ЛЕСНАЯ КОРМУШКА

Слава с мамой совсем недавно переехали в один из новых районов города. Их квартира была на самом последнем — двенадцатом — этаже. Славе нравилось, что они живут так высоко. Подойдешь к окну — все видно, что кругом делается; и краны новостроек, и каток, и лес, который начинался почти сразу за их домом.

В этот лес и ходил Слава на лыжах.

Не думайте, что Слава был хороший лыжник, совсем нет!

Он ходил так медленно, что все ребята дразнили его «тихоход». Но Слава не обижался. Не для того, чтобы стать лыжником-чемпионом, отправлялся он в лес.

Он шел тихо, не торопясь, ко всему приглядывался, прислушивался...

А как красиво зимой в лесу! Куда ни глянешь — все кругом покрыто мягким, пушистым снегом, а присмотришься к заиндевевшим веткам деревьев — и увидишь замысловато-сказочные узоры: диковинные фигурки зверей, птиц, каких-то гномиков... Славе нравится их разбирать.

В лесу тихо, тихо. Идешь — только снег под лыжами поскрипывает, а остановишься — тут сразу все звуки лесные услышишь. Вот где-то вверху попискивают невидимые синицы, одиноко стучит дятел.

Слава знает и этого дятла, и место, где он стучит, — там на старом, засохшем дереве, в расщелине сука, у него устроена «кузница». Видно, принес туда еловую шишку, вот и долбит.

Совсем рядом со Славой пролетела стайка хохлатых свиристелей и скрылась среди деревьев, застрекотала сорока...

А сколько следов можно увидеть на белой пелене снега! Сколько интересного прочитать на этих снежных страницах!

Слава ходил в лес всегда одной и той же дорожкой. У него здесь были свои друзья, и он сразу после школы, пока еще было светло, приходил их кормить. Кормушку для птиц Слава смастерил сам и устроил ее на большой раскидистой березе. Сделал ее очень просто: взял от ящика донышко, укрепил в развилке дерева, а чтобы еду не засыпало снегом, устроил из фанеры крышу. Хорошая получилась для птиц столовая, просторная!

Первое время птицы боялись мальчика. Садились поодаль и ждали, когда он уйдет. Потом привыкли.

Бывало, подойдет Слава к кормушке, посвистит, и они сразу со всех сторон на зов прилетают.

Первыми появлялись всегда синицы. Стоило Славе посвистеть, как они уже тут как тут.

Следом прилетал поползень. Этот работяга никогда не пропускал время кормежки. Он даже не ждал, когда Слава положит в кормушку семечки. Выхватывал их прямо из рук мальчика и стремительно улетал с добычей. Затем запихивал семечки в расщелину дерева или в щелку коры и опять спешил к Славе. Такая доверчивость Славе нравилась, уж очень было приятно чувствовать на своей руке птицу.

Накормив любимца, Слава отходил в сторону и еще долго наблюдал за птицами, за их поведением. Синицы больше всего любили сало. Они сразу слетались к нему, но клевали всегда по очереди, так же по очереди брали они и семечки. Зато свиристели и снегири опускались к разложенным для них гроздьям рябины стайкой. Снегири клевали рябину не спеша; семена съедали, а мякоть выбрасывали, не то что хохлатые свиристели: те глотали ягоды торопливо, целиком, потом сразу срывались с дерева и улетали.

А как-то раз Слава пришел и увидел вокруг дерева следы. Их было много, а там, где сало подвешено, весь снег истоптан. Удивился Слава: кто же это мог быть? Следы будто собачьи, только узкие, и шли они из глубины леса ровной строчкой, лапка в лапку, словно по тесемочке. Потом вспомнил: да ведь такие точно следы ему дядя Петя в деревне показывал и сказал, что они лисьи. Значит, вот кто сюда пожаловал! Видно, пришла кумушка салом полакомиться, да так ни с чем и ушла.

Наведывалась к кормушке и белка.

Сначала она не очень-то доверяла мальчику. Бывало, увидит его — мигом на верхушку березы взберется да так затаится среди заснеженных веток, что не сразу ее и увидишь.

А до чего же ловкими и быстрыми были прыжки зверька! До чего хороша белка, особенно зимой, в своей серебристой шубке! 

 Для этой пушистой гостьи Слава никогда не забывал прихватить из дома орехи, печенье или конфеты — пусть тоже лакомится.

Прошел декабрь, затем январь, наступил февраль с его вьюгами, метелями, морозами. Слава знал, что в этом месяце птицам приходится особенно трудно. Давно обклевали они те семена, что оставались с осени на деревьях и на кустах. Да и с земли, покрытой глубоким снегом, трудно достать еду. Голодно в этом месяце птицам, а голодной птице морозный день — это смерть. Вот почему Слава даже в непогоду шел кормить своих питомцев.

Но однажды с самого утра была такая вьюга, что нечего было и думать идти в лес. Вьюжило весь день, и лишь к вечеру стихло. Ночь была ясная, звездная, а утром термометр показывал 36 градусов.

Когда Слава проснулся, мамы дома уже не было. Она работала почтальоном и уходила рано, но к двенадцати часам уже возвращалась домой.

На столе Слава увидел приготовленный завтрак и записку: «В школу не ходи. Сиди дома. Мама».

«Вот это здорово! — обрадовался Слава. — Уроков нет, и в школу идти не надо!»

Он встал, позавтракал, удобно устроился на диване, взял книгу и стал читать.

В доме было тепло и уютно. «Вот здорово, что мороз!» — подумал он опять и вдруг вспомнил: вчера вьюга, сегодня мороз, а как же там они... птицы? Он здесь в тепле, сытый, а они...

Он отложил книгу и включил телевизор. Шла какая-то интересная постановка, но смотреть тоже не захотелось.

Слава выключил телевизор и стал одеваться. Потом взял лыжи, пакет с кормом и решительно вышел из дома.

Будто вымерло все живое в лесу, даже не слышно синичек. Попрятались птицы от леденящего ветра и холода. Только деревья трещат от мороза.

Спешит, спешит Слава, и чем ближе, тем беспокойней у него на душе.

Вот и знакомый поворот... вот и кормушка... Но не встретили птицы своего друга.

С трудом шевеля непослушными от мороза губами, стал сзывать их Слава свистом.

Долго, очень долго никто не отзывался на свист мальчика, потом прилетела одна синичка... другая... еще две. Они были какие-то взъерошенные, сразу бросились к салу и стали его жадно клевать. Их собралось уже штук десять. Слава ждал поползня, но его любимец все не появлялся. Уже не было сил больше ждать, от мороза перехватывало дыхание. Окоченевшими руками он высыпал в кормушку остатки корма, повернулся. чтобы идти к дому, и... что это? В стороне от дерева, будто сорванный листочек, распласталось на снегу что-то маленькое, бурое...

Это был поползень.

Слава бросился к нему, поднял, прижал к себе, старался согреть дыханием неподвижное тельце. Неужели погиб? И вдруг он почувствовал, как поползень чуть трепыхнулся. Жив! Скорей, скорей домой! Скорей к спасительному теплу! И вот тут-то, если бы кто из ребят увидел, как бежал Слава на своих лыжах, никогда бы не стал его дразнить «тихоходом».

Дома, когда мама увидела Славу, она так и бросилась оттирать побелевшие щеки сына. 

— Говорила тебе — не выходи, записку написала, куда ж тебя носило? Щеки отморозил!

Слава не пытался оправдываться. В ответ он вынул из-за пазухи полузамерзшую птичку и показал маме. Мама поняла все сразу и без слов.

Она быстро сняла с себя пуховый платок, завернула в него поползня и положила около батареи.

— А теперь горячего чая с малиной выпей и живо в постель! Ишь, герой тоже у меня нашелся, птиц пошел спасать!

И хотя мама старалась говорить сурово, Слава понял, что она на него совсем, совсем не сердится.

Напившись горячего чая с малиной, он тут же прилег, хотел что-то сказать, но веки сами по себе слиплись, и он словно провалился в темноту.

Проснулся Слава лишь на другой день рано утром, так рано, что мама еще даже не ушла на работу. Вспомнив все, что произошло накануне, Слава вскочил с постели и первым делом бросился к батарее посмотреть поползня. Но его там не было, а мама засмеялась и сказала:

— Ты лучше поищи в другой комнате!

Поползень действительно оказался там. Он совсем оправился и теперь смело летал по комнате, лазал по книгам и всюду совал свой клюв. Очевидно, он был голоден и разыскивал, чем бы поживиться. Слава поставил ему на шкаф блюдечко с водой, рядом насыпал семечек, и поползень, не ожидая приглашения, сразу принялся за еду. Наелся, а потом, как и в лесу, стал делать запасы. Он засовывал семечки в страницы книг, прятал в занавески, за картины, затем неожиданно сел к маме на голову и начал совать ей семечки в волосы. То-то было смеху!..

Почти всю неделю прожил поползень у Славы. За это время он вполне освоился со своим новым местом и ничего не боялся. Смело таскал с тарелок еду или купался в блюдечке с остывшим чаем... Словом, вел себя так, будто прожил в доме всю свою птичью жизнь. А потом случилось непредвиденное: мама открыла форточку, чтобы проветрить комнату, и поползень улетел.

Нужно ли говорить о том, как горевал Слава, когда, вернувшись из школы, узнал, что его любимец пропал.

Слава еле сдерживал слезы.

Еще бы! Ведь ему хотелось выпустить птицу самому, и не здесь, около дома, а отнести в лес, к кормушке, чтобы опять встречать там своего маленького друга... А теперь некому будет таскать у Славы из рук семечки, некому будет их прятать...

На этот раз Слава шел к своей кормушке совсем невесело. Подошел, посвистал птиц, достал семечки. Он уже собрался их положить в кормушку, когда вдруг неожиданно на его протянутую руку уселся поползень — его поползень! Он деловито огляделся, доверчиво пробежался по руке мальчика и, как всегда, стал таскать с его открытой ладони семечки. Слава смотрел на своего пернатого любимца и думал, что надо будет обязательно смастерить и развесить здесь дуплянки — пусть птицы зимой прячутся в них от холода, а весной строят гнезда и выводят птенцов.

ПУСЬКА

Была зима. Шел снег большими пушистыми хлопьями. Иван Сергеевич уже собрался садиться в поезд, когда к нему подбежал его приятель Николай Семенович.

— Иван Сергеевич, выручи! Жена просила белку выпустить, а ты за городом живешь, удружи, выпусти сам, — попросил он и, передав Ивану Сергеевичу коробку из-под торта, в которой находилась белка, ушел.

Иван Сергеевич не очень обрадовался такому поручению. Чтобы выпустить белку, надо было идти более длинной дорогой, а он торопился домой. Но отказать другу не мог.

 Приехав на станцию, Иван Сергеевич хотел сразу пойти в лес и выпустить белку, но потом раздумал. Ему захотелось сначала показать зверька своему сынишке Андрюше. «Пусть посмотрит, а потом выпустит сам», — решил он и отправился прямо домой.

Дома первым встретил Ивана Сергеевича Андрюша. Увидев в руках у отца коробку, он радостно закричал:

— Папа торт привез! Торт! Да какой огромный! Папочка, дай открою... — Ему не терпелось посмотреть, какой торт привез папа — шоколадный, который любил он, Андрюша, или фруктовый, который любила мама.

Но Иван Сергеевич не дал сынишке открыть коробку. Он не спеша снял и повесил пальто, позвал маму, а когда Ольга Федоровна подошла, взял ножницы и поддел бечевку. И тут, одновременно со щелканьем ножниц, куда-то в сторону отлетела крышка, что-то выскочило и, уронив на пол графин, исчезло на верху буфета.

Андрюша так оторопел, что даже ничего не понял. Перед ним была пустая коробка, а торт... торта не было. На полу лежал разбитый графин, а на буфете сидела маленькая рыжая белочка.

Ольга Федоровна тоже увидела белочку.

— Что за глупая шутка! — рассердилась она на мужа. — Сейчас же поймай и выброси! Тоже придумал — лесных зверей домой носить...

Иван Сергеевич послушно взял щетку и уже поднял ее, чтобы согнать с буфета белку, но тут Ольга Федоровна рассердилась еще больше:

— Тоже придумал — щеткой такую крошку пугать! Раз принес, пусть переночует.

С этими словами Ольга Федоровна отобрала у мужа щетку и стала подметать осколки графина. А Иван Сергеевич и Андрюша потихоньку переглянулись. Они хорошо знали маму. Она всегда так: сначала сердилась, кричала, а потом жалела.

На другой день, вернувшись с работы, Иван Сергеевич застал дома настоящий разгром. Стол и стулья были сдвинуты в сторону, около стены стояла большая садовая лестница, а на самом верху сидел Андрюша и прилаживал к буфету скворечник.

— Андрей, что ты делаешь?! Зачем портишь буфет? Сейчас же слезай и снимай скворечник! — рассердился Иван Сергеевич.

— А мне мама сказала... — начал было Андрюша, но тут вошла сама Ольга Федоровна: она была в телогрейке, в валенках и держала в руках огромную охапку сосновых веток, унизанных шишками.

— Оля, зачем все это? Ведь я сегодня же выпущу белку в лес.

— В лес?! Да ты с ума сошел! Жил зверь в комнате, в тепле, а ты его в лес, да еще зимой...

— Но ведь Николай Семенович сам просил выпустить белку, — попытался было возразить Иван Сергеевич.

— Мало ли что просил, ты вот лучше прочти, что здесь написано. — С этими словами Ольга Федоровна взяла со стола объемистую книгу с надписью: «Жизнь животных». — Вот смотри: «Зимой белка покрыта серой пушистой шерстью, которая ее хорошо защищает от холода, а летом она линяет и становится рыжей...» А эта белка какая? Рыжая. Значит, у нее и одежда летняя. Вот походи без шубы зимой, тогда не скажешь — выпусти!

И, не обращая внимания на недовольный вид мужа, Ольга Федоровна стала подавать Андрюше сосновые ветки. Иван Сергеевич махнул рукой и пошел к себе в комнату. Он понял, что спор с женой бесполезен и что отныне белка прочно поселилась в их доме.

Первое время Пуська, как назвали белку, вела себя вполне прилично. Она почти не слезала с буфета, спала в скворечнике и никому не мешала.

Несколько раз в день Ольга Федоровна или Андрюша ставили ей на буфет блюдечко с едой. Пуська подбегала сразу. Она выбирала из него кусочки сахара или печенья, брала в передние лапки и ела, а остатки относила в скворечник и прятала.

Но скоро Пуська стала привыкать к новому месту, а недели через две уже свободно бегала по всей столовой и всюду, где только было возможно, устраивала свои кладовые. Из переплета книг, из мягкой обивки дивана — повсюду торчали кусочки хлеба, печенья или косточки от компота. И даже из тяжелых гардин на дверях, стоило их шевельнуть, сыпались какие-то остатки.

Вообще Пуська оказалась очень трудолюбивым зверьком. Целые дни она прыгала по комнате и если не пополняла новыми запасами свои кладовые, то чинила гнезда. Гнезд у белочки было несколько. Одно, основное, в скворечнике на буфете, а другие в самых разных местах, но чаще всего за картинами.

Немало с этим боролась Ольга Федоровна, но поделать ничего не могла: только сломает одно гнездо, как Пуська тут же устраивала другое. Строительным материалом для белкиных гнезд служили кусочки ваты, тряпочки, нитки, бумага... Как увидит Пуська лежащую тряпочку или оброненный носовой платок, ловко соберет в комочек и мигом унесет к себе.

Пуська тщательно следила и за тем, чтобы все щелки ее домика были плотно закупорены. Можно было подумать, что она живет не в теплой комнате, а в лесу, где дует холодный, зимний ветер, — так старательно закрывалась она в своем домике, когда ложилась спать.

Ложилась Пуська спать рано и была очень недовольна, если ее тревожили. Стоило постучать по скворечнику, как в ответ раздавалось ее сердитое урчание, повизгивание, потом в отверстии появлялась сонная, недовольная мордашка и опять скрывалась. А из домика еще долго слышалось недовольное ворчание белочки.

Зато утром, едва Ольга Федоровна бралась за тряпку или щетку, как сразу появлялась Пуська. Очевидно, белочке казалось, что с ней затевают игру, — так начинала она веселиться: словно молния носилась по комнате, перепрыгивая с одной вещи на другую, или раскачивалась на шелковом абажуре, обдирая его коготками. Если же Ольга Федоровна замахивалась на разыгравшегося зверька тряпкой, Пуська без церемонии прыгала на голову своей разгневанной хозяйке, оттуда на гардины и мигом исчезала в их складках. 

Но больше всего Пуська надоедала за обедом или чаем. Белка всюду совала свой нос. Она лезла во все кушанья, и все, что плохо лежало, старалась унести. Роль застольного сторожа приходилось нести Ивану Сергеевичу. И сколько раз случалось, что едва он отвлечется газетой или книгой, как Пуська, воспользовавшись этим, уносила из вазочки все конфеты.

Пуська прекрасно разбиралась, с кем и как можно себя вести. Так, например, на Андрюшиной тарелке она распоряжалась, как у себя дома. Перед Ольгой Федоровной вставала на задние лапки и ждала, пока та угостит ее сама. Зато Ивана Сергеевича обходила стороной и если что-нибудь брала, то только украдкой. Иван Сергеевич не очень любил белку. Он давно мечтал завести себе хорошую лайку и теперь не знал, как это сделать: вряд ли жена разрешит, кроме белки, держать в доме еще собаку. А лайка на примете уже была. Звали ее Витим.

