжало, а шахматы как в тумане.

— Володь, Володь, — слегка толкает его Лариса, но он не отвечает. — Ты чего?

— Лариса... Ты понимаешь что-нибудь в шахматах? — неожиданно спрашивает Володя, а думает, конечно, совершенно о другом.

— Нет...

— Я тоже не очень, хоть папа и пытался учить меня, — медленно, словно с усилием говорит он.

— Твой ход, — напоминает Петр Иванович, и Катя делает рокировку.

— Зря... Неудачно! — пожимает плечами Петр Иванович.

— Пожалуй, папа прав. Хочешь, Лариса, я тебе объясню, в чем здесь соль? Тут...

— Ой, не сердись только! — перебивает его Лариса. — Нам пора! Ведь репетиция скоро. Ромашка обещал проверить, знаю ли я роль. Наверное, давно ждет меня.

— Ромашка! — вспыхивает Володя.

— Проиграла, Катя! — с улыбкой восклицает дядя Петя.

Катя конфузится. 

— Ничего! Давай-ка еще партию! — быстро расставляет он шахматные фигурки.

Катя старается не отвлекаться. Делает очень рискованный ход конем, теряется. И все-таки на этот раз она выигрывает.

— Мат вам, дядя Петя! — смеется она и вдруг замечает хитрые, веселые искорки в глазах Петра Ивановича.

— Вы нарочно! Вы поддались!.. — огорчается она.

— А я тебе подарок приготовил, — будто не слышит он и достает маленький шахматный ящичек.

Катя не знает, что и делать: не взять невозможно, а если взять, что мама скажет?

Володя берет книгу в большом красивом переплете, что-то быстро пишет на первой странице и протягивает книгу Ларисе.

— Берите, берите на память. А ты, Катя, тоже торопишься?

— А ей не нужно. Куда ей торопиться? Я дядю Лешу спрашивала: можно ли Катю привести? А он сказал мне, что на генеральную репетицию посторонних не стоит звать. А то мало ли что...

Катя краснеет от обиды и опускает голову.

Володя в окно смотрит. Лариса не бежит, а летит, прижимая обеими руками подаренную книгу.

— А я, пожалуй, тоже пойду. Я, Петр Иванович, без спроса ушла. Мама на работе была. Еще рассердится... — тихо говорит Катя.

— Ну, иди, иди. Ты, Володя, проводи. У нас тут собака злая, часто с цепи срывается.

...На улице тепло. Тихо. Не хочет лето покидать Глуховку. Последние денечки согревает. Вон оно, солнышко, прячется за домами, а уже месяц серебряный намечается.

— Знаешь, я, кажется, с Ларисой надолго поссорился, — вздыхает Володя. — Где бы Аннушку искать, так она в клуб каждый день бегает. А чего ты не пошла? Клуб не театр, всем можно... Надо бы с Лешей и Лилией посоветоваться насчет розыска.

— Разве ты не слышал? Я посторонняя... Не нужна теперь никому. Ни Леше, ни Лилии... А я-то, дура, — в отчаянии кричит Катя, — из-за них стекло у Копышкиных разбила!

— Молчи! А если кто услышит? Какое стекло? Постой, постой! У Копышкиных? Тогда ночью? Ты...

— Ну да, я! Копышкина про Лешу и Лилию плохое наговаривала… Да еще про твоего отца... Будто он пьяница. Бутылки, мол, сдают.

— Так это ты разбила стекло? — Володька смотрит на Катю, словно не узнает ее. — Пойдем-ка быстрее… Я тебе все объясню, — волнуется он. — Бутылки-то я из-под боржома сдавал!

—   Вот видишь, а она...

— Да ты только послушай! У нас за год накопилось их множество. Славка помогал мне сдавать. По две сетки на каждого, еле в ларек тащим. Так несколько дней. Вырученные деньги на завтраки. Папа нам разрешил. Еремкин тощий, а аппетит у него зверский. Помнишь, как он колбасу в классе уплетал?

— Ага!