Когда Иван Сергеевич увидел Витима, то сразу решил, что это и есть та собака, которая ему нужна. Витим был породистой и красивой лайкой. Со слов хозяина, он прекрасно ходил за утками, глухарями, облаивал белок и даже участвовал в охоте на медведя.

Но как приобрести Витима? Наконец после долгих раздумий и сомнений Иван Сергеевич решил так: пусть приведут собаку и оставят, когда дома не будет жены, а там... ведь не прогнала она белку, не прогонит и собаку.

И вот в воскресенье, когда Ольга Федоровна поехала в Москву за покупками, привели Витима. Андрюша был в восторге. Он так же, как и папа, мечтал иметь охотничью собаку, ходить с ней на охоту. Теперь же собака у них есть, да еще такая красивая! Витим сразу познакомился с Андрюшей, приветливо лизнув его в щеку.

Потом Витим принес палочку, которую ему бросил Андрюша, и но приказанию Ивана Сергеевича послушно улегся на коврике около дверей. Вскоре приехала Ольга Федоровна. Увидев собаку, она, к удивлению Ивана Сергеевича и Андрюши, даже не рассердилась. Она погладила Витима, а узнав, что его еще не кормили, взяла миску и пошла в столовую. Следом за ней побежал и Витим. 

Иван Сергеевич и Андрюша никак не рассчитывали на такой благополучный исход. Все испортил сам Витим. Войдя в столовую, он насторожился, потянул носом и в следующее мгновение, сшибая на ходу стулья, залился звонким лаем около буфета, на котором сидела Пуська.

С большим трудом вытащил Иван Сергеевич Витима из столовой. Но разгневанная жена тут же потребовала, чтобы собака была немедленно убрана. Напрасно пытался ей доказать Иван Сергеевич, что Витим поступил так, как это положено хорошей лайке. А хорошей лайке положено, найдя в лесу белку, ее облаивать.

— Да, но это же не лес, а комната! — не успокаивалась Ольга Федоровна.

Неизвестно, чем бы все это кончилось для Витима, если бы Андрюша не пустил в ход слезы. Забыв о том, что ему уже семь лет, что он будущий охотник и никогда не должен плакать, Андрюша заревел во весь голос.

— Ну ладно, — гневно закричала Ольга Федоровна, — можете оставлять этого зверя, но имейте в виду, что ни кормить, ни ухаживать за ним я не стану! И чтобы в столовой ноги его не было! — добавила она и, хлопнув дверью, ушла.

Правда, несмотря на свои угрозы, Ольга Федоровна все же стала кормить и ухаживать за Витимом, но неприятностей из-за собаки было немало.

Хотя Витима поселили на кухне и в столовую не пускали, ему все же иногда удавалось туда проскочить. Он сразу бросался к буфету, на котором обычно находилась ненавистная ему белка, и поднимал страшный лай. А Пуська, вместо того чтобы спрятаться, словно нарочно подзадоривая, садилась обязательно на самом виду.

В такие моменты Иван Сергеевич просто ненавидел белку. Он настаивал, чтобы ее выпустили в лес, но Ольга Федоровна не уступала. Она сердилась на мужа и тоже требовала, чтобы Витима посадили на цепь или отдали прежнему хозяину. А Андрюша, в зависимости от того, кому грозила бо́льшая опасность, защищал то белку, то собаку, потому что ему было очень жалко расставаться с обеими.

Но вот наступили теплые, весенние дни. Словно зеленые иголочки, показалась на проталинах молодая травка. Набухли готовые лопнуть почки деревьев. Особенно было хорошо, когда пригревало солнце. В такие дни Витим часами бегал и играл с Андрюшей в саду, а Пуська садилась на подоконник и подолгу смотрела в окно.

В один из таких теплых, весенних дней Ольга Федоровна и открыла форточку, совсем забыв про белку. Пуська сразу заметила оплошность хозяйки, мигом выскочила в фортку и прыгнула на сосну, которая росла рядом.

Некоторое время белочка сидела, словно окаменев. Потом она сделала один прыжок, другой и маленьким огоньком замелькала среди зазеленевших деревьев сада, а за ней с громким лаем помчался Витим.

К уходу белки все члены семьи отнеслись по-разному. Андрюша жалел Пуську. Ольга Федоровна беспокоилась, как бы ее любимица не простудилась или не попала бы в когти ястреба. Зато Иван Сергеевич радовался уходу белки от всей души. Теперь ему не придется караулить накрытый стол, никто не будет грызть газеты или посыпать его голову шелухой от семечек. А самое главное, можно будет пускать в комнаты Витима, который жил сейчас на дворе.

Однако радость Ивана Сергеевича оказалась преждевременной. Набегавшись, Пуська вернулась и уселась на сосне около окна в столовую, а внизу, охрипший от лая, бегал Витим.

Ольга Федоровна тут же распорядилась привязать собаку. Потом она открыла окно и стала звать Пуську. Пуська прыгала по сучьям, спускалась к самому окну, но в комнату не шла. Тогда было решено оставить ее жить на воле.

Иван Сергеевич прикрепил к сосне Пуськин скворечник. Потом сделал небольшой лоточек и повесил его на такой высоте, чтобы туда было легко класть для белки еду.

Правда, в повешенной скворечне Пуська жить отказалась и поселилась в лесу, который начинался сразу за садом, зато к кормушке стала приходить ежедневно.

О приходе белки всегда извещал Витим. Стоило ей появиться, как он тут же поднимал громкий лай. Впрочем, Пуська совсем не обращала на него внимания. Она ничуть не боялась Витима и смело направлялась к своей кормушке. Здесь она закусывала оставленными ей орешками, потом уходила в лес или оставалась немного порезвиться в саду и подразнить Витима.

Делала это Пуська весьма искусно. Она усаживалась на таком расстоянии от земли, чтобы Витим, прыгая, не мог ее достать.

Находясь в безопасности, белочка ударяла лапками по стволу, громко цокала или вдруг неожиданно, чуть ли не под самым носом у собаки, спускалась вниз и тут же взлетала на самый верх дерева. Нужно ли говорить о том, как бесновался Витим. Приходилось запирать его в сарай и выпускать лишь после ухода белки.

К середине лета посещения Пуськи прекратились сразу и неожиданно. Очевидно, она переселилась в другой лес, а может быть, и погибла. Все жалели зверька. Как-то тихо и пусто стало без него в саду.

Но вот однажды холодным, осенним утром всех разбудил лай Витима. Он лаял около сосны громко, не смолкая, а на сосне... на сосне сидела Пуська, да не одна! Испуганно поглядывая на собаку, прижались к матери три бельчонка.

Так вот почему пропадала Пуська! Она не могла уйти от маленьких беспомощных бельчат, а теперь, когда они подросли, привела их сама. Андрюша, Ольга Федоровна, Иван Сергеевич — все выбежали в сад. Каждый держал в руках угощение и спешил положить в кормушку. Пуська быстро спустилась к кормушке, а за ней, робко перепрыгивая с ветки на ветку, последовали и бельчата.

И снова стало шумно и весело в саду. Снова с утра до вечера слышался громкий лай Витима, но Ольга Федоровна больше не сердилась на собаку, и все были очень довольны, что теперь в саду живет не одна, а четыре белочки.

МУХТАР

Его звали Мухтар. Но это был не тот знаменитый Мухтар, которого снимали в кинокартине «Мухтар, ко мне!». Тот Мухтар был породистой овчаркой и помогал разыскивать преступников. А когда его ранили и он не мог больше работать, люди продолжали его кормить и за ним ухаживать.

А эта собака, про которую я хочу вам рассказать, была простой дворнягой. Но она честно служила своим хозяевам: охраняла сад, играла с детьми и готова была броситься на любого, кто посмел бы их обидеть. Но люди, у которых она жила, совсем не стоили ее преданности. Когда наступили холода, они ее бросили на даче и уехали в город.

Собака осталась одна на пустом участке, около пустого дома и продолжала его охранять.

Первое время голодная, исхудавшая собака ждала своих хозяев. Потом пошла искать их. Откуда могла знать собака, что хозяевам она больше не нужна...

Сначала она бежала по проселочной дороге. Еще издали заметив человека, останавливалась, внимательно вглядывалась, потом догоняла и обнюхивала. Но это все были люди чужие, и она опять бежала дальше. Дорога вывела ее на шоссе, а она все бежала и бежала...

В воскресенье мы с мужем, как всегда, приехали на дачу. Пока Шура насыпал в птичью кормушку семечки и подвешивал для синиц сало, я прошла к дому.

У крыльца, вся сжавшись, грязная и такая худая, что можно было пересчитать все ребра, лежала собака и испуганно глядела на меня.

— Ой, собака! — невольно вскрикнула я.

Шура обернулся и тоже увидел собаку. Он хотел к ней подойти, но только сделал несколько шагов, как она вскочила, жалобно заскулила и, тяжело волоча заднюю лапу, заковыляла в конец сада. Мы сразу догадались, что она побывала под машиной и теперь отлеживается в нашем саду. Чтобы не пугать беднягу, мы не стали подходить и, оставив ей привезенную с собой еду, уехали.

Приехали на дачу мы через день, думая, что собака давно ушла, однако, к нашему удивлению, она была еще у нас. Правда, на этот раз, видимо успев освоиться, она уже не так испугалась, а просто отошла в сторону и наблюдала за нами издали.

Пришлось опять оставить ей еду.

Вернувшись домой, мы долго решали: как же быть? Заводить в пустой даче собаку мы не собирались, и оставить без помощи нельзя. Решили так: пусть пока живет, а когда поправится, уйдет сама.

Теперь нам приходилось приезжать на дачу не один раз в неделю, как это делали раньше, а через день.

Привозили ей в бидоне кашу или суп, наливали в миску и уезжали.

Так прошло недели две. За это время собака заметно поправилась и хотя осторожно, но уже ступала на больную лапу. К нам она уже привыкла, и едва мы появлялись у калитки, как она, припадая на больную лапу, спешила навстречу. Ласкалась она довольно сдержанно, но, пока мы находились в саду, всегда держалась рядом с нами.

Собаку мы назвали просто — Дружок. Но странное дело: пес никак не желал отзываться и, сколько его ни звали, даже не поворачивал головы. Сначала нам даже казалось, что пес глуховат, однако своим поведением он доказывал обратное. Стоило еще издали услышать незнакомые шаги, как он тут же настораживался и с грозным лаем бежал навстречу.

— Странно, — удивлялся муж. — Слышит каждый шорох, а позовешь — будто глухой. Надо будет его врачу показать.

Я же думала иначе: очевидно, он просто привык к своей старой кличке и не хотел ее менять. Но как же его звали? Как узнать? И я решила, что буду подзывать его разными кличками: ведь должен он откликнуться на ту, одну-единственную, которую не может забыть. С этого дня я стала звать его то Рекс, то Бобик, то Джек... Но он упорно не проявлял к этим именам интереса.

Однажды, в который раз перебирая разные клички, я назвала его Мухтар. Пес сразу повернул голову и внимательно посмотрел мне в глаза. «Мухтар!» — повторила я. Собака вскочила и подбежала.

Все было ясно, теперь я знала его настоящее имя — его звали Мухтар.

Мухтар остался жить у нас. Он давно поправился, но уходить от нас не собирался, хотя мог это сделать свободно, потому что в нашем заборе было много выломанных досок.

Приезжали мы теперь на дачу всегда с внучкой. Марина была в восторге, что у нас поселилась собака. Приезжали мы всегда в одни и те же часы. Мухтар хорошо знал время нашего приезда. Он уже заранее шел к автобусной остановке и терпеливо ждал.

А как он радовался нашему приезду! Лаял, бросался навстречу, прыгал, стараясь лизнуть в лицо, а потом, довольный, бежал впереди и, все время оглядываясь, «показывал» дорогу к калитке.

Зато сколько грусти было в его взгляде и во всей фигуре, когда мы уезжали. Он даже не шел нас провожать; понурый, с опущенным хвостом, оставался около калитки и долго смотрел нам вслед.

Наш дом стоял немного в стороне. Мимо вилась узкая тропинка к реке, к лесу и к тем нескольким домам, которые находились дальше за полем.

Летом здесь проходило много народу, зато осенью и зимой было совсем пустынно. Люди шли в обход по шоссе и потом сворачивали к своим домам. Идти так было дальше, но зато спокойней. Проходить в сумерках мимо пустых дач все избегали.

Мухтар оказался умным и сообразительным псом. Скоро он не только знал всех людей, живущих поблизости, но охотно их встречал у автобусной остановки и провожал нашим переулком.

Особенно старательно провожал он детей. Раньше Катю и Олю встречала мама. Приходила с работы усталая, а вместо отдыха шла встречать их. Зимой темнело рано, и идти заснеженным, нежилым переулком, а там еще полем было страшно. Но теперь, с появлением добровольного провожатого, Мария Ивановна не беспокоилась за ребятишек: Мухтар шел с ними до самого дома. Иногда на узкой тропинке им встречался человек; если это был знакомый, то мог смело продолжать свой путь, если чужой — хочешь или не хочешь, а сворачивай в сторону. Ведь никому не хотелось познакомиться с такими большими клыками, которые так охотно показывал Мухтар.

Теперь мы больше не волновались, если почему-либо не могли привезти собаке еду. Мухтар был всегда сыт. Он уже не ел овсяный суп, а выбирал из него кости и кусочки мяса. Да и зачем ему суп! Бывало, придешь, а около калитки лежат пустые пакеты, обрывки газет, бумаги. По ним я всегда могла сказать, кто из его друзей здесь побывал.

Вот листок из тетради — это Катя поделилась с ним завтраком, вот газета — значит, приходил Коля. Он собирал еду для Мухтара со всего двухэтажного дома, а его товарищ — Сережа Гаврилов — привозил угощение из Москвы.

Появились у Мухтара друзья и среди взрослых. Особенно после того, как он вызволил из беды отца Коли, Виктора Ивановича. 

Виктор Иванович возвращался с работы всегда поздно и, чтобы не идти одному, звал Мухтара. Он не кричал, не свистел, а хлопал в ладоши. Звук от хлопков получался громкий, и Мухтар прибегал сразу. И никогда не забывал Виктор Иванович приласкать и угостить своего верного провожатого. Вот его-то однажды и выручил Мухтар.

Случилось это в один из зимних дней. Виктор Иванович вышел из автобуса, и не успела машина отойти, как к нему подошли два рослых парня в надвинутых на глаза шапках.

— Давай деньги! — коротко потребовал один из них.

Положение создавалось довольно неприятное. Деньги у Виктора Ивановича были, но отдавать их он не собирался. Вместе с тем справиться одному с двумя здоровыми парнями ему не под силу. Убежать тоже некуда — впереди узкая, загороженная грабителями тропинка, по бокам глубокий снег. Кричать бесполезно. Кругом ни души.

И тут он вспомнил Мухтара. Чтобы его позвать, даже не надо кричать, надо просто хлопнуть в ладоши. Решение пришло мгновенно.

— Сейчас, ребята, сейчас, что-то руки замерзли! — и, похлопав в ладоши, Виктор Иванович медленно полез в карман... Услышал ли Мухтар?

И Мухтар услышал.

Сначала он бросился на того, который стоял к нему ближе. Бросок — повисла разорванная брючина, бросок — оторван кусок рукава.

О, Мухтар хорошо умел нападать, ловко увертываясь от ударов!

Пока он разделывался с одним из парней, другой попытался бежать, но не тут-то было! В одну секунду, с прокушенным плечом, незадачливый грабитель барахтался в снегу, стараясь отбиться от наседавшей на него собаки.

Тут уж пришлось за них вступиться Виктору Ивановичу. С большим трудом удалось ему оттащить рассвирепевшую собаку.

Оборванные и искусанные, парни вылезли из снега; они виновато топтались перед Виктором Ивановичем, прося их отпустить. 

— Мы ж просто так... мы пошутили... — невнятно бормотали они, с опаской поглядывая на собаку.

После этого случая Мухтар стал желанным гостем в каждом доме, и все старались его приласкать и накормить, но он нигде не оставался. Проводит до дверей и сразу бежит домой. Даже удивительно! Жил около пустой дачи, тщательно ее охранял и никуда не хотел уходить.

По воскресеньям мы обычно приезжали на дачу всей семьей на весь день, и весь день Мухтар проводил с нами. Особенно привязался он к мужу; возможно, потому, что тот к нему ездил чаще, чем я, и больше его ласкал. Мухтар ходил за ним по пятам, преданно заглядывая в лицо. Однако стоило мне направиться к калитке, как пес тут же спешил за мной и не было никаких сил от него отделаться.

Раньше, приезжая на дачу, я сразу надевала лыжи и отправлялась на прогулку.

Мне нравилось тихонько, не торопясь пройтись полем или заснеженным лесом. Но теперь моим лыжным прогулкам пришел конец. И совсем не потому, что я их разлюбила.

Дело в том, что со мной отправлялся Мухтар, а после того случая с Виктором Ивановичем он в каждом встречном идущем лыжнике видел врага, от которого меня следует спасать. Он тут же яростно бросался на лыжника, стараясь его укусить.

Я могла звать и кричать Мухтара сколько угодно, на мои крики он даже не обращал внимания. Тогда я сама спешила на помощь, тщетно пытаясь отогнать собаку. Однако при моем приближении у Мухтара лишь удваивалась ярость, и дальнейшая картина примерно выглядела так. Мухтар лает, лыжник, отбиваясь палками, ругается, я кричу «Нельзя!», пытаясь поймать своего «защитника», который, в свою очередь, старается схватить лыжника или хотя бы его брюки.

Наконец Мухтар пойман. Лыжник, грозя привлечь меня к ответственности, в лучшем случае с целыми брюками поспешно уходит.

Я облегченно вздыхаю, но надолго ли? Опять где-то на противоположном конце поля показывается лыжник, и опять все начинается сначала...

Я попробовала запереть Мухтара на террасе. Он тут же выбил окно и без труда догнал меня. Пыталась уходить по­тихоньку, но обмануть собаку удалось не больше двух раз. Видя, что я беру лыжи, он торопливо выбегал за калитку и никакими уговорами и угощениями его нельзя было зама­нить обратно. Пришлось от лыжных прогулок отказаться.

Так же старательно Мухтар охранял Марину и ее друзей. Когда она уходила вместе с Сережей Гавриловым и подруж­кой Таней кататься с горы, Мухтар отправлялся вместе с ни­ми. Возвращались они домой всегда довольные и веселые.

А когда однажды я поинтересовалась, как ведет себя Мухтар, хором ответили: «Нормально!» А Таня добавила:

— Не беспокойтесь, Вера Васильевна, он сидит и следит за порядком.

— Как за порядком? — удивилась я.

Оказалось, что, когда они приходили кататься, Мухтар всех посторонних ребят разгонял, потом усаживался на горе и, пока Таня, Сережа и Марина катались на салазках, никого не подпускал близко.

Прошла зима.

Весной все чаще и чаще стали проходить мимо нас посто­ронние люди. Начались неприятности: то Мухтар кого-то укусил, то просто напугал. Надо было что-то предпринимать: ведь летом к реке здесь будет проходить народу еще больше.

Мы пробовали собаку привязывать, но Мухтар не переста­вая выл и даже устроил голодную «забастовку». Мы ставили ему еду, а он упорно к ней не притрагивался. Я просто не зна­ла, что делать.

— А ты отпусти его, он поест и опять привяжем, — посо­ветовал Шура.

Пришлось Мухтара отвязать. Он действительно с большим аппетитом поел, но привязать себя больше не дал: не подхо­дил или убегал за забор.

Пробовали мы заделывать в заборе дыры, но их было слишком много, да и Мухтар быстро делал новые, выскакивал в переулок и наводил там свой «порядок». Надо было что-то предпринимать...

Выручил нас сосед Федор Васильевич.

Он жил напротив нас, часто к нам заходил и, если мы почему-либо не могли приехать, кормил Мухтара. Мухтар хорошо его знал и любил.

— Пусть живет у меня, — предложил Федор Васильевич. — Забор у нас новый, только поставленный, а то, правда, как бы собачники не выловили.

Подумали мы с мужем, подумали и решили отдать; хоть и жалко нам расставаться с собакой и привыкли к ней, а у Федора Васильевича Мухтару будет действительно безопасней.

Чтобы Мухтар не скучал, Федор Васильевич его взял не сразу. Постепенно приучал его к своему дому, а когда собака привыкла, оставил у себя.

И вот Мухтар живет у нового хозяина. Там у него хорошая новая конура, там его хорошо кормят и, главное, любят. Любят все: и сам Федор Васильевич, и его жена, и маленький внучек Андрюша.

Мухтар тоже любит своих новых хозяев. Он тщательно оберегает их покой, караулит их сад, но по-прежнему не забывает нас и, когда его выпускают, всегда заходит в гости. А короткими зимними днями Мухтар, как и раньше, встречает своих друзей и провожает их до дома нашим темным переулком.

ГРАЧ

Вот уже третьи сутки моросил въедливый, холодный дождь. Резкий ветер давно сорвал с деревьев последние листья, и теперь они лежали бурые, поблекшие, словно приклеенные дождем к земле. Кругом было как-то особенно уныло, так бывает совсем поздней осенью, когда давно миновали красивые, золотые дни и еще не наступила зима.

Сидеть дома уже надоело. Я надела плащ, резиновые сапоги и решила посмотреть, что делается вокруг в это холодное, неприветное время. Сначала пошла на пруд — он находился почти рядом с нашей дачей. Совсем недавно полный жизни, он сейчас казался таким же унылым и пустынным, как все кругом.

 За прудом шел овраг. Мне нравилось это место. Весной здесь бурлила полая вода, летом, в густой зелени кустарника, гнездились птицы; сюда я приходила послушать и пение соловья. Теперь овраг будто ощетинился голыми ветками кустарника. Спускаться вниз не хотелось. Оставшись наверху, я переводила взгляд по знакомым местам и вдруг на дне оврага заметила грача. Грач тоже увидел меня; он сидел на старом поваленном дереве и, весь вытянувшись, настороженно глядел в мою сторону, готовый вот-вот взлететь. Интересно, почему же он здесь? Почему не улетел со своими собратьями? Я хотела подойти ближе, но при первом же моем шаге грач, тяжело волоча крыло, неуклюже перешел на другой конец ствола. Так вот в чем дело! Значит, чья-то злая рука перебила ему крыло, и он не смог улететь...

Мне стало жаль птицу. Я любила этих первых гонцов весны. Бывало, еще снег кругом, а увидишь грача — значит, следом весна спешит. А теперь этот вестник теплых дней обречен на гибель. Надо чем-то ему помочь. Но чем? Сначала я хотела грача поймать и продержать зиму в доме. Однако стоило мне чуть приблизиться, как он поспешно спрыгнул со ствола и исчез где-то в мокрых зарослях кустарника. Искать его было бесполезно. Тогда я решила на стволе дерева устроить ему кормушку. Сходить домой и принести еду было делом нескольких минут. Я разложила по стволу куски хлеба, кашу, кусочки вареного мяса и ушла. Пусть выбирает, что понравится.

На другой день, опять набрав разной еды, я поспешила к оврагу. К моему удивлению, оставленное накануне угощение лежало нетронутым, а грача нигде не было видно. Я спустилась в овраг, прошла кустами, но не нашла его и там. Очевидно, птица погибла или, напуганная мною, покинула эти места.

Прошло недели две. За это время выпал снег, и зима вступила в свои календарные права. Наша семья уже перебралась в город, и лишь мне по-прежнему приходилось ездить на дачу. У нас поселилась кем-то брошенная собака, и ее нужно было кормить.

Приезжая и глядя на побелевшее от снега поле, я как-то невольно вспомнила подбитого грача. Думалось, что бедняга погиб.

Но вот однажды, садясь в автобус, я вдруг увидела грача. Сначала думала, что ошиблась, но нет, на заснеженном поле четко выделялась его тощая черная фигурка. Я хотела выйти, но автобус уже тронулся, и все же на повороте мне удалось заметить, как грач поскакал к придорожной канаве. Значит, он каким-то образом перебрался ближе к шоссе и, бродя вдоль дороги, добывал случайное пропитание.

Поле, где обитал теперь грач, находилось почти рядом с нашей дачей. Я была очень рада, что он выбрал именно это место, и подумала, что, пожалуй, будет совсем не трудно его здесь подкармливать. Однако на деле все оказалось сложнее. Нелегко было предугадать, в каком месте станет искать пищу раненая птица. Бывало, положишь корм в канаву — он прыгает по обочине; положишь на обочину — он ищет в поле, а то просто еду снегом занесет. Потом заметила, что грач ищет всегда еду в том месте, где лежит кучка мусора или кем-то оброненная бумага. Тут я и догадалась, чем можно приманить птицу: выгребла из печки золу, высыпала на снег, сверху положила куски хлеба и отошла в сторону. Грач сразу это место приметил. Мигом прискакал и с такой жадностью начал клевать мягкие куски хлеба, что я поняла, как он за это время изголодался.

Первое время он меня опасался, но скоро признал и перестал бояться. А потом так привык к моим приношениям, что стоило мне показаться с миской в руках, как он тут же являлся, торопливо клевал то, что я приносила, и, наевшись досыта, уходил в кусты.

Среди кустов рос большой, старый тополь. Его сучья начинались почти от самой земли, и вот по ним-то, словно по лестнице, забирался грач на дерево. На нем он проводил день, на нем он и ночевал.

Хотя дерево служило грачу и надежным убежищем, мне все же хотелось переманить птицу к нам на дачу. За забором жить ему было бы безопасней, и сделать это казалось совсем несложным, ведь он уже настолько хорошо меня знал, что даже встречал. 

 Он взбирался на самую верхушку тополя и со своего наблюдательного пункта внимательно следил за всеми, кто выходил из автобуса на этой остановке. Даже удивительно, как он ухитрялся узнавать меня на таком большом расстоянии. Узнавал, когда я еще только переходила шоссе, и громким криком «Кра! Кра!» приветствовал мое появление, потом торопливо спускался с дерева и скакал навстречу. Подбежав, он, забавно наклонив голову, заглядывал в сумку и, если я не успевала вынуть принесенное угощение, выхватывал его сам.

Сначала я смеялась над такими проделками грача — уж очень у него это смешно получалось, — но когда он однажды вытащил из сумки вместо еды мой паспорт, здесь уже было не до смеха. Я и опомниться не успела, как воришка удрал с похищенным документом в кусты. И пока я, увязая выше колена в снегу, до него добиралась, так распотрошил паспорт, на такие кусочки порвал, что пришлось его менять.

После этого случая я стала осторожней и больше не разрешала грачу заглядывать в сумку. Потом, решив заманить его на территорию дачи, не стала отдавать ему еду всю сразу: я сделаю несколько шагов по направлению к даче и дам кусочек, еще несколько шагов — и еще кусочек.

Через несколько дней грач скакал за мной до самой калитки, а вот зайти в нее никак не желал. Долго мучилась я с упрямцем и каким только лакомством не приманивала! Бросала ему мясо, рыбу, а он упорно не шел. Пришлось оторвать от забора доску — может, этот лаз ему больше понравится. Расчет мой оказался правильным. Повертелся грач около отверстия, повертелся, потом увидел, что опасности нет, зашел на участок, схватил мясо и опять к своему тополю ускакал.

Так и повелось: ждал меня грач, сидя на тополе, потом я в калитку иду, а он через свою «калитку» меня встречает. С собакой нашей тоже познакомился. Сперва я боялась, как бы она его не обидела, но мои опасения оказались напрасны. Грач хорошо умел за себя постоять. Бывало, нальешь собаке суп, а он уже тут как тут, кругом прыгает, в миску заглядывает. Впрочем, суп его совсем не прельщал, зато если собака вытащит кость, тут уж в оба смотри. Чуть заглядится пес — кость у грача. А уж если он завладел добычей, лучше не подходи — сразу ударит клювом.

Теперь не приходилось опасаться, что раненая птица замерзнет или погибнет от голода. Грач заметно поправился и даже как-то округлился. Начало заживать у него и подбитое крыло. Сперва он начал им взмахивать, потом делать небольшие перелеты, а к концу зимы летал уже совсем хорошо, и только белые перышки, которые выросли на больном месте, напоминали о зажившей ране. Я все думала, что теперь грач улетит, но он по-прежнему меня встречал, требовал еды и, видимо, никуда не собирался улетать. Очевидно, его больше устраивало кормиться возле людей.

Но вот пригрело весеннее солнце. Запестрели проталины. Прилетели грачи. Они бродили по проталинам и разыскивали в оттаявшей земле еду. Куда-то стал отлучаться и наш грач. С каждым теплым днем он все реже и реже появлялся возле нашей дачи. Потом он нашел себе подругу, несколько раз прилетал с ней, а затем исчез. Наверно, построил где-то гнездо и был занят своими грачиными заботами.

Прошло лето. Как-то незаметно подкралась осень. Готовясь к отлету на юг, птицы собирались в стаи. Готовились улететь и грачи. Я смотрела, как они разгуливают по полю, и было приятно думать, что где-то среди них находится и мой грач. Ведь теперь он сможет улететь вместе со всеми, и только было немного жаль, что больше не придется свидеться.

Но я ошиблась, и свидеться нам пришлось. Видно, не забыл грач, где ему помогли в эту тяжелую для него зиму. Однажды, выйдя из дома, я вдруг услышала с высокого тополя знакомое «Кра! Кра!». Не может быть! Я подняла голову и увидела грача. Я его узнала сразу по белому пятнышку на правом крыле. Он сделал движение, чтобы спуститься ниже, но в это время с поля поднялась большая стая грачей и с громкими криками полетела в сторону леса. Полетел за ней и мой грач.

Вот он догоняет стаю... догнал... смешался с другими птицами, а я все стояла и смотрела вслед.

До свидания! Счастливого пути, грач! И пусть тебе в дороге не встретится злой человек!

ЖАВОРОНОК

Марина пришла из школы гордая и счастливая. Еще бы, у нее в дневнике почти одни пятерки.

— Бабушка! — торжественно обратилась она ко мне. — А помнишь, что ты мне обещала?

— Помню, — сказала я.

И вот в воскресенье я выполняю обещанное. Мы отправляемся с Мариной на Птичий рынок, пока только на разведку.

Сначала мы ехали в метро, потом сели на трамвай. В трамвае народу было очень много. У всех какие-то сумки, корзины, клетки... Кто вез кроликов, кто щенят, кто птиц, а один мужчина запихнул под сиденье большую собаку с завязанной мордой. И никто никого не ругал, хотя все знали, что возить животных в трамвае запрещено.

У Птичьего рынка вышли почти все. Вышли и мы. Спрашивать, где находится рынок, нам не пришлось, потому что туда направился весь поток пассажиров. Шел и тот мужчина, который держал под скамейкой собаку. Она шла рядом с хозяином, понуро опустив голову и поджав хвост, будто понимая, куда ее ведут.

Человек с собакой завернул в большие ворота рынка, мы тоже направились следом за ним и сразу очутились в царстве рыб. И каких здесь только не было рыбок! Черные, пестрые, желтые и наконец золотые с длинными, будто вуалевыми хвостами. Они плавали в просторных аквариумах медленно и важно, словно сознавая свою красоту.

— Бабушка, милая, купи мне рыбку! Эту!.. Нет, эту!.. Нет, ту!..

Марина перебегала от одного аквариума к другому, не зная, какую же рыбку выбрать.

— Мариночка, мы же сегодня хотели только посмотреть, а купим рыбку или щенка перед отъездом на дачу, — уговаривала я ее, уводя от соблазна и... попадая в еще более соблазнительное царство птиц.

— Бабушка, птичку! Купи птичку! Ну самую маленькую, самую дешевую! — умоляла Марина, подтаскивая меня к прилавку.

За прилавком стоял мужчина. Он держал перед собой клетку, наполненную птицами. Здесь были красногрудые снегири, вертлявые синички, щеглы... Одни сидели нахохлившись, другие, что-то попискивая, прыгали с жердочки на жердочку или бились клювиком о решетку, тщетно стараясь вырваться из плена.

Я не люблю держать в клетке птиц и никогда не держала, мне всегда жаль этих маленьких пернатых певцов, лишенных свободы. Ведь куда приятней слушать их веселые песни в лесу, в поле, следить за их свободным полетом. Вот поэтому я твердо сказала Марине:

— Нет, не куплю!

И ни за что бы не купила. Но тут, в углу клетки, я заметила небольшой серый комочек. Это был жаворонок. Взъерошенный, какой-то жалкий, он совсем не был похож на того жаворонка, чья звонкая трель так радует нас.

— Хорошо, Марина, — согласилась я. — Раз тебе так хочется, давай купим вон ту, которая сидит в уголке. Она больная. Мы ее вылечим, отвезем на дачу и выпустим.

Однако покупать больную, невзрачную птицу совсем не входило в планы Марины.

— Нет, бабушка! — возразила она. — Та некрасивая, лучше купим эту. — И она показала на большого красногрудого снегиря.

Не знаю, чем бы кончился наш разговор, но тут вмешался продавец. Очевидно, ему самому хотелось скорей избавиться от больной птицы. Он заговорщицки мне подмигнул и сказал Марине, что все птицы уже проданы и осталась лишь та, которую хочет купить бабушка. К моему удивлению, Марина тут же согласилась взять жаворонка. Продавец откуда-то вытащил небольшую коробочку и, ловко посадив туда птицу, передал Марине.

Крепко прижав к себе драгоценную ношу, Марина заторопилась домой.

— Не спеши, — остановила я внучку. — Надо еще найти, где жаворонку корм купить.

— А чего искать, вон у того деда возьмите, — посоветовал продавец. — Он по этой части большой специалист, у него всякий корм имеется.

Подошли к деду. Тот спросил, для какой птицы нужен корм. Затем поколдовал среди своих многочисленных мешочков и протянул пакет со смесью каких-то семян и еще маленький кулечек с муравьиными яйцами, а я-то и не знала, что они жаворонку тоже нужны.

Мы поблагодарили деда, быстро прошли мимо голубей, собак, кошек, мимо кроликов и, больше нигде не задерживаясь, вышли за ворота рынка.

По дороге заехали в зоомагазин и купили клетку. Взяли ту, которая была побольше. Пусть жаворонку будет свободней — может, скорее поправится.