— Теперь я припоминаю. Как-то Копышкина в ларек пришла, а мы только-только успели бутылки сдать. Продавщица спросила: «Деньгами возьмете или, как всегда, колбасой?» Вот тут-то, наверное, Копышкина и решила, что мы не иначе как винную посуду сбываем. Недаром она тогда ехидно улыбалась и все головой качала. Славка еще спросил ее: «Вы, тетенька, не захворали, случайно?» Так, мол, и голова может отвалиться! Ох, и разозлилась она!.. Ну и вредная, наплела чего!

— Это она умеет... Глянь-ка, Лариса идет! — удивляется Катя. — И в брюках. Ты чего так быстро?

— Не было репетиции. Дядя Леша захворал. Горло. Охрип окончательно, — чуть не плачет Лариса.

— Подожди... Все забываю тебя спросить, — останавливает ее Володя. — В семье твоих хороших знакомых, у Водовозовых, нет случайно Аннушки?

Лариса молча с каменным лицом проходит мимо. 

АННУШКА

Телеграмма пришла через десять дней после письма. Анна Владимировна с ребятами пришла на вокзал встречать Черносова. За такой короткий срок розыски не увенчались успехом. Славка чуть не полсела взбаламутил своими допросами. И все без толку.

— А я бывших партизан навестила. Аннушки у них в отряде не было, — учительница вздыхает.

— А чего там искать? Я-то давно догадался, кто Аннушка! Просто таится, — не может успокоиться Еремкин.

— Не бреши! — обрывает его Ромашка.

— Пусть выскажется, чего ты? — заступается Володя.

А Славка надулся и отвернулся.

— Ну, говори, говори! Сейчас поезд придет. Раньше-то не мог! Озорник, прямо озорник! — нервничает учительница.

— Мы, почитай, всех Аннушек опросили, а про одну забыли.

— Да не тяни! — сердится Катя.

— Помолчи! — Славка подтягивает штаны, отходит в сторону и посматривает на всех сверху вниз, потом протягивает руку в сторону учительницы и торжественно провозглашает: — Это вы, Анна Владимировна! Не скрывайте!

Все какое-то мгновенье стоят как громом пораженные.

— Ой, не могу... Уморил! — закрыв лицо руками, смеется учительница.

— Ха-ха-ха... — потешаются ребята. — Следопыт!..

Анна Владимировна то и дело посматривает на ручные часики: до прибытия поезда десять минут. Катя, Лариса, братья Копышкины, Володя и Слава с нетерпением поглядывают в сторону, откуда, пыхтя и захлебываясь, должен показаться паровоз и весело заскачут вагоны. Скоро к ним с подножки легко прыгнет бывший лейтенант... Безусловно, он всем понравится своей военной выправкой. Ничего, что он сбросил походную шинель. Познакомятся — и пойдут все к Анне Владимировне, где приезжего ждет обед.

 Тут оглушает их пронзительный свист. Рельсы словно оживают, и паровоз врывается в спокойную тишь Глуховки. С подножки на ходу прыгает всклокоченный пассажир и бежит прямо к ним. Помятый костюм его одного цвета с рыжими ботинками. Весь он какой-то пыльный. Анна Владимировна следит за ним, даже как-то подается вперед, наклонив голову и надев очки.

— Уважаемые! — хриплым басом спрашивает он, — здесь поблизости нет ларька? — Встретившись с грозным взглядом учительницы, добавляет: — Мне бы кваску.

— Имеется студеная вода. Вон, кран за платформой! — предлагает Гошка.

— Эх! — с досады машет рукой пыльный пассажир. — Тоже мне станция! — и опять прыгает на подножку поезда.

— Простите! Вы не из школы? — раздается совсем с другой стороны чей-то спокойный и вежливый голос.

— Да-да... — засуетилась Анна Владимировна. — Вы Черносов? Сергей...

— Сергеевич, — подсказывает приезжий. — Здравствуйте! Спасибо, что встретили.

— Здравствуйте, Сергей Сергеевич, — отвечают ребята хором.

Черносов высок ростом, сухощав, тщательно выбрит. Серые глаза смотрят доверчиво и приветливо. Русые, порыжевшие от солнца волосы слегка вьются. В руках у него большой, туго набитый портфель. Ноги у Сергея Сергеевича привыкли шагать широко и быстро. Учительница едва поспевает, и он, заметив это, идет медленнее.

— С розыском нам пока не везет, — словно оправдывается она.

— А я, знаете, и сам отчаялся. Может, что память подскажет.

— Эх, дорогой мой! Деревня-то почти вся сгорела.

— А вот роща. Я ее узнаю. Только березки новые, молоденькие. А на обгоревших пнях целые шапки моха. Да... — вздыхает Черносов. — Здесь-то и был бой!

— А вы погостите у нас. Школьники в розыске помогут. К родственникам пастуха Прохора сходим.

— Я на его могилу могу свести, — подает голос Славка.

— Попросим дядю Лешу, он шофер, подвезет нас в Малаховку — и там Аннушку поищем! — Лариса доверчиво берет Черносова за руку.

— Через местное радио сообщение сделаем! — деловито предлагает Гошка.

— Всех школьников на розыски привлечем! Верно, Анна Владимировна? — спрашивает Володя.

— Спасибо! Спасибо, друзья... — благодарит Черносов. — Но я сейчас проездом. В командировке. Я техник связи. Проектировщик. Ну, а отпуск у меня еще не использован. На недельку приеду. Надеюсь, что с такими помощниками мне в конце концов повезет.

— Я вас на рыбалку возьму! — милостиво изрекает Славка.

— У нас остановитесь. Дом-то большой, — приглашают близнецы Копышкины.

— Химкомбинат посмотрите. У меня там папа работает.

Ребята наперебой стараются быть любезными. Приезжий им нравится. А Катя все молчит. Странные, необыкновенные чувства переполняют ее. Где-то рядом живет женщина. Простая, незаметная. В прошлом героиня. И никто в Глуховке не знает о ней. А сама она не откроется. Сергей Сергеевич забыть ее не в силах. Только бы жива была... Нет, нет, конечно, жива!

— Где-то тут должно быть. Далеко от рощи я не смог уползти, — останавливается Черносов. — Минутку задержимся, место мне это очень памятно.

— Да, здесь почти все ребята живут, кроме Еремкина. Он в совхозе, рядом со мной.

Улица вся светится от солнца. Зеленые, золотистые листья трепещут на прохладном ветерке.

— Вот она, береза, — останавливается Черносов. — Из одного ствола разом три к небу тянутся. Могучее дерево стало. Оно мне часто во сне снилось.

У колодца, за листвой березы, ведра звенят.

Катя узнает цветастый, знакомый платок и кричит:

— Мама! Я не скоро приду, ты не беспокойся!

Но мама бросает ведра и спешит, раздвигая ветки деревьев, к покосившемуся плетню.

— День добрый, Анна Владимировна! Куда это целая делегация направляется? На прогулку или дела какие?

— Да разве вам дочка не сообщила наши последние школьные новости? — удивляется учительница.

— Вроде нет... Скрывает все от меня. Зачем мне знать!

— Как же я могла сообщить, когда ребята дали слово все в тайне держать. А сейчас просто не успела. Ты, мама, то на работе, то в огороде, — оправдывается Катя.

— А я тоже очень долго дома не рассказывала, — вмешивается Лариса. — Мальчишки запретили.

— Да, действительно, было такое решение — держать все в секрете, — с достоинством подтверждает Ромашка. — Славка еще тогда проявил свои блестящие способности в смысле розыска.

— А я тут при чем? — огрызается Еремкин.

— Тихо, дети! Помолчите... — строго говорит учительница. — Тебе, Катя, следовало бы поделиться с мамой. Ведь она всю войну была в Глуховке. Сергей Сергеевич, — обращается она к Черносову и умолкает, с удивлением заметив, как пристально он разглядывает Катину маму, а та, опустив голову, смотрит на него из-под крутых бровей, словно что-то припоминая.

— Вот что, — нарушает неловкое молчанье Анна Владимировна, — может, вы, Паша, с нами пойдете?

— Какая Паша? Да ведь это же Аннушка!.. Здравствуйте! Вы не узнаете меня?

— Что-то... Да нет! Ошиблись, поди?