Дома мы выбрали самое светлое место на окне, поставили клетку и выпустили в нее жаворонка. Он сразу стал биться грудкой о решетку, но, видя, что из клетки не выбраться, сел в уголок и нахохлился.

Вы видели когда-нибудь, как жаворонок высоко-высоко взвивается в небо? И вот льется оттуда его песня и звенит, звенит, словно ручеек. Слушаешь ее и не наслушаешься. Любуешься небом голубым, полем зеленым, и кажется, что не будет оно таким прекрасным без песни, льющейся сверху.

Я люблю песню жаворонка, и, быть может, потому мне было так жаль нашего пернатого невольника. Мы делали все, что в наших силах, лишь бы он скорее поправился. Всю клетку заставили зеленью, давали по нескольку раз в день дедову смесь, муравьиные яйца, а он почти не ел. Весь день то рвался на свободу, то сидел, забившись в самый угол клетки. Сидел скучный, взъерошенный. Марина ставила жаворонку еду и уговаривала:

— Ну поешь, маленький, поешь! Ты поправишься, и мы тебя сразу выпустим...

Однако жаворонок никак не поправлялся. С каждым днем все больше и больше взъерошивались его перышки, все хуже и хуже клевал он зерна. Тогда мы с Мариной решили его выпустить. Выпустить сегодня... сейчас... пусть не живет больше в неволе.

Через полтора часа мы были уже за городом. День выдался хороший, безоблачный, заметно припекало ласковое июньское солнышко. Мы вышли из автобуса и, не задерживаясь, пошли к полю. Мне очень хотелось выпустить жаворонка самой, но потом передумала. Пусть это сделает Марина, ведь ей еще никогда не приходилось выпускать на свободу птиц.

Я поставила клетку посередине поляны, заросшей яркими ромашками, привязала к дверце крепкую капроновую леску; затем мы с Мариной отошли в сторону и спрятались за бугорок. Оттуда хорошо была видна и клетка и птица. Было видно, как бьется жаворонок, как хочется ему на волю. Марина тихонько потянула за леску, и дверца открылась.

Не сразу увидел открытую дверцу наш пленник. Но вот заметил... наклонил головку... Теперь он уже не бился о решетку, вся его маленькая фигурка с вытянутой шейкой выражала недоверие. Так же недоверчиво и настороженно вышел он из клетки. Вот и свобода. Свободный!.. Жаворонок встряхнулся, прилегли взъерошенные перышки, и он сразу будто поправился. На какой-то миг прижался грудкой к теплой земле и взвился вверх.

Он поднимался все выше... выше... к самому голубому небу. Но вот, трепеща крылышками, жаворонок будто остановился, и вдруг полилась его песенка. Она журчала, переливалась, звенела прямо над нами.

— Бабушка! Это он нам поет! Это он говорит «спасибо»! — зашептала Марина. — Правда?

Кто знает! Может, правда говорил нам «спасибо», а может, радовался свободе, ведь люди еще не научились разгадывать то, что говорят в своих песнях птицы.

ВОРОБЬИНАЯ НАУКА

Однажды у нас на даче, под карнизом террасы, поселились два воробья. В большую щель, которая образовалась в доске, они старательно таскали перышки, подобранные где-то кусочки ваты, пух, соломинки и вообще все, что годилось для постройки гнезда. Вскоре из воробьиного жилья послышался громкий писк птенцов. Они начинали пищать каждый раз, когда прилетали с кормом родители, а так как те кормили свое прожорливое потомство беспрерывно в течение всего дня, то до самого вечера и слышался писк из гнезда.

В этот год я жила на даче одна, и с шумливыми птенцами было как-то веселее. Сколько было за карнизом воробьят, я не знала, но шумели они основательно. Судя по писку, гнездо находилось в стороне от лаза, и, несмотря на все мои старания, увидеть птенцов я никак не могла.

Увидела я своих пернатых соседей лишь после того, как они достаточно подросли, полностью оперились и начали сами выглядывать из гнезда. Скандаля и отталкивая друг друга, тянулись они навстречу родителям, жадно открывая свои клювы. И забавно было смотреть, как подлетевший воробей, кое-как уцепившись за краешек доски, сразу не мог решить, в какой из широко открытых клювиков надо сунуть мошку или гусеницу. Да, не легко в это время приходилось воробьям!

Но вот настала пора вылетать птенцам из гнезда. Меня очень интересовало, как же это они проделают в первый раз? Как будут эти несмышленыши овладевать воробьиной наукой и как будут их учить уму-разуму родители? Поэтому целые дни я буквально не спускала глаз с воробьиного семейства. И все-таки за вылетом первых птенцов из гнезда я не уследила. Лишь последний, очевидно самый ленивый или трусишка, еще продолжал сидеть на самом краю карниза, готовый вот-вот слететь, и никак не мог на это решиться. Громким криком он призывал родителей, прося у них еду, а они, занятые уже вылетевшими птенцами, не обращали на него внимания. Впрочем, нет, время от времени они к нему подлетали с полным клювом лакомых гусениц, но корм не давали, а старательно пытались выманить трусишку за собой. Они то подлетали к птенцу, то садились на ближнюю ветку и всем своим видом показывали, что кормить лентяя в гнезде не намерены.

Наконец голодный воробьишка не выдержал. Взобрался на самый-самый край карниза, неловко взмахнул крылышками и... камушком упал вниз. Он сидел на земле испуганный и растерянный своим неожиданным полетом, похожим скорее на падение. Но к птенцу тут же подлетела воробьиха, села рядом с ним, и птенец сразу успокоился. Потом, очевидно вспомнив, что голоден, он вдруг затрепыхал крыльями, широко раскрыл клюв и потянулся к воробьихе. Сунув в раскрытый клюв птенца еду, та взлетела на дерево, а воробьишка остался на земле. Он сидел в траве и старательно перекликался с матерью. Она ему с дерева чирикнет, он с земли ответит.

«Что они говорят?» — подумала я и, дождавшись, когда воробьиха улетела за едой, стала осторожно подходить к птенцу. А он, глупый, сидел, чирикал и совсем не обращал на меня внимания, — видно, родители еще не успели его научить опасаться людей. Я подошла к нему совсем близко, встала рядом, протянула руку, а птенец все сидел и чирикал. Тут вдруг подлетела мать. Увидев около птенца человека, она всполошилась, заметалась, затрещала, да так тревожно! Не трудно было догадаться, что это она меня старается от птенца отвести, а его об опасности предупреждает.

Смотрю, и птенец сразу чирикать перестал. Затаился в траве, не шелохнется, только глаза-бусинки поблескивают. Хотела я его взять, нагнулась, да раздумала — зачем пугать малыша! Отошла я в сторону, села на скамейку и гляжу, что же он дальше делать будет. А малыш по-прежнему затаился и голоса не подает — наверное, ждет, когда ему мать разрешит.

Долго он так сидел, а я делала вид, будто в другую сторону гляжу, а сама незаметно за воробьями наблюдала. Воробьиха сначала волновалась, кричала, а потом, увидев, что опасность ее птенцу не грозит, сразу поведение изменила. Сперва замолчала, потом немного по веткам попрыгала, потом чуть ниже спустилась и совсем другим голосом что-то чирикнула. Птенец встрепенулся. Тут же ей ответил, а мать уже на самую нижнюю ветку слетела, чирикает, за собой несмышленыша-птенца манит. Только он к ней, она на другую ветку, что повыше, перелетит... еще повыше... еще на другую... Так и увела за собой птенца.

Отвела от меня подальше и снова: она чирикнет — он ответит, она чирикнет — он ответит.

Интересно мне стало, как теперь, после полученного урока, поведет себя птенец, если я к нему подойду. Дождалась, когда воробьиха улетела, и снова пошла к птенцу. Так же осторожно, так же тихо ступала, только на этот раз он уже меня к себе не подпустил, сразу замолчал и повыше перепорхнул, да так затаился среди густой листвы дерева, что не скоро и разглядишь. Хоть и мал птенец, а, видно, пошла ему впрок воробьиная наука.

ЗАБАВНЫЙ МЕДВЕЖОНОК

Я не хочу называть издательство, где произошел этот случай, скажу лишь одно: в нем рождались книжки, которые очень любят ребята.

И вот однажды туда пришел человек. Он привез от жителей далекого таежного поселка большое спасибо за интересные книги, а еще подарок. Подарок находился в корзине. Человек поставил ее на пол, снял крышку, и все изумленно ахнули!

Да и как не ахнуть, если в корзине сидел маленький пушистый медвежонок. Он был совсем как плюшевая игрушка, а на забавной мордашке три черные пуговицы. Две пуговицы — два глаза, а третья пуговица, которая побольше, — нос.

Медвежонок пошевелил пуговкой-носом, уцепился лапками за край корзины и неуклюже выбрался из нее. Потом он еще раз пошевелил пуговкой-носом и отправился путешествовать по издательству в сопровождении своих новых друзей.

Он вел себя очень хорошо, этот маленький таежный житель. Человек, который его привез, давно ушел, а медвежонок спокойно разгуливал по комнатам, не шумел и ничего не трогал.

Позабавив всех своими смешными играми, поборовшись с редактором и плотно закусив по очереди со всеми сотрудниками, медвежонок выбрал для своего отдыха ту комнату, где работала Анна Ивановна. Он устроился около ее ног на мягком пушистом ковре и сладко уснул.

Вид у спавшего медвежонка был такой приятный и он так мирно посапывал, что Анна Ивановна решила взять медвежонка к себе домой. И на самом деле, сколько удовольствия она доставит Леночке и Вите таким живым плюшевым подарком. К тому же медвежонок научит их любить и заботиться о животных.

Но прежде чем взять медвежонка, нужно было посоветоваться с мужем, а главное, с тетей Катей. Ведь тетя Катя была в их доме самой главной хозяйкой и от нее зависело окончательное решение. Анна Ивановна позвонила домой. К телефону подошел Борис Павлович.

— Боря! — сказала она. — У нас в редакции медвежонок, я хочу его взять домой.

— Медвежонка?! — удивленно воскликнул муж. — Это так неожиданно... дай подумать...

Однако подумать ему не дали Витя с Леной. Услышав, что мама хочет принести медвежонка, они подняли такой шум и крик, так стали просить скорее его взять, что Борису Павловичу пришлось согласиться. Но тетя Катя была категорически против медвежонка. Хоть и маленький он, а все-таки медведь. Медведю же место в лесу, в зоопарке или в цирке, но во всяком случае не в московской квартире на пятом этаже. Однако на этот раз возражения тети Кати никто не хотел слушать. Почему бы не взять в дом этого маленького безобидного малыша, который даже молоко еще пьет из соски!

За медвежонком поехали всей семьей.

Когда они приехали в издательство, малыш еще спал. Он спал так крепко, что даже не проснулся, когда Борис Павлович осторожно поднял его на руки.

— Вот видишь, Катя, какой он смирный и какой забавный, — сказала Анна Ивановна сестре, ласково поглаживая спавшего медвежонка.

— Да, но все же мне кажется, что держать этого «забавного» зверя в квартире с полированной мебелью не совеем разумно, — возразила тетя Катя. — Но если вы все-таки решили взять, то уж лучше его отвезти на дачу.

Пришлось с этим согласиться. Тут же вызвали такси. Потом Борис Павлович, оберегаемый с одной стороны Витей, а с другой — Леночкой, вынес полусонного медвежонка. Все уселись в машину и поехали на вокзал.

Едва машина тронулась, как медвежонок тотчас проснулся. Он сразу оживился и пожелал путешествовать по машине. Напрасно все наперебой пытались уговорить косолапого непоседу сидеть смирно. Медвежонок кричал, вырывался, потом залез на спинку заднего сиденья и стал смотреть в окно. Затем ему там не поправилось, он пожелал смотреть в переднее окно и полез к шоферу. Шофер, молодой веселый парень, был не против такого соседства, и медвежонок, перебравшись через спинку сиденья, удобно устроился у него на коленях.

Так доехали до вокзала. На прощание медвежонок нажал на кнопку сигнала и дал такой продолжительный гудок, что подбежал постовой милиционер. Он хотел оштрафовать шофера за нарушение правил, но, увидев настоящего виновника, засмеялся и, махнув рукой, ушел. Все вылезли из машины. Борис Павлович опять взял на руки медвежонка, поблагодарил шофера, и вся процессия отправилась на перрон. Когда подошла электричка, тетя Катя сказала:

— Вы побудьте пока на платформе, а я пойду и займу место. Ведь не всякий согласится сидеть рядом с медведем.

Тетя Катя вошла в вагон, осмотрелась и села рядом с двумя молодыми людьми, которые ей показались наиболее симпатичными. И нужно сказать, что она не ошиблась. Когда потом вошли с медвежонком, молодые люди сразу уступили свои места возле окна.

Впрочем, и другие пассажиры вагона тоже оказались симпатичными людьми. Они не только не возражали против такого необычного пассажира, а даже наоборот, каждый старался его угостить — кто конфеткой, кто печеньем, а кто приласкать.

Анна Ивановна беспокоилась, как бы медвежонок не начал безобразничать в вагоне, как и в машине. Но, против всякого ожидания, он вел себя вполне прилично. Наевшись так, что его животик стал похож на барабан, он чинно сидел на коленях у Леночки и с упоением сосал пуговицу на ее нарядном платьице.

В разговорах и вопросах, откуда и куда везут медвежонка, кто его подарил и как поймали, незаметно доехали до места. К даче нужно было идти через небольшую березовую рощу. День был жаркий, солнечный. Очутившись среди душистой травы и деревьев, медвежонок пришел в восторг. С необычной легкостью он подпрыгивал, катался по траве, купался во всех встречных лужах, залезал на каждое дерево. А так как деревьев было много, то вполне понятно, что до дачи пришлось идти не десять минут, как всегда, а в пять раз дольше. От такой замедленной ходьбы взрослые изрядно устали, зато дети были довольны и весело смеялись над каждой проделкой забавного малыша.

Наконец добрались до дачи. Анна Ивановна хотела устроить медвежонка на террасе, но из этого ничего не получилось. Пока она старательно готовила ему постель, «забавный» медвежонок сидел спокойно, но стоило ей уйти, как он поднял такой вопль и так начал рваться в комнату, что пришлось крикуна впустить.

Очутившись среди людей, малыш сразу успокоился, пристроился около протопленной еще с утра печки и тут же уснул.

Ночь прошла спокойно и без приключений. Зато утром медвежонок поднялся чуть свет и сразу потребовал еду. Он требовал ее так громко, что всех перебудил. Пришлось Анне Ивановне вставать и идти варить малышу кашу.

Пока Анна Ивановна готовила, медвежонок стоял около нее на задних лапках, дергал ее за платье и не переставая кричал. Потом, выпив полную бутылку сладкой, жидкой кашицы, отправился обследовать комнаты. Он быстро обнаружил ту, где находились дети. Медвежонок забрался к Леночке на кровать, стал тащить с нее одеяло, лез бороться то с ней, то с подушкой.

В этот день за завтраком все были очень сонные и недовольные поведением «забавного» малыша. Борис Павлович молча пил свой кофе, тетя Катя сидела с повязанной головой, что означало головную боль и плохое настроение, а дети зевали во весь рот, терли глаза и ничего не хотели есть. Кроме того, и в доме никак нельзя было навести порядок. Не успеют убрать в одном месте, как медвежонок натворит беспорядок в другом.

Ведь он был совсем маленьким медвежьим ребенком и где же ему было знать, что можно делать и что нельзя.

Но все это было ничто по сравнению с тем, что пришлось перетерпеть тете Кате, когда Анна Ивановна с мужем уехали на работу. Накануне Анна Ивановна сама же говорила, что ей дали два дня отгула и она сможет их провести на даче, а теперь вдруг торопливо уехала, прихватив с собой и Витю, которого медвежонок успел укусить за палец.

После их отъезда для тети Кати началось то самое страшное, о чем она даже много времени спустя не могла без содрогания вспоминать. Медвежонок был еще терпим, пока вся семья находилась дома, и он досаждал каждому понемногу. Теперь же, оставшись лишь с Леночкой и тетей Катей, непоседливый малыш все свое внимание сосредоточил на них. Он ни на шаг не отходил от Лены и от тети Кати, словно боясь, что они тоже исчезнут, и ничего не давал им делать. Нужно было посадить цветочную рассаду, а медвежонок лез под руки, выдергивал только посаженные растения, не давал работать, а если его отталкивали, злился и даже пытался укусить. Пришлось посадку цветов отложить на другое, более удобное время и идти домой. Но и там от маленького озорника не было покоя.

Напрасно Леночка пыталась его чем-нибудь занять и даже предлагала свои игрушки. Малыш не пожелал с ними заниматься, сразу распотрошил Леночкину любимую куклу и разорвал мяч. Потом его заинтересовала скатерть. Он стащил ее со стола прямо с посудой, а пока тетя Катя подбирала осколки, вскарабкался на буфет и сбросил вазу с цветами. Тут уж тетя Катя не стерпела, она схватила медвежонка за шиворот, сунула его в еще пустую после ремонта комнату и заперла.

Сначала медвежонок кричал и дергал лапками дверь, требуя, чтобы его выпустили, потом затих. Тетя Катя успокоенно вздохнула и принялась за дела. Она приготовила обед, закончила посадку цветов, прибрала комнаты и, налив в бутылку молока, понесла его медвежонку. Открыла дверь и... остолбенела. Трудно описать, во что превратилась эта чистая, недавно отремонтированная комната и что в ней успел натворить маленький безобидный малыш. Все обои на высоте, куда способны были дотянуться его лапки, были тщательно сорваны, скомканы и клочьями валялись по всему полу, а сам виновник, не теряя времени, старательно выковыривал из гладких стен штукатурку.

Увидев, во что превратилась комната, тетя Катя, полная возмущения и решительности, надела медвежонку ошейник, пристегнула ремешок и с первым же поездом поехала в Москву.

Она вошла в издательство гневная и непоколебимая.

— Немедленно забери своего «безобидного» зверя, или он разнесет всю дачу, — медленно, с расстановкой заявила она Анне Ивановне.

А «безобидный» зверь стоял около тети Кати, такой симпатичный, такой толстый и присмиревший, что по его виду никак нельзя было подумать, что он способен «разнести» дачу.

В редакции встретили медвежонка как старого знакомого, опять его все наперебой угощали и ласкали. Опять малыш ходил по комнатам, ничего не трогал и вел себя так примерно, что кто-то из сотрудников предложил его взять к себе. Но тут тетя Катя решительно воспротивилась. Она перенесла столько неприятностей за те два дня, которые этот «безобидный» малыш пробыл у них, что совсем не хотела доставить другим такое же «удовольствие».

— Нет, — твердо сказала она. — Надо отдать медвежонка в цирк. Пусть он там сколько угодно кувыркается на трапеции, катается на велосипеде или танцует. Это лучше, чем лазать в квартире по шкафам, бить посуду и обрывать обои.

С этими словами тетя Катя подняла трубку телефона и стала набирать номер цирка.

За медвежонком приехали сразу. Его забрали прямо из редакции, и тетя Катя, облегченно вздохнув, отправилась домой. Правда, она предвидела, что теперь ей придется ходить с детьми в цирк на все медвежьи представления, но это терпимей, чем держать медведя в доме, если он даже маленький и симпатичный.

ТРЕВОГА

О том, что две маленькие серые птахи избрали для своего гнезда самый дальний уголок сада, София Петровна догадалась сразу. Впрочем, догадаться было совсем не трудно, наблюдая, как птицы старательно тащили туда какие-то пушинки, перышки, пучки тонких сухих травинок.

Место они выбрали удачное. Оно находилось между густыми зарослями малины и высоким забором. Забор здесь граничил со старым, заброшенным переулком. Он густо зарос крапивой, и по нему уже давно никто не ходил, лишь иногда можно было увидеть случайно пробегавшую собаку или бродившую кошку.

София Петровна тоже старалась не беспокоить птиц и не ходить в занятый ими кусочек сада, откуда то и дело слышалось их незатейливое, мелодичное пение. Потом в уютно сплетенном гнездышке появились четыре маленьких, хрупких яичка. Птицы заботливо их высиживали и охраняли от возможных врагов. Ведь любая кошка или такие птицы, как ворона и сорока, были не прочь полакомиться и яйцами и птенцами. Непогода и та могла обернуться птахам бедою: ливневые дожди или сильный ветер клонили куст к самой земле, грозя погубить хрупкие яички. И всегда, когда бы ни взглянуть, кто-нибудь из родителей сидел на гнезде, тщательно его закрывая крылышками.

Но вот у пернатых новоселов появились птенцы. Об этом событии София Петровна тоже догадалась по поведению птиц. Теперь уже не слышно их беззаботных песенок. Обе пичуги только и были заняты тем, чтобы накормить свое ненасытное потомство. С полным клювом каких-то мошек, гусениц они то и дело ныряли в малину, и оттуда слышался громкий писк птенцов.

Случалось, что за забором, вблизи гнезда кто-нибудь появлялся. Ну и шум поднимали тогда птицы! Они воинственно прыгали по кустам, по деревьям и так кричали, что София Петровна сразу догадывалась, что ее пернатым любимцам грозит опасность. Она бросала все дела и торопливо спешила им на помощь. И надо сказать, что с ее появлением птахи тут же успокаивались, как бы давая этим понять, что самой Софии Петровне они вполне доверяют. Впрочем, не только эти две птахи считали Софию Петровну своим защитником и другом. Так же доверчиво относились к ней живущие под застрехой дома шумливые воробьи и все три пары скворцов, заселившие развешанные на деревьях дуплянки.

Чаще всего тревога была напрасной, но случалось и иначе. Однажды София Петровна, отдыхая на террасе, вдруг услышала тревожные голоса птах.

«Ишь раскричались! Ишь шум подняли!» — подумала София Петровна, не желая расставаться с интересной книгой. Однако птицы подняли шум, по-видимому, совсем не зря. Судя по их крикам, опасность явно нарастала. Все к более и более отчаянным «пью-пью-пью» теперь присоединились крики воробьев, в общий переполох включились и скворцы. Все летали, кричали, метались. Тревога охватила все пернатое население сада, и трудно было определить, откуда надвигается опасность. Нет, это не кто-то случайно зашедший в заброшенный переулок встревожил птиц! София Петровна торопливо вышла в сад, тщетно пытаясь разобраться в птичьем гаме, не зная, куда идти. Но тут с отчаянным криком к ней подлетела скворчиха. Она метнулась к Софии Петровне, к забору, опять к Софии Петровне... Ага, вон где опасность! Надо торопиться! София Петровна, подхватив со скамейки большую банку из-под консервов, поспешила к месту тревоги.

Поспела она вовремя. Среди малины, там, где находилось гнездо с птенцами, она сразу разглядела бело-черную спину огромного соседского кота. Разбойник подкрался почти к самому гнезду. Он уже был готов зацепить своей когтистой лапой притихших от страха птенцов. Надо было действовать скорее!.. Немедленно!!! София Петровна закричала, засвистела и, с силой размахнувшись, запустила в кота консервной банкой. Банка ударилась о забор, зазвенела, бухнула, и перепуганный кот, забыв о птенцах, огромными прыжками умчался прочь.

Мир и покой вернулись в сад. Успокоились две серые маленькие птахи, разлетелись воробьи, вернулись к своим родительским обязанностям скворцы. Все занялись своими делами, в том числе и София Петровна. Тревога окончилась.

КАК ХОРОШО!

Люда позвонила очень рано:

— Мама, я получила подарок и не знаю, что с ним делать!

— То есть как не знаешь? — удивилась я.

— Видишь ли... даже не знаю, как сказать... Понимаешь, мне подарили цыплят...

— Цыплят?! — еще больше удивилась я. — Да кто же зимой дарит цыплят и как ты намерена с ними поступить?

— Сама не знаю, — громко вздохнула в трубку Люда. — А что, если... если я подарю их тебе!

— Мне?! — возмутилась я. — Твои друзья наградили тебя зимой цыплятами, а ты собираешься подарить их мне! Нет уж, уволь от такого подарка!

Люда молчала, и я ехидно добавила:

— Гм, интересно, сколько же штук они тебе преподнесли?

— Что-то около десяти, — робко ответила Люда.

— Вот и сиди со своими «около десяти». Да, кстати, не забудь их накормить, — напомнила я. — Свари рассыпчатую пшенную кашу, мелко наруби крутое яйцо, — и, еще раз подтвердив, что брать цыплят не собираюсь, повесила трубку.

И все-таки в этот же день коробка, полная маленьких пуховых комочков, переселилась ко мне. Их оказалось двадцать.

— Ты же говорила, что цыплят около десяти! — строго сказала я.

Но Люда, пробормотав, что столько, наверное, выживет, поторопилась скорее уйти. Ей казалось, это был самый верный способ избавиться от моих нравоучений.

Впрочем, я и сама думала, что из этих маленьких, нежных комочков вряд ли кто останется жив. Ведь они так много путешествовали в этот морозный февральский день, да еще в такой холодной коробке.

Однако живыми остались все. Все до одного.

Сначала я их поместила в фанерном ящике из-под посылки, но очень скоро им стало там тесно. Стоило мне снять крышку, как они тут же вспархивали на край ящика, махали крылышками и старались удрать, порезвиться на просторе.

Пришлось им отгородить часть кухни, потом часть комнаты. А чтобы не перелетали загородку, верх затянули сеткой. С цыплятами было ужасно много хлопот: то напои, то накорми, то убери. Убирать приходилось буквально каждый час, и это не считая других забот. Ведь чтобы малыши правильно росли и развивались, их надо было разнообразно и правильно кормить. Цыплятам нужна была трава, угли, ракушки, а где это взять зимой? Правда, с травой было легче: я сеяла ее в ящиках и ими были заставлены все окна нашей квартиры. А вот с ракушками гораздо труднее, их приходилось добывать из песка, который лежал замерзшей кучей в нашем дворе. Сначала песок разбивался ломом, потом оттаивался, потом сушился и только после всего этого просеивался, и получалась лишь небольшая горсть ракушек. Но самое страшное случалось, если пернатым сорванцам удавалось удрать из отгороженной части комнаты. Немало приходилось потрудиться, прежде чем водворить их на место и навести в комнате порядок.

Помню, однажды мне надо было отлучиться из дома на весь день. Я приготовила цыплятам еду, разделила ее на несколько порций и попросила нашу соседку Любовь Ивановну их накормить.

— Только осторожней еду ставьте, чтобы не выскочили, — на всякий случай предупредила я.

— Не волнуйтесь, Вера Васильевна! Небось цыплята не звери, уж как-нибудь справлюсь, — сказала Любовь Ивановна, принимая от меня посуду с кормом для цыплят.

Ушла я спокойно.

Пришла домой уже вечером. Открыла дверь и понять ничего не могу: посредине комнаты на стуле сидит Любовь Ивановна и плачет, а кругом творится что-то несусветное. Все двадцать цыплят по квартире разгуливают — кто на гардеробе, кто на кровати, словно в песке роется, кто на столе закусывает. А на ковре, на полу — везде, где только доступно, цыплята постарались оставить свои визитные карточки! Это не считая разбитой хрустальной вазы да обклеванных и обломанных цветов.

После такого происшествия я еле квартиру отмыла, а Любовь Ивановна еще долго этот случай вспоминала:

— И надо же, я чуть краешек сетки приоткрыла, чтобы кашу им поставить, отвернулась за миской, а они уже в комнате...

Из-за цыплят всей нашей семье пришлось переехать на дачу не в июне, как всегда, а в начале мая. Здесь я сразу выпустила цыплят в просторный загон, который специально для них отгородили. Вот когда для них наступило настоящее раздолье! С раннего утра до самого вечера они то купались в песке, то дрались, то бегали друг за другом. Теперь, когда все трудности остались позади, и я, и муж, и внучка мечтали о том, как из цыплят вырастут куры и как будут они нестись. Я даже заранее подготовила гнезда, пусть к ним пока привыкают. Но увы, нашим мечтам и надеждам не пришлось сбыться: из всех цыплят оказалась лишь одна курочка. Одна-единственная, а остальные петухи. Девятнадцать петухов с большими красными гребнями. Девятнадцать горлопанов и драчунов.

Мы просто не знали, что с ними делать. Целые дни петухи дрались, таскали друг друга за гребни, дружно перелетали через изгородь и так же дружно перекапывали засеянные грядки и портили клумбы с цветами. А уж если случайно забудешь закрыть дверь на террасу, то пеняй на себя. Мигом очутятся там, все перевернут, всюду побывают; сколько раз, бывало, оставляли нас без обеда.

Вдобавок ко всему они еще стали клеваться. Правда, меня они знали и не трогали, зато Марининым друзьям, которые приходили к ней поиграть, не давали прохода — так и норовят клюнуть. Только и слышишь весь день, как Марина кричит:

— Бабушка, проводи Машу!..

— Бабушка, дай йоду — петух клюнул Колю!..

— Бабушка, помоги Кате!

Вот и бегаешь, петухов гоняешь; совсем с ног сбилась.

Конечно, мы давно могли бы от них избавиться, но останавливал нас один петух. Все кричали свое обычное петушиное «ку-ку-ре-ку-у-у», а он один словно выговаривал: «Как хо-ро-шо-о-о!» Да так звонко, так красиво, что просто заслушаешься. Особенно красиво звучал его голос по утрам, на зорьке, когда солнце золотит росу, а воздух напоен запахом трав и цветов. Тут, как пропоет он свое «как хо-ро-шо-о-о!», не пожалеешь, что рано встал и не выспался.

И не только мы или наши знакомые, даже незнакомые люди этого петуха заслушивались и говорили:

— Вам обязательно его сохранить надо.

А наша соседка баба Ганя, та просто сказала: 

— Девятый десяток живу, а такого не слыхивала. Хошь продай, хошь отдай, а губить не смей!

Губить такого петуха нам тоже не хотелось, а бабу Ганю мы любили, уважали и были рады подарить ей нашего певца. Но как это сделать? Как найти его? Как узнать среди девятнадцати петухов того, который так интересно поет? Тем временем приближался день переезда в город, а певец по-прежнему оставался неизвестным.

Думали, гадали и наконец пришли к выводу, что таинственный певец, наверное, тот красивый большой и самый сильный петух, который всегда ходил с нашей единственной курочкой и старательно угощал ее то найденным зернышком, то червяком. Остальные петухи тоже пробовали ухаживать за курочкой, но красавец быстро их отвадил, а после нескольких схваток они уже держались поодаль.

Не знаю, почему мы решили, что неизвестный певец именно он, во всяком случае так хотелось думать всем, так думала и баба Ганя.

За петухом баба Ганя пришла за несколько дней до нашего отъезда. Последний раз мы любовались красивой парочкой, а петух, словно красуясь, выпятив грудь и заботливо кокая, вышагивал рядом со своей избранницей.

— Не иначе, как он и есть тот самый певун, — любовалась петухом баба Ганя. — Ишь как выхаживает, и грудь колесом, это все от храбрости да от голоса...

И вдруг камнем откуда-то ястреб. Миг... и нет ни одного петуха, словно пух разлетелись. Нет и нашего красавца, только хвост мелькнул в кустах. А курочка уже бьется под хищником, кричит... И тут, тут из этой перепуганной петушиной стаи вдруг вырвался ничем не приметный белый петушок. Вихрем налетел он на ястреба! Сбил грудью... клюет... Полетели в разные стороны серые ястребиные перья, сметались с белыми...

Не знаю, чем бы кончился этот неравный бой, если бы не баба Ганя. Она опомнилась первой.

— Кши, кши, проклятый! — завопила она и, грозно размахивая корзиной, бросилась на помощь петуху.

Увидев столь внушительную подмогу, серый разбойник поспешно взмыл кверху, а маленький храбрец встряхнулся, оправил свои растрепанные в борьбе перья, потом захлопал крыльями и громко, во весь голос прокричал:

«Как хо-ро-шо-о-о!»

Да так звонко прокричал, что мы только диву дались, как красиво он выговаривал эти хорошие слова.

ИСПОРЧЕННЫЙ ОТПУСК

Познакомилась я с Бобиком в небольшом южном городке, куда приехала отдохнуть на время своего отпуска. Бобик — это собака, но не подумайте, что он какой-нибудь породистый пес. Совсем нет. Бобик — просто дворняжка, и притом очень некрасивая: лапки короткие, хвост крючком, а сам такой лохматый, что даже глаз и ушей не видно.

С Бобиком мы подружились сразу. Он подошел ко мне и стал обнюхивать мои ноги; хозяйка стала его отгонять. Она боялась, что Бобик меня укусит и я не сниму у нее комнату.

Но Бобик меня не укусил, и комнату я сняла. Когда, устроившись на новом месте, я села пить чай, Бобик пожаловал ко мне в гости. Он остановился возле порога и глазами спрашивал: можно войти или нет? Я сказала: «Можно». Бобик подошел к столу, и я угостила его сахаром. Бобик сахар съел, потом завилял хвостом и лизнул мне руку. Я поняла: это означало «спасибо».

На другой день я пошла к морю. Море было не очень-то близко, но мне хотелось прогуляться и посмотреть окрестности. Бобик пошел меня провожать, и нужно сказать, что я даже обрадовалась такой любезности с его стороны. Идти с собакой было как-то веселее.

Мой новый приятель бежал то впереди меня, то сзади и все время следил, чтобы я не потерялась. Так мы дошли до моря.

Потом, когда я вошла в воду и стала купаться, Бобик все это время семенил по берегу на своих коротких лапках и смотрел, как бы я не утонула.

После купанья мы пошли домой; по дороге зашли в кафе, и я купила два бутерброда: один — себе, другой — Бобику.

Видимо, такая прогулка понравилась собаке. Во всяком случае, на следующий день он опять отправился со мною. Однако на этот раз мой спутник не только следил, чтобы я не утонула, но еще смотрел и за тем, как бы кто из отдыхающих на берегу людей не прельстился моей одеждой. Он то бегал по мелководью и беспокойно высматривал меня, то возвращался к вещам и с мокрыми лапами усаживался на одежду. Легко представить, во что она превратилась. Пришлось идти домой в таком мятом платье, что своим видом я невольно вызывала удивленные взгляды прохожих. А Бобик, очень довольный, бежал впереди, старательно указывая дорогу.

Зато у меня от такой «прогулки» настроение порядком испортилось, а тут еще хозяйка, вчера такая милая и приветливая, сегодня встретила меня суровым взглядом. Потом я слышала, как она жаловалась мужу, что сдавала комнату, а не собаку. Собаке положено сторожить дом, а не разгуливать с квартирантами.