— Да, конечно... Признать действительно трудно. Я тогда сам на себя похож не был. Щетиной оброс. Худой, в чем душа держалась. Хромой к тому же. А вас я признал. Ничего, что столько лет прошло.

Катя с тревогой следит за мамой. Отчего она так покраснела? И словно вздрогнула... Почему молчит?

— Аннушка, неужели я нашел вас? Ведь это вы?

— Да как же это? Да что же это? — волнуется Катина мать.

— А я вас все годы искал. Не мог забыть худенькую девчушку, что спасла меня. Ведь вам тогда не больше шестнадцати было? 

— Семнадцать... — растерянно отвечает мама. — Но как вы нашли? Как узнали?

— По голосу. Он у вас отрывистый и чуть резковатый. Услышал, ну, думаю, она. Да потом, избушка ваша где-то здесь должна быть.

— Да, немного ошиблись. Изба чуть правее... Ну, метров сорок отсюда. Сгорела...

— А вы, Аннушка, конечно, изменились, но мало. Брови те же и взгляд строгий. Глаза черные, такие же красивые и строгие.

— Да ведь не Аннушкой меня зовут. Я тогда для безопасности назвалась так. Кругом немцы. Страшно было. Уж извините. А настоящее имя мое — Прасковья. Паша... — смущается мама. — Ваше-то имя Сергей?

— Точно, — улыбается Черносов.

Кате странно, как это мама словно не замечает ни учительницы, ни ребят.

— Пойдемте-ка, дети, в сторонку. Не будем мешать. Пусть душу отведут... А потом все, и твоя мама, Катя, пойдем ко мне. Будет настоящий праздник.

«Неужели это не сон?» — думает Катя. Она так сжимает руку Анны Владимировны, что та охает от боли.

— Ну и везет же этой Катьке! — возмущается Славка.

РАСТУТ, РАСТУТ РЕБЯТА...

Катя слушает, как барабанит дождь: «кап, кап, кап...» Потом сквозь капающий дождь бежит стайка веселых дождинок.

Посветлело вскоре, даже солнышко выглянуло, да ненадолго — дело-то к вечеру.

Черносов уехал. Обещал переписываться с ребятами и в отпуск приехать.

Что-то новое вошло в Катин дом. Что-то новое чувствует она в отношении окружающих. Маму теперь никто не называет Пашей, а все величают Прасковьей Николаевной, да еще с уважением.

Катя косится на маму. Сегодня она выходная. Письмо отцу строчит. Длинное. Ромашка про нее стихотворение сочиняет. Героиня!

А за окном желтые березки качаются; и вдруг видит Катя, что по сырым деревянным мосткам Петр Иванович шагает, и Володя с ним.

— Мам, к нам гости!

Мама подбегает к окну, потом к входной двери.

— Проходите, — приглашает она. — Прошу.

Петр Иванович дальше кухни не идет.

— Ноги мокрые, грязные, а полы у вас, Прасковья Николаевна, я вижу, вымыты.

— Ну что вы! Да я, в случае, вытру... Дядя Петя, ну, пожалуйста, пойдемте в комнату, — волнуется Катя.

— Я только на минутку, занят по горло. В командировку уезжаю... Пришли попрощаться. Вызывают на строительство, далеко на север. Месяца на три.

— А сын-то как же? Неужели с собой? А как же школа? Катя мне говорила, что он у нас останется?

Петр Иванович только руками развел.

— Да, да, — смеется мама. — Наши дети так решили. Да я не против. Присмотрю за ним. Не беспокойтесь, не обижу. Учится он хорошо. Серьезный и самостоятельный мальчик...

— А ведь я, пожалуй, соглашусь! Спасибо!

У Кати словно камень с души свалился, и она радостно шепчет Володе:

— Ты слышишь? У нас будешь жить! Ой, хорошо как!

Володя с Катей выходят на улицу; мимо мчится переполненный автобус. Из открытых окон вырывается смех и любимая Катина песня:

Снятся людям иногда

Голубые города...

А за рулем Леша. Катя сразу его узнала.

«Она хороший товарищ, — думает Володя, косясь в сторону Кати, — только дикая какая-то... Стоит, словно ничего не видит...»