В душе я была совершенно согласна с хозяйкой. Однако Бобик, по-видимому, думал иначе и в следующий же раз опять изъявил желание меня проводить. Правда, я сделала попытку от него освободиться, но из этого ничего не вышло. Он совершенно спокойно остался за калиткой, которую я захлопнула перед самым его носом, и тут же догнал на улице. Наверное, ему казалось, что отпускать меня без сопровождения в незнакомом городе еще рановато. Он деловито побежал впереди, изредка оглядываясь, следую ли я за ним.

Такое опекунство меня совсем не устраивало, мне хотелось искупаться в море, пожариться на солнышке, а не спешить домой в мятом, грязном платье. Нет, хватит! Меня не надо спасать из моря, не надо караулить одежду, и я больше не дам превращать свое нарядное платье в тряпку! Мне необходимо освободиться от четвероногого спутника. Освободиться теперь же, немедленно! Но как?

Ища выход из создавшегося положения, я беспомощно оглядывалась по сторонам. Мой взгляд невольно остановился на большом сером здании. «Кинотеатр «Авангард», — прочла я. Вот где спасение!

Все было предельно просто: я пойду в кино, собаку туда не пустят, и Бобик будет вынужден уйти домой.

Нужно было видеть, как разволновался мой провожатый, когда заметил, что я иду не в ту сторону, куда хотелось ему. Он забега́л вперед, прыгал, загораживал мне дорогу и всеми доступными для него способами пытался меня направить на истинный путь — к морю или хотя бы в кафе. Затем, убедившись, что я окончательно вышла из повиновения, недовольно поплелся сзади.

В кино было невыносимо жарко и душно, вдобавок шла картина, которую я уже видела.

Я сидела и мечтала о том, как, выйдя на свежий воздух, спущусь к морю, искупаюсь, а после купания спокойно погуляю по городу.

Однако мечтам моим не суждено было сбыться. Не успела я выйти из кинотеатра, как здесь же у выхода меня встретил Бобик.

Он так радовался, так прыгал, так старался лизнуть меня в нос, что мне стало стыдно своего предательства. Я погладила его мохнатую, смешную голову, угостила тут же купленным мороженым и уже вместе с ним отправилась осматривать город. 

Но мне решительно не везло! Мой спутник, вдобавок ко всему, оказался еще и большим задирой. Не успели мы пройти квартал, как Бобик увидел собаку. Огромный пес спокойно шел по другой стороне улицы, не обращая на нас ни малейшего внимания. Зато Бобик сразу встал в воинственную позу. Шерсть у него поднялась дыбом, и он, грозно рыча, стал разбрасывать всеми четырьмя лапами землю. Чужая собака тоже приняла боевой вид. Она остановилась, явно готовясь задать маленькому нахалу хорошую трепку. А маленький нахал, заметив, что я увидела собаку, тут же стремительно перешел к нападению.

Он бросился к своему мощному противнику, полный решимости разорвать, уничтожить его, а что оставалось делать мне? Разве я могла оставить своего маленького друга в беде? Размахивая сумкой и угрожающе крича, я побежала следом, на выручку. И вот посередине улицы, поджав хвост, позорно удирал чей-то огромный «Барбос». За ним, захлебываясь гневным лаем, мчался маленький Бобик. Сзади, стараясь не отстать, бежала я.

Не знаю, чем бы кончилось такое преследование, если бы «Барбос» не исчез в какой-то подворотне...

Еще несколько раз пробовал Бобик затеять драку, но теперь, наученная горьким опытом, я даже не поворачивала головы в сторону встречных собак. Делала вид, что их не замечаю, а без моей поддержки идти в бой Бобик не решался.

В следующие дни я просто не знала, что делать. Бобик упорно ходил за мной по пятам. Он совсем забросил свои собачьи обязанности и, вместо того чтобы караулить хозяйский цветник, караулил меня. И что я только ни делала, чтобы от него освободиться, все было напрасно. Помог неприятный случай. Однажды, пока Бобик водил меня по городу, пытаясь натравить на собак или хотя бы заманить в кафе, кто-то оборвал у хозяев их чудесный цветник.

Дома меня встретили ледяной улыбкой. Хозяйка сдержанно объявила, что мне придется от них уехать.

— Комнату я вам подыскала и деньги уже заплатила, — сказала она. —Так что переехать можете сегодня. — И добавила: — Собаки там нет. 

 Вероятно, хозяева думали, что я обижусь и не пожелаю переезжать на другую квартиру, но, видя, с какой готовностью я бросилась собирать вещи, успокоились. Они даже сорвали оставшиеся цветы, преподнесли их мне и любезно предложили проводить меня на новую квартиру. Конечно, с нами отправился и Бобик, и, пожалуй, в этом была допущена большая ошибка. На другой день утром, как обычно, у порога сидел Бобик. Увидев меня, он с радостным визгом бросился навстречу. 

— Собачка-то как к вам привыкла! — умилилась моя новая хозяйка. — Ишь с какой рани дожидается!

Теперь я поняла, что окончательно попала в плен, из которого мне не выбраться до самого отъезда.

Правда, ночевал Бобик всегда у себя дома. Уходил, когда я ложилась спать, являлся задолго до того, как я вставала. Его хозяева удивлялись такой привязанности. Несколько раз они приходили и забирали Бобика. Он покорно уходил с ними, но тут же возвращался обратно. Наконец они махнули на него рукой и лишь взяли с меня слово, что я приведу к ним собаку, когда буду уезжать в Москву.

Как говорится, все имеет свой конец. Пришел конец и моему отпуску.

В день отъезда я отвела Бобика к его хозяйке. Она тут же заперла собаку в кладовку, а я под его несмолкаемые вопли поспешила на вокзал. Я сразу влезла в вагон; но успокоилась, что Бобик не появится, лишь после того, как поезд тронулся.

Замелькали сады, домики, горы...

До свидания, море, в котором я так мало купалась! До свидания, мой верный мучитель Бобик!

Разве могла я тогда знать, что много лет спустя этот испорченный отпуск принесет мне столько веселых воспоминаний о моем маленьком и верном четвероногом друге.

ХРОМКА

Наступило лето. Яблоки на деревьях были еще совсем зеленые. А вот клубника уже начала поспевать. То там, то здесь виднелись на грядах порозовевшие ягоды, и Марина каждый день ходила их смотреть. Уж очень ей не терпелось скорей полакомиться вкусной клубникой.

Первыми созрели те ягоды, которые росли на самом припеке.

Они аппетитно краснели среди зеленых листьев и казались особенно вкусными.

Марина хотела их сорвать, но я уговорила подождать до утра: пусть еще дозреют.

Утром Марина встала пораньше, взяла корзинку и отправилась в сад.

Подошла к грядам и вдруг с удивлением остановилась: все зрелые ягоды были кем-то объедены. От обиды Марина чуть не расплакалась.

— Нечего из-за пустяков расстраиваться, — стала утешать я внучку. — Завтра другие поспеют, вот и соберешь!

На другой день Марина встала еще раньше, а ягоды опять объедены. Так и повелось.

Пока клубника розовая, никто ее не трогает, а как созреет — вся в дырочках, будто ее клевал кто, но кто, мы никак не могли догадаться. Сначала думали, что это проделки воробьев. Чтобы их отпугнуть, поставили на гряды чучело.

Туловище ему сделали из старого пиджака, а вместо головы нахлобучили кепку. Ну совсем будто живой человек стоит, а для пущего страха к рукавам пиджака подвесили тряпки. Они от ветра шевелились, и воробьи даже близко к грядам не подлетали, а клубника все равно объедена.

Стали следить и скоро настоящих воров обнаружили. Ими оказались совсем не воробьи, а слизняки.

Лето было дождливое, сырое, и слизняков развелось очень много. Пробовали мы их собирать, но они появлялись на грядах ночью и в темноте их никак не разглядишь.

Так бы, наверное, и остались без ягод, если бы не объявился у нас вскоре помощник. А помощником этим оказалась самая обыкновенная серая жаба.

Появилась она в нашем саду незвано, негаданно. Пошли мы с Мариной за водой, открыли калитку, смотрим — жаба.

Она сидела около самого порога калитки и так близко, что Марина едва на нее не наступила. А жаба даже не посторонилась, глаза выпучила и дороги не уступает. Марина испугалась, уж очень жаба показалась ей страшной. Спряталась она за меня и говорит:

— Фу, какая противная! Не пускай ее в сад, бабушка.

— Почему не пускать? — спросила я. — Жаба не виновата, что с виду такая некрасивая. Зато она полезная. Пусть заходит, ведь она не только гусеницами, она и слизняками питается, вот и будет их собирать. — С этими словами я открыла шире калитку и отошла в сторону.

Жаба словно поняла приглашение. Она не торопясь перелезла через низкий порожек и неуклюже заковыляла в сторону нашего дома. Там под крыльцом она и поселилась.

Марина первое время жабу боялась. Еще бы, она была такая некрасивая! Глаза выпученные, кожа вся в бугорках, будто в бородавках. А вдруг дотронешься до нее, и у самой бородавки вырастут! Но когда я узнала о Марининых опасениях, то только рассмеялась: ведь это все выдумки, от жаб никаких бородавок не бывает. 

В доказательство я поймала жабу и долго держала в руках. Бородавки у меня не выросли, но Марина все равно боялась ее трогать.

Как я и ожидала, жаба оказалась отличной помощницей. Теперь нам уже не приходилось мучиться и собирать слизняков. Жаба отлично справлялась с ними и без нашей помощи.

Она охотилась за слизняками так старательно, что уже через несколько дней Марина начала собирать вкусные, наливные ягоды.

На свою работу жаба выходила всегда под вечер. Едва начинало смеркаться, как она вылезала из-под крыльца. Некоторое время бродила возле дома, а потом отправлялась за добычей в сад или в огород. К такому распорядку нашей помощницы мы уже привыкли и вечерами всегда глядели под ноги. Ведь жаба совсем нас не боялась. Она знала, что ее здесь никто не обидит, смело сидела на дорожке и даже не сторонилась, если рядом проходил человек. Поэтому, когда темнело, мы были особенно внимательны, чтобы случайно на нее не наступить.

И все же такая беда случилась. Однажды к нам на дачу приехали знакомые. Мы забыли их предупредить, кто-то из гостей вышел вечером в сад и нечаянно придавил нашей жабе лапку.

С большим трудом добралась она до крыльца, здесь ее утром и увидела Марина.

Забыв, что боялась трогать ее скользкую бородавочную кожу, Марина схватила жабу на руки, прижала к себе и, называя «красивой, милой и дорогой жабочкой», побежала ко мне.

Мы тут же осмотрели больную лапку. Ссадин на ней не было, но сама лапка была как-то вывернута, и пришлось ее забинтовать. Все это время жаба спокойно сидела на руках у Марины, будто понимая, что мы хотим ей помочь. Потом мы отгородили на террасе угол и пустили туда жабу: пусть поживет пока здесь, ведь не могла она с больной лапой добывать себе еду.

Хромка, как мы стали называть жабу, отнеслась к своему плену спокойно. Она даже не пыталась перелезть через доски, которыми ее отгородили. Зато теперь мы могли сами убедиться, как много она ела.

Мы только и делали, что целые дни добывали для нашей больной то гусениц, то слизняков... Да, досталось нам это время! Еще хорошо, что наша больная скоро поправилась.

Правда, лапка у Хромки так и осталась немного кривая, но она уже на нее довольно хорошо наступала.

Когда мы Хромку выпустили, она, вместо того чтобы идти за добычей на огород, в первый же вечер заявилась к нам в дом. Видно, за время болезни она успела привыкнуть получать еду из рук, и это ей понравилось больше, чем добывать пищу самостоятельно. Больная лапка ей очень мешала взбираться по крутым ступенькам террасы. Этот путь она проделывала с большим трудом, но все-таки приходила. Марина каждый раз угощала ее большой, жирной гусеницей. Хромка брала угощение прямо из рук Марины и только после этого отправлялась в сад на охоту.

Мы уже привыкли к таким каждодневным посещениям, но вот однажды Хромка не пришла. Сначала мы ее ждали; когда же прошло несколько дней, а она все не появлялась, пошли ее искать. Вместе с Мариной обыскали весь сад. Оторвали доски ступенек и лазали под крыльцо, разобрали поленницу дров, а Хромку так и не нашли. Марина проливала горькие слезы, я ей предлагала взять другую жабу, но она даже не хотела слушать, и я не знала, чем ей помочь.

Прошла неделя. Мы уже потеряли надежду увидеть Хромку, когда неожиданно она нашлась. Нашли мы ее в большой глубокой яме около нашего сада.

Эту яму вырыли недавно, для электрического столба, вот в нее-то и попала наша Хромка. Выбраться из глубокой ямы, да еще с больной лапкой, она не смогла. К тому же в эти дни прошел сильный дождь и в яму натекло много воды. Бедняга сидела на маленьком выступе, еле уцепившись за него лапками, и тоненько, жалобно кричала. Вот этот писк мы и услышали. Думали, что в яму попал котенок, поспешили к нему на помощь, а это оказалась Хромка. Мы ее сразу узнали по кривой лапке. Я хотела достать беднягу, но никак не могла дотянуться до нее рукой. Тогда Марина побежала домой и мигом вернулась с сачком, которым она ловила бабочек.

Я осторожно подцепила им Хромку, вытащила и понесла домой.

Наверное, Хромка была очень измучена. Во всяком случае, когда Марина принесла ей гусениц, она не стала их есть и сразу заковыляла на свое место под крыльцо. Целых два дня отдыхала Хромка, а потом опять, как и раньше, с наступлением сумерек отправлялась в сад, в огород и наведывалась к нам в гости, неуклюже взбираясь по ступенькам.

Она навещала нас каждый вечер, до самой осени, а осенью, когда настало время холодных ночей и всем жабам пришла пора ложиться в зимнюю спячку, наша Хромка опять пропала.

Однако на этот раз мы ее не искали. Мы знали, что Хромка тоже ушла в свое убежище иод крыльцом и уснула до теплых весенних дней.

ХИТРЫЕ ВОРОНЫ

Когда наша семья переехала в Ташкент, мне было лет десять. В то время город Ташкент был совсем не таким, как сейчас, — домики маленькие, улицы узкие, а глиняные заборы, или, как их там называли, дувалы, выше человеческого роста. Дом, в котором мы поселились, тоже был глиняный, а дворик при нем оказался такой тесный, что даже негде было играть.

Впрочем, нас, детей, это совсем не смущало. Рядом с домом находился большой, заброшенный пустырь. Наверное, когда-то здесь был огород, кое-где еще сохранились гряды, которые пересекал высохший и местами обвалившийся арык, а по краям пустыря, там, где когда-то находился дувал, росли огромные, раскидистые деревья грецкого ореха.

Этот пустырь был прекрасным местом наших игр. Мы быстро перезнакомились с теми сверстниками, которые жили поблизости, и неважно, что наши новые друзья не понимали по-русски, а мы не знали узбекского языка, это нам как-то не мешало дружить, и мы всегда ухитрялись понимать друг друга. Собирались мы на пустыре и играли — то в салки, то в прятки. Каждый кусочек заброшенного огорода, каждое углубление или бугорок был нам хорошо известен, но все-таки забраться в заросший высокой травой арык, переползти на животе с одного конца на другой, а потом неожиданно выскочить и выручить товарища было очень интересно и весело.

Но еще интересней стало на пустыре осенью, когда начали созревать грецкие орехи. Теперь самым нашим любимым занятием было залезть на дерево, сорвать или сбить палкой орех и им полакомиться.

Однако не подумайте, что так легко доставались нам эти орехи. Деревья большие, раскидистые, высокие, а вот сучья, которые чуть тоньше, такие хрупкие, что, если нажмешь сильней, сразу обломятся. Только и смотри, как бы не сорваться. Да и сбить орехи — дело не простое. Нужно иметь очень хорошее зрение, чтобы разглядеть орех среди густой, широкой листвы, и немалую ловкость, чтобы попасть в него палкой. Если же орех не совсем зрелый, то он так крепко сидел на своем черенке, что иногда приходилось много раз по нему ударить, прежде чем он падал.

Но скоро оказалось, что не только мы, дети, любили лакомиться орехами. Едва они созревали, как неизвестно откуда появлялись вороны, да не серые, которых мы привыкли видеть у себя под Москвой, а совсем-совсем черные. Они прилетали большими стаями, с громкими криками рассаживались по верхушкам деревьев и начинали рвать орехи. Иногда, оторвав орех, ворона его бросала, и, как правило, он оказывался гнилым или пустым.

А хорошие орехи вороны никогда не кидали и, несмотря на крепкую скорлупу, расправлялись с ними довольно ловко. В коре толстых сучьев дерева они находили случайные углубления, клали туда орех и, придерживая его лапой, начинали долбить. Долбили не где попало. Ударяли клювом в то место, которым орех держался на черенке. Иногда сразу, а иногда лишь после нескольких ударов сильного клюва орех раскалывался на две половинки; ворона съедала вкусную мякоть, а скорлупа падала вниз. Следующий орех ворона опять клала на это же место. Прилетая на другой день, птицы быстро находили прежние ямки. С каждым разом они становились все глубже и глубже, и, таким образом, вороны имели свои как бы постоянные «кузницы» для колки орехов. У ворон даже происходили драки из-за этих «кузниц», и их занимали самые сильные птицы.

Наевшись досыта, вороны не улетали, они продолжали срывать орехи, но теперь уже не раскалывали их и не ели, а прятали про запас. Да как хитро они это делали! Сорвет ворона орех, опустится с ним на землю и начнет клювом около себя ямку рыть. Потом, опасливо озираясь по сторонам, кладет туда орех и быстро-быстро зарывает. Но не подумайте, что на этом ее забота о спрятанной добыче кончалась. Совсем нет! Ворона рыла рядом еще одну ямку, еще... Выроет их несколько и всюду делает вид, что туда тоже прячет орех. Потом каждую ямку она бережно зарывала, старательно закидывала сухой травой, листьями и, лишь хорошенько замаскировав, улетала за новой добычей. Причем нужно сказать, что проделывала она все это так искусно, что никак не разберешься, в какой из ямок спрятан орех, а какая пустая.

Проведав об этих запасах, мы решили ими поживиться. Отнять у ворон орехи нам казалось гораздо интересней, чем сшибать их с деревьев или рвать. И вот старый, заброшенный огород превратился в место охоты за вороньими запасами.

Охотились мы не в одиночку, а всегда компанией и с постоянным спутником наших детских игр — собакой Тузиком. Притаившись в арыке, он вместе с нами терпеливо ждал, когда вороны наедятся и начнут делать запасы. Как только птица с орехом в клюве садилась на землю, от всех нас требовалось особенное внимание. Надо было выскочить из засады быстро и вовремя. Выбрать момент, когда ворона только еще готовилась спрятать добычу и как можно больше шуметь, чтобы она не успела ее спрятать или унести с собой. Мы дружно выскакивали из своего укрытия, махали тюбетейками, орали и со всех ног бросались к сидящим птицам, а Тузик, наш лучший помощник, с громким лаем мчался впереди всех.

Перепуганные вороны оставляли орехи и улетали, а мы их тут же собирали. Первое время добыча нам доставалась не малая, набирали полные тюбетейки, а иногда и больше. Даже дома и то удивлялись, откуда у нас берется столько орехов, да еще таких отборных. Действительно, среди отнятых у ворон орехов никогда не попадались гнилые; просто удивительно, как эти птицы могли отличать хорошие от плохих.

Да только недолго продолжался наш ореховый промысел. Хитрые птицы скоро догадались, в чем дело. Они стали прилетать на пустырь, когда нас там не было. А если мы заранее залезали в арык и прятались, то как бы искусно там ни затаивались, птицы нас быстро обнаруживали и, вместо того чтобы прятать орехи, начинали с ними играть.

Нет возможности описать те штуки, которые они проделывали в воздухе. С орехом в клюве взмывали высоко-высоко в небо, бросали его и, пока орех падал, штопором пикировали вниз, кувыркались, кидались ему наперерез, ловили на спину, на крылья... А когда казалось, что он вот-вот упадет на землю, в последний миг ловко подхватывали его клювом и поднимались еще выше.

Можно было подумать, что они нас дразнят; когда же, усталые и злые после неудачной охоты, мы уходили домой, хитрые вороны тут же опускались на землю и преспокойно прятали свою добычу.

ЕЖИНОЕ СЕМЕЙСТВО

Однажды жаркой июньской ночью Федора Васильевича разбудил громкий и настойчивый лай собаки. Федор Васильевич выглянул в окно, однако тонкая полоска недавно родившегося месяца совсем не давала света, и он ничего не увидел. «Интересно, кто же мог так разозлить нашу добрейшую Альму?» — подумал Федор Васильевич. Тихонько, чтобы не разбудить жену и трехлетнего внучонка Андрюшу, он достал с полки фонарь и вышел из дома. Яркий луч фонаря выхватил из темноты Альму и того, на кого она лаяла. Около собачьей миски лежал большой темный клубок. Это был еж. Видно, он пришел полакомиться вкусным Альминым супом, но, застигнутый врасплох, не смог уйти и остался на месте, свернувшись колючим клубком. Ведь это была его единственная защита.

Увидев подходившего хозяина, Альма залаяла еще яростней. Она даже попыталась схватить незваного пришельца зубами, но тут клубок неожиданно подпрыгнул и пребольно уколол собаку в самый кончик носа. Альма завизжала, отскочила и с еще большим остервенением стала бросаться на врага. Правда, теперь она держала нос на почтительном расстоянии, однако Федору Васильевичу все же пришлось вмешаться. Он был человек добрый, и ему совсем не хотелось, чтобы кто-нибудь из животных пострадал.

Взяв мешок и не обращая внимания на сопротивление столь сердитого ночного гостя, на его подпрыгивание и фырканье, Федор Васильевич закатал зверька в расстеленную мешковину и понес в сарай. Там в старую кроличью клетку и поместил он своего пленника. Конечно, ежа можно было сразу выпустить на волю, но уж очень захотелось показать ночного гостя Андрюше. Пусть внучек подивится, ведь он видел ежика только на картинках сказок, которые ему читала бабушка.

И действительно, когда утром Федор Васильевич показал внуку ежа, тот пришел в восторг. Ежик! Живой! Да еще сам пришел в их сад!! Какие у него колючки! Какие черные глазки! Какой нос, да как сопит! А ежик, словно специально стараясь себя показать, бегал по клетке, тыкался мордочкой в углы, в кормушку и как будто совсем не боялся людей. Дедушка принес в блюдечке молоко и поставил в клетку. Пока его рука ставила блюдечко, ежик свернулся в клубок. Но стоило убрать из клетки руку и закрыть дверцу, как он тут же развернулся, подбежал к блюдечку и начал быстро-быстро лакать вкусное молоко. Андрюша от радости визжал, прыгал и кричал:

— Дедушка, дедушка! Ты только посмотри, у него язык как у Мурки! Давай посадим к нему Мурку! — И с этими словами Андрюша бросился было искать кошку, но Федор Васильевич его вовремя перехватил.

— Мурку пускать к ежику нельзя, он ее уколет. Пусть завтракает один, и нам тоже пора завтракать!

Но не так-то просто было увести Андрюшу. Он совсем не собирался расставаться с ежом. Хорошо, что выручила бабушка, позвав их к столу. А с бабушкой шутки плохи, и Андрюше пришлось идти завтракать.

Наспех проглотив чай с бутербродом, Андрюша хотел опять посмотреть ежика, но бабушка сказала, что его надо немедленно выпустить.

— Нечего животное мучить! — твердо заявила она. — Может, у него дети голодные, а вы его в клетке держите.

Бабушка Анна Васильевна была в доме самая главная, и все ее слушались. Послушались и теперь. Федор Васильевич взял толстые, брезентовые рукавицы и вместе с Андрюшей отправился выпускать ежа. Раздумывать, куда его выпустить, долго не пришлось. Рядом с их домом, сразу за забором, находился старый, запущенный сад соседей. Он весь зарос густой высокой травой, одичавшей малиной, тут и там лежали разбросанные кучи хвороста — словом, место для ежа было отличное. К тому же хозяева на дачу наведывались редко, и ежик мог здесь жить сколько угодно и в полнейшей безопасности.

Федор Васильевич опустил колючий клубок возле куста, затем вместе с Андрюшей они отошли в сторону и стали наблюдать. Сначала ежик лежал неподвижно, потом чуть-чуть высунул самый кончик носа, пошевелил им в одну сторону, в другую и, убедившись, что опасности нет, развернулся и потопал в самую гущу высокой травы.

Впрочем, на этом история с ежом не закончилась. На другую же ночь Анну Васильевну и Федора Васильевича опять разбудил настойчивый лай Альмы.

— Ишь расшумелась! Небось кошка чужая зашла, — сказала Анна Васильевна. — Как бы мальчонку не разбудила!

— Придется прогнать! — недовольно пробурчал Федор Васильевич, взял фонарь и вышел во двор.

К его удивлению, около собачьей миски опять оказался вчерашний пришелец. Однако на этот раз он уже не лежал, свернувшись клубком, а спокойно доедал остатки Альминой еды. Громко чавкая, он даже не обращал внимания на протестующий лай собаки, которая вертелась вокруг, явно опасаясь подойти слишком близко к колючему нахалу. Пришлось Федору Васильевичу вновь выдворять со двора ежика, сетуя на его навязчивость.

А еж и правда оказался на редкость навязчивым. Видно, лакомиться Альминым супом ему показалось куда приятней и проще, чем добывать еду самому, и он стал приходить к знакомой миске каждую ночь.

Не знаю, сколько бы времени продолжалось это выдворение ежика и его возвращение, но, к счастью, Альма в конце концов смирилась с пребыванием колючего нахлебника. Она тявкала все реже, беззлобнее, просто по долгу своей собачьей службы, а потом и вовсе перестала обращать внимание на непрошеного гостя.

Опять наступили ночи, полные тишины и покоя. Про ежика все забыли.

Правда, стали замечать, что с некоторых пор Альма почему-то перестала спать в конуре и вообще переселилась ближе к дровам. Впрочем, лето было на редкость жаркое, и в тени, около дров, Альме, очевидно, нравилось больше. Зато Федору Васильевичу такое поведение собаки совсем не нравилось. Он был человек аккуратный и во всем любил порядок: раз конура для собаки, значит, и спать ей положено в конуре. Федор Васильевич не раз пробовал запихнуть туда Альму силой, но из этого ничего не получалось. Она исступленно визжала, вырывалась, убегала и потом долго не подходила и не давалась в руки хозяину.

— Что-то Альма в конуру не идет! — пожаловался он как-то жене.

— Небось грязно там, вот и не идет. Подстилку смени! — посоветовала Анна Васильевна.

— Да, придется! — согласился Федор Васильевич и в первый же свободный день отправился наводить в собачьем домике чистоту.

Конура была сделана добротно, с двойным, теплым полом и с открывающейся крышкой, чтобы удобней было поддерживать порядок и менять подстилку. Федор Васильевич поднял крышку и уже хотел собрать старую подстилку, когда его внимание привлекло что-то живое, копошившееся в самом дальнем углу собачьего домика. Федор Васильевич поглядел и изумленно охнул... Там, в небольшом уютном углублении, словно в гнездышке, копошились потревоженные ворвавшимся светом маленькие розовые тельца, покрытые еле заметными, редкими иголочками. Никак, ежата!..

— Анюта! Поди скорей! Посмотри, что здесь! — крикнул он жену.

— Ну что? Что у тебя приключилось? — недовольно откликнулась с террасы Анна Васильевна.

— Смотри, ежата у Альмы! Ей-ей, ежата!

— Да ты что, в уме ли?! У собаки — и вдруг ежата!

— Не у Альмы, а в Альминой конуре, — поправился Федор Васильевич. — Ты только посмотри, ишь какие розовые! Видно, родились недавно...

Анна Васильевна поспешила к мужу, нагнулась к ежатам, но рассматривать их долго не стала.

— Знаешь, Федя, лучше закрой крышку и не лазь больше, а то ежиха бросит детей, что тогда с ними делать будешь?

— Не бросит, — уверенно возразил Федор Васильевич. — Здесь ей и дом, здесь и еда — плохо ли!

Но крышку все же закрыл.

И никто из них, ни Федор Васильевич, ни Анна Васильевна, даже не предполагали, что это ежиное семейство доставит им столько непредвиденных хлопот. Во-первых, появление ежат надо было тщательно держать в тайне от Андрюши, иначе он непременно их вытащит. Во-вторых, следить за Альмой, и хотя она даже близко не подходила к своему законному дому, Федор Васильевич, на всякий случай, посадил ее на цепь. Кроме того, теперь приходилось не только кормить ежиху, но и разнообразить ей корм. Ведь все-таки она была матерью, и ей требовалось особое внимание. Впрочем, эту заботу целиком взяла на себя Анна Васильевна. Она тщательным образом следила за питанием ежихи. Теперь в ее мисочке лежали то разбитое яйцо, то кусочки мяса, то налито теплое молоко. И надо сказать, что аппетит у ежиной мамаши оказался отменным. Поставленная ей еда была всегда съедена, а миска так чисто вылизана, будто вымыта.

А вот скрыть от Андрюши появление в Альмином домике ежат не удалось. Мальчуган мигом разгадал дедову тайну при помощи своих обычных «а почему?». А почему бабушка ставит сюда кушанье? Для кого оно? А почему Альма живет не в домике, а около дров? А зачем ее привязали? Федор Васильевич совсем запутался в ответах, и пришлось рассказать Андрюше и про ежиху, и про ежат, которых еще нельзя тревожить.

— Вот подрастут немного, и покажу! — обещал он внуку.

Впрочем, деду самому не терпелось посмотреть на ежиное семейство. И вот однажды, взяв с Андрюши торжественное обещание не трогать малышей, Федор Васильевич подошел с ним к конуре, тихонько приоткрыл крышку и молча показал в левый угол, где лежали уже подросшие ежата. Увидев ежат, Андрюша тут же обрушил на Федора Васильевича такой поток вопросов, что на них и знатоку было бы трудно ответить. Тщетно пытался дед остановить разбушевавшуюся любознательность внука. Наконец Андрюша, сам устав от своих же вопросов, заявил:

— Ничего-то ты, дед, не знаешь!

И Федор Васильевич понял, что отныне его непоколебимый авторитет бесславно рухнул.

На следующий день, вместо того чтобы поливать сад, Федор Васильевич приоделся и прямо с утра отправился в читальню. Придя туда, он долго стоял в нерешительности, а потом робко попросил:

— Мне бы книгу, где про ежей написано.

— Про ежей? — удивленно переспросила пожилая библиотекарша. — А кто автор?

— Да я и сам не знаю, — признался Федор Васильевич и рассказал про Андрюшины вопросы и свои затруднения.

— Н-да, интересный у вас внучек, — посочувствовала библиотекарша. — Мой тоже, трех лет нет, а он все марки автомобилей знает, пришлось и мне их изучать. — И, задумчиво добавив: — Кто ежей... кто автомобили, — отправилась за книгой.

Подходящая книга нашлась.

Чуть не до обеда пробыл Федор Васильевич в библиотеке, старательно все вычитывая про жизнь ежей. Вернувшись домой, он усадил рядом Андрюшу и стал ему рассказывать все, что узнал сам: что ежик зверек полезный, охотится ночью, что ест разных жуков, личинок, мышей, а если попадется ядовитая змея, и ее съест, а яд змеиный ему совсем не страшен. И про ежиных врагов рассказал; хоть еж колючий, а врагов у него много — и лиса, и серый волк, и филин, и собака... А защита у него одна — свернется в тугой клубок и иголки во все стороны растопырит. Только не всегда это помогает.

Но самое интересное для Андрюши было узнать, что ежата рождаются маленькие-маленькие, почти как бабушкин наперсток. Они совсем беспомощные, слепые, и даже иголочки у них первое время мягкие и реденькие. А мать-то ежиха как за ними ухаживает! Так и лижет, так и лижет то одного детеныша, то другого — всех перемоет. А если они проголодаются, ежиха рядом уляжется и лежит, пока ежата молока насосутся. Слушает Андрюша дедушку и удивляется. Подумать только, откуда дед про все это знает! Все знает! А прошлый раз притворялся, отвечать не хотел...

Ежата росли быстро. Через месяц их черные носишки все чаще и чаще высовывались из конуры. А однажды, когда Федор Васильевич с Андрюшей заглянули в домик, ежат там не оказалось. Они переселились в соседний, заброшенный сад. Но каждый вечер, едва смеркалось, все ежиное семейство являлось к своей миске, где им всегда была приготовлена вкусная еда.

Уезжая от дедушки к родителям, Андрюша очень волновался: как же тут останутся его ежики. Но дедушка его успокоил. Он сказал, что будет пока их кормить, а зимой их кормить не надо, потому что, когда наступят холода, ежи спят. А дедушка про ежей все знает.

ДРУЖБА

В то лето я поселилась у одного лесника. Изба у него стояла на полянке, окруженная лесом, и через усадьбы, журча по камешкам, бежал узкий ручеек. Сам лесник Иван Петрович был еще и охотник. В свободное от работы время он брал собаку, ружье и отправлялся в лес. Собака у него была большая, сильная, с темной, почти черной спиной. Звали ее Дагон. Во всей округе не было гончака лучше Дагона. И уж если возьмет он след лисы, то на какие бы хитрости плутовка ни пускалась, от Дагона ей не уйти.

Охотился Иван Петрович с Дагоном поздней осенью и зимой. А весной и летом, когда охота за лисицами запрещена, сажал его на цепь.

— А то набалуется, — говорил он.

Но мы с сыном лесника Петей все же ослушались и, когда Иван Петрович однажды уехал в город, взяли Дагона с собой в лес. Он радостно мчался впереди, ко всему принюхиваясь, то исчезая среди деревьев, то появляясь вновь. Вдруг совсем рядом раздался его громкий, басистый голос. Я обернулась. Около большого старого пня лаял и прыгал Дагон. Он старался что-то достать из-под корней и даже от злости грыз зубами кору.

— Наверное, ежика нашел! — крикнул мне Петя. — Сейчас достанем!

Я схватила Дагона за ошейник и оттащила в сторону, а Петя взял палку и сунул под пень, чтобы вытащить ежика. Но не успел он засунуть палку, как оттуда выскочил маленький серый зверек и бросился бежать.

— Лисенок! Лисенок! — не своим голосом завопил Петя, кидаясь за ним.