А Кате вспоминается поезд и сильные руки, что стащили ее с подножки. Леша! Милый, веселый, все понимающий Леша. Никогда она его не забудет...

Дядя Петя с мамой из калитки выходят.

— Растут, растут ребята... Детство-то потихоньку уходит! — говорит Петр Иванович. — Ну, сынок, нам пора!

— Завтра я к вам с чемоданом прибуду, — прощается Володя.

— Милости просим! — кланяется мама, — милости просим...

Катя долго смотрит вслед, и понимает она, что Петр Иванович совсем уж не такой молодой. Вон как сутулится! Ветер треплет полы осеннего пальто. Сын ему руку протянул.

— Наверное, им расставаться не хочется, — шепчет Катя, и вдруг слышит: кто-то плачет совсем близко. «Лариска! — догадывается она. — Больше некому...»

Так и есть! Сидит на ступеньках крыльца и всхлипывает. Лариса смотрит на подругу и силится улыбнуться, а слезы бегут, бегут по лицу.

— Ты-то чего?

— Да Володька книгу подарил.

— Ну и что?

— Посмотри как следует! — И Лариса протягивает книгу.

— Так темно стало, ничего не видно!..

— «Барон Мюнхаузен»...

— Не читала! — вздыхает Катька.

— Книга про враля известного. Этот барон всегда врал и все придумывал.

— Ну?

— Да ты прочти! Прочти, что мне Володька на память написал!

— Так опять же темно!

— Я дома прочитала... Я запомнила... Я на всю жизнь запомнила! — всхлипывает Лариса. — «Последовательнице Барона Мюнхаузена с искренним удивлением. Володя». Вот что он мне написал! Бессовестный! Не понимаете вы, что я не вру, а придумываю, чтоб веселее было.

По лицу Ларисы текут и текут слезы, платок — хоть выжми.

— Да плюнь ты! Мне так без твоих выдумок даже скучно... Он, наверное, сам жалеет, что такое написал. Будет еще и прощения просить. Он ведь добрый, Володька.

— Ты что, на его сторону становишься?

— Не реви, что ты, маленькая, что ли?

— Теперь у тебя мама знаменитая... Только о ней и говорят, — вздыхает Лариса. Потом губы ее опять начинают вздрагивать. — А артистка из меня, наверное, не получится... Режиссер все кричит: «Работать, работать надо!» А я-то разве не работаю? И свистеть научилась. Нет, видно, не гожусь...

— Сгодишься! — утешает Катя. — Мы на Новый год все в артисты пойдем.

— А Леша с Лилией скоро поженятся! — шепчет Лариса.

— Я так и знала! — почему-то возмущается Катя.

За дверью что-то звякнуло и кто-то вроде хихикнул. И опять тихо. Слышно только, как Катя сопит.

— Я, Лариса, все к отцу хотела уехать, в город. Особенно когда с тобой ссорилась. А теперь раздумала.

— Кать, а я про Водовозовых все выдумала... Нет их совсем!

— Ну и что? Думаешь, я не догадывалась?

— Прощайте, Водовозовы! Больше никогда не приеду к вам в гости, — шепчет Лариса и отворачивается.

— Ну, чего ты расстраиваешься? Они же придуманные, — говорит Катя и добавляет: — Знаешь, Лариса, а мне с ними тоже не хочется расставаться.

— Лариска, спать пора! — Тетя Аня высовывается из окна.

— Сейчас! — отвечает Лариса и не двигается с места.

Горят и мигают огоньки. Теперь не поймешь, где Малаховка, где Глуховка. Они слились в один золотой обруч. Незаметно вырос новый город — Фосфорит. Город, который построили Леша и Лилия с товарищами. В лунном свете очертания его воздушны, таинственны.

— Он голубой-голубой! —торжествует Катька. И кажется девчонкам, что плывет город и они плывут вместе с крыльцом.

— А я все равно поеду к папке... И скажу, чтобы приезжал, потому что у нас больше нет тоски... — Катя помолчала. — Хочешь дружить навечно? — торжественно спрашивает она Ларису.

— Хочу... — дрожит голосок Ларисы.