Лисенок был маленький и неопытный. Он метался под самыми ногами мальчика, но Петя никак не мог его поймать. Я тоже не могла ему помочь, так как еле удерживала Дагона, который так и рвался к зверьку. Наконец зверек пойман, и мы, счастливые, возвращаемся домой.

Дома Петина мать пробовала возражать против нашей находки, но Петя так упрашивал, что Прасковья Дмитриевна наконец согласилась.

— Ладно уж, держи, только отец все равно не позволит, — в заключение сказала она.

Но отец разрешил, и лисенок остался.

Первым делом Петя притащил из сарая ящик, и мы принялись за устройство клетки. Одну сторону затянули сеткой, прорезали дверцу, а когда все было готово, постелили туда солому и пустили лисенка. Маленький пленник сразу спрятался в самый темный угол ящика и отказался от предложенного ему мяса.

Весь остаток дня лисенок просидел в углу, а когда наступила ночь, начал скулить, тявкать и так царапал лапками сетку, что даже сорвал себе палец. Петя очень огорчился, увидев утром раненую лапку лисенка, но мы его утешили, сказав, что зато лисенок меченый, и если уйдет, то сразу узнаем по следу.

Следующие дни мы только и делали, что пытались приручить маленького дикаря. Все наши старания были тщетны. Едва кто-нибудь подходил к клетке, как он тут же забивался в свой угол и сердито ворчал. Дагона это время мы с цепи не спускали. Ведь он мог разорвать тонкую сетку ящика и загрызть лисенка.

Но как-то сидя с Петей на крыльце, мы вдруг услышали звон цепи, обернулись и, к своему ужасу, увидели Дагона. Он сорвался с привязи и теперь направлялся прямо к лисенку.

— Дагон, назад! Дагон! — закричала я, бросаясь к нему.

Но было поздно. Дагон уже стоял около клетки. Шерсть у него поднялась дыбом, и он, злобно рыча, уже готов был броситься на малыша. Но лисенок, вместо того чтобы спрятаться от огромной злой собаки, вдруг заскулил и пополз к ней навстречу. Он вилял хвостом, лез чуть ли не в самую пасть собаки и все старался ее лизнуть.

Такой прием, по-видимому, смутил и самого Дагона. Стоявшая дыбом шерсть легла, и уже без всякой злобы он старался обнюхать через сетку скулившего малыша. Потом завилял хвостом и лизнул зверька...

С этого дня между собакой и лисенком завязалась дружба.

Как только спускали Дагона с цепи, он прежде всего бежал к своему новому другу. И вот — один за решеткой, а другой на свободе — затевали они игру. Лисенок хватал в зубы какую-нибудь косточку или соломинку, бегал по ящику и всем своим видом приглашал собаку поиграть. А Дагон, словно щенок, прыгал около ящика и лаял. Но лай у него был теперь не сердитый, и лисенок его не боялся.

Нам с Петей очень нравилась такая дружба. Мы даже не огорчались, что зверек по-прежнему нас дичился и никак не привыкал.

Впрочем, мы и сами больше не пытались его приручать, так как решили, когда наш пленник подрастет, выпустить его на свободу.

К концу лета лисенок не только вырос, но и изменился. Мордочка у него заострилась, хвост вытянулся, шерсть стала рыжая, совсем как у взрослой лисы. Он по-прежнему дружил с Дагоном, но прыгать и играть в ящике уже не мог. Лисенок стал такой большой, что в старом помещении ему было тесно.

— А что, если его выпустить в лес теперь? — предложила я как-то Пете. — Он уже вырос и, пожалуй, сумеет раздобыть себе еду.

Петя сразу согласился, и тут же, не откладывая дела, мы пустили к нему последний раз Дагона. Потом посадили собаку на цепь, а ящик вместе с лисенком отнесли к лесу. Поставили, открыли дверцу и отошли в сторону.

Увидев открытую дверцу, лисенок подошел к самому ее краю, высунул голову и начал оглядываться. Затем осторожно ступил на траву и вдруг как-то скачками бросился в лес. Раза два мы видели, как он мелькнул среди деревьев и скрылся.

Нам даже стало жалко, что лисенок ушел. Мы долго смотрели в ту сторону, где он исчез, а потом Петя грустно вздохнул и, проходя мимо Дагона, сказал:

— Ну, вот и ушел твой дружок.

Не знаю, скучал ли Дагон без своего друга, или нам это казалось, только и в этот и в следующий день он все лежал и плохо ел. Нам тоже было скучно без лисенка. Мы с Петей даже специально ходили в лес и все смотрели: не покажется ли он где случайно. Но сколько ни ходили, сколько ни смотрели, лисенка так и не видели.

Прошла осень, наступила зима. За это время Иван Петрович много раз бывал с Дагоном на охоте. И не было случая, чтобы он возвращался домой без добычи: то у пояса висел убитый заяц, то свисала с плеча красавица лисица.

Увидев убитую лису, Петя первым делом бросался к ней, чтобы посмотреть лапу. Он все боялся, как бы не убили лисенка.

— Папа, — каждый раз спрашивал он отца, — а если Дагон встретит нашу лису, тронет ее или нет? Ведь они дружили.

— Мало что дружили, — отвечал лесник. — Разве у собаки со зверем может дружба быть? Пока в доме жила, вроде как своя, а ушла в лес, тут уж не попадайся.

— А ты, папа, все-таки на след поглядывай, — не унимался Петя. — Если увидишь — на правой лапе пальца нет, значит, наша, не стреляй.

Петя был твердо уверен, что Дагон своего лисенка не тронет. Он беспокоился только о том, как бы его не подстрелил отец.

Однако лиса с приметной лапой не попадалась. Очевидно, она ушла в другой лес, и Петя успокоился.

Но вот однажды, уже к концу зимы, когда Иван Петрович шел с Дагоном на охоту, тот вдруг поднял лису. Иван Петрович сразу догадался, что это не заяц. Если Дагон гнал зайца, он лаял часто, заливисто, а если лису, то редко и злобно.

Лиса, видно, попала не очень опытная. Она шла почти по ровному кругу, и Иван Петрович, примерно определив, где должен пройти зверь, поспешил ему наперерез.

Но что это? Почему Дагон внезапно смолк? Лесник забеспокоился. Быть может, собаку перехватил волк, это тоже случается. И он почти бегом направился в ту сторону, откуда последний раз слышался голос собаки. Он не прошел и двухсот шагов, как наткнулся на след собаки и лисы. Следы шли через овражек и уходили дальше в мелкий кустарник, откуда доносился чей-то визг.

«Лиса визжит», — сразу догадался Иван Петрович, перепрыгнул овражек, раздвинул кусты и остолбенел... На небольшой лесной полянке стоял Дагон, а перед ним, визжа и виляя хвостом, ползала лиса и все старалась лизнуть в морду собаку.

Иван Петрович медленно стал поднимать ружье. Лиса насторожилась. Очевидно, она почуяла человека. Перестала ласкаться и медленно, как-то нерешительно направилась к лесу.

Дагон завилял хвостом и побежал рядом с ней.

Побоявшись подстрелить собаку, Иван Петрович крикнул Дагона. Дагон остановился, а лиса, услышав голос человека, бросилась прыжками через поляну.

Иван Петрович уже готов был спустить курок, но тут, вдруг что-то вспомнив, он опустил ружье, подошел к тому месту, где только что стояла лисица, и стал разглядывать оставленные ею следы. След от правой передней лапы был не такой, как все. На ней не хватало одного пальца, и это хорошо было видно на свежем, чистом снегу. Иван Петрович выпрямился и подозвал Дагона. Виновато виляя хвостом и опустив голову, подошел к своему хозяину Дагон. Он подошел и остановился, ожидая заслуженного наказания. Но Иван Петрович не наказал Дагона. Он ласково погладил его по голове, свистнул и пошел домой.

Это был первый случай, когда Иван Петрович вернулся домой без добычи. Увидев отца с пустой сумкой, Петя удивился. Но когда Иван Петрович рассказал ему, как Дагон встретил знакомую лису, как погнал ее, а потом узнал и не тронул, Петя сказал:

— Вот видишь, папа, ты был не прав; значит, собака со зверем тоже дружить может.

И Иван Петрович должен был согласиться, что он действительно был не прав.

НАШ ВОРОБУШЕК ПИК

Скворечник у нас новый и красивый. Со всех сторон мы обили его корой от березы, и он стал похож на настоящее дупло. Все знакомые, которые приезжали к нам на дачу и которым мы показывали скворечник, говорили, что скворцы его займут сразу, как только увидят. А нам так хотелось, чтобы в нашем молодом садике поселились скворцы и пели по утрам свои песни.

Повесили мы скворечник двадцать второго марта, в тот день, когда все школьники встречают прилетевших из теплых стран птиц. Повесили его на высокий шест, а шест прикрепили к березе. Но в этот день скворцы еще не прилетели, и, чтобы домик не заняли воробьи, мы заткнули отверстие тряпкой.

И хорошо сделали, что заткнули, потому что у нашего соседа, который тоже повесил скворечник, но отверстие не заткнул, сразу поселились воробьи.

Приезжали мы на дачу каждое воскресенье. Ведь в марте работы в саду много: мы обреза́ли сухие сучья, белили стволы яблонь, груш, а когда отдыхали, то видели, как трудились у соседей воробушки. Они без устали таскали какие-то соломинки, перышки и строили гнездо.

Одного из них, с коричневыми крылышками и красивой черной грудкой, мы прозвали «Пик». Потому что он часто, вместо того чтобы чирикать, говорил на своем воробьином языке «пик, пик».

Зато его подруга, серая воробьиха, у которой не было таких красивых крылышек и черной грудки, чирикала, как все воробьи.

Переехали мы на дачу в апреле, когда снег уже почти сошел.

Повсюду торчала молодая зеленая травка, а на деревьях около домов сидели и распевали скворцы.

Они сидели и около нашей скворечни, но попасть туда не могли, потому что отверстие еще было закрыто.

Я хотела его открыть, но тут мое внимание привлек птичий шум у соседа.

Там, около домика, где поселился со своей подругой Пик, шел бой за гнездо. По-видимому, он начался уже давно. Воробьихи нигде не было видно; очевидно, она уже отступила. Зато Пик отступать не собирался.

Он продолжал сидеть в гнезде и мужественно отражал нападение двух скворцов. Несколько раз они хватали его за серую шапочку и пытались вытащить, но Пик каждый раз вырывался и, оставляя у них в клюве кусочек пуха, опять скрывался в домике.

Не знаю, кто бы вышел победителем; почему-то мне хотелось, чтобы им был именно Пик, но тут вмешался сосед. Он подставил к дереву лестницу, влез на нее и выгнал из скворечника воробья. Нужно было видеть, как кричал и волновался Пик, пока сосед выбрасывал его гнездо, и как пытался вновь отбить уже занятый скворцами домик.

Наконец, весь избитый, с торчащими во все стороны перьями, маленький храбрец должен был отступить. Тяжело дыша, уселся он на заборе рядом с подлетевшей к нему воробьихой. Куда девалась его серая шапочка! Вместо нее виднелась белая лысинка, по которой теперь Пика было легко отличить от других воробьев.

Нам стало жаль бедного воробьишку, и хотя всем хотелось, чтобы в домике жили скворцы, тут же решили передать его воробьям. Отверстие открыли. Пик сразу туда влетел, потом вылетел, что-то прочирикал воробьихе и с прежним усердием принялся за постройку нового гнезда.

Через несколько дней жилище было готово, а вскоре из него послышался писк воробьят. Они пищали целые дни, и родители едва успевали носить им корм.

Свою работу воробьи начинали с самого рассвета. Они без устали собирали разных гусениц, червячков и запихивали их в открытые рты птенцов. Воробьи приносили им пищу через каждые две-три минуты, я даже проверяла по часам. Иногда, устав, кто-либо из родителей садился на скворечник. Посидит, почистит перышки и опять летит за кормом. Они трудились весь день, а сами питались лишь урывками.

Впрочем, Пик оказался воробьем сообразительным. Вскоре догадавшись, где можно поживиться, он стал залетать на нашу открытую террасу и клевал оставленные на столе крошки. Он понял и то, что его никто из нашей семьи не собирается обижать, и вообще перестал бояться. Не успевала живущая с нами тетя Паша накрыть на стол, как он тут же появлялся. Прыгал среди посуды, заглядывал в тарелки, чашки или усаживался на краю хлебницы, чтобы полакомиться мягкой булкой.

Пик даже знал часы, когда полагалось накрывать на стол. Заранее садился на ближайшее дерево и был очень недоволен, если обед запаздывал.

Все это было смешно и интересно, пока Пик хозяйничал на столе один.

Потом мы увидели его с воробьихой, а затем, когда птенцы достаточно подросли, он привел за собой всех семерых воробьят.

Правда, посадил он их за стол не сразу. Первое время они чинно рассаживались на заборе, а Пик носил им туда еду.

Затем Пику, очевидно, надоело летать от стола к забору, и он решил устроиться иначе.

Однажды тетя Паша, накрыв на стол, пошла разогревать суп, когда же вернулась, к своему ужасу, увидела — прямо на хлебе сидел Пик, вокруг него устроились все семеро птенцов, а добрый папаша выклевывал из хлеба мякиш и совал его в открытые рты своих прожорливых детишек.

Нужно ли говорить о том, как рассердилась тетя Паша! Мало того, что негодник исклевал весь хлеб, но после такого нашествия пришлось мыть не только стол, но и всю посуду.

Однако, несмотря на гнев тети Паши, семейство Пика упорно продолжало обедать вместе с нами. Тогда, чтобы от него отделаться, было решено сделать для воробьев специальный столик. Столик сколотили круглый, с бортиком, чтобы не скатывался корм, и высокий, чтобы на него не могла взобраться кошка. Поставили его напротив кухни и каждый день клали на него моченый хлеб, разные остатки еды, крупу...

Скоро о существовании нашего столика узнали воробьи и других участков.

Они слетались к нам поодиночке и с семьями, чтобы полакомиться даровым угощением. Однако первым прилетал всегда Пик. Это он оповещал всех воробьев громким криком, что обед уже подан, потом усаживался за столик, клевал корм, а следом за ним слетались и клевали другие воробьи.

— Зачем вы приваживаете в сад воробьев, ведь они вредные! — не раз говорили нам соседи.

Но у нас были свои убеждения. Недаром мы все лето наблюдали за пернатыми жильцами. Своих птенцов воробей кормит личинками, гусеницами... А сколько их нужно набрать, чтобы прокормить такое прожорливое потомство! Посчитайте и узнаете, как полезен воробей, особенно в садах возле города.

— Да, но клубника! — возражали соседи. — Утром встанешь, сколько ягод поклевано.

— Правильно, мы и сами на воробьев думали. Даже чучело на гряды ставили, чтобы их отпугивать, а оказалось, это слизняки по ночам ягоды объедали.

Тетя Паша тоже выходила из кухни и включалась в спор.

— Сама, своими глазами видела, — твердо заявляла она, — как воробей из яблока вредителя тащил. Нарочно смотрела!

И действительно, мы не раз наблюдали, как Пик собирал с яблонь гусениц плодожорок и относил их птенцам. Вообще Пик держался в нашем саду так, словно он был здесь хозяином.

Он даже ухитрился поделить с нашей собакой Джальмой свои родительские обязанности по охране птенцов.

Началось с того, что к нам забрела кошка. Увидев воробьят, она стала к ним подкрадываться. Пик сразу догадался, какая опасность грозит его птенцам. Он отважно бросился навстречу кошке и поднял такой крик и шум, что Джальма выскочила посмотреть, в чем дело. Увидев кошку, она с яростным лаем бросилась на нее, а та, едва успев увернуться, помчалась по дорожке сада, преследуемая собакой. Кошка уже давно скрылась, а Пик еще долго шумел и что-то возбужденно кричал на своем воробьином языке.

После этого случая стоило какой-нибудь кошке появиться на участке, как он поднимал крик, даже если птенцам не грозила опасность.

Джальме тоже нравилось гоняться за кошками.

Она скоро научилась понимать Пика, и стоило ему зашуметь, как собака бросалась искать виновника.

Словом, выходило так, что Пик охранял не только птенцов, но и сад. И нужно сказать, что свою обязанность сторожа он нес превосходно, и ни одна кошка не могла к нам проникнуть незамеченной. Особенно это оценила тетя Паша. Благодаря Пику ей днем не приходилось закрывать от случайных кошек дверь кухни и сидеть в духоте, как это делали соседи. А после того как Пик обнаружил кошку, которая из продуктовой сумки пыталась вытащить мясо, он окончательно покорил сердце тети Паши. Теперь она Пика, в отличие от других воробьев, называла только по имени, не сердилась, когда пернатый проказник залезал в тарелку, и следила, чтобы на птичьем столике всегда лежала еда. Если же воробьи иногда садились на вишню и клевали ягоды, то уверяла, что Пика среди них нет, хотя светлая лысинка на голове всегда его выдавала.

Впрочем, мы тоже на Пика за вишни не сердились. Ничего, если он немного ими полакомится. Зато мы сами видели, сколько червячков и гусениц переловил он со своей воробьихой для птенцов.

Наш сад навещало и много других птиц.

Они распевали песни, ловили мошек, собирали насекомых, но ни одна из них не доставила нам за лето столько приятных и веселых минут, сколько доставило это воробьиное семейство.

И если на будущий год Пик со своей подругой поселится снова в нашей скворечне, мы все будем очень рады.