Колышутся, стелются ветви берез на ветру. Бегут легкие облака, и светит солнце.

Мы собираем грибы. Солнце просвечивает сквозь ветви берез. Беглые тени проскальзывают по земле, оставляя островки яркой освещенной травы.

У Альки плетенная из ивовых прутьев круглая корзинка. Он орет песню «Раскинулось море широко» и не нашел пока ни одного гриба. У Альки светлые волосы и зеленые глаза. Он мешает нам всем. У него все время сваливаются сандалии, и с каждой поганкой он подбегает к нам узнать, что это за гриб. Альке только шесть лет, он мой брат.

Коле — двадцать четыре. Мне — шестнадцать. Я Колю люблю. Это я поняла вчера.

У него светло-русые, вьющиеся волнами волосы, голубые глаза в светлых ресницах, как в инее, и прямой, с горбинкой, нос. Он набрал уже полкорзинки грибов и все время дразнит Альку. Кажется, Коля тоже меня любит.

С нами еще сестра его, Женя. Она говорит, что больше всего на свете хотела бы иметь черные глаза. Но глаза у нее точно такие же, как у брата, совсем голубые.

Она все время понимающе смотрит на меня и на Колю и старается оставить нас одних.

— Белый! — кричит Коля откуда-то из-под тенистых молодых елок.

Я нагибаюсь и иду к нему по сухим прошлогодним листьям и опавшим серым иголкам, устилающим землю под ельником. Меня царапают сухие колючие ветки, я путаюсь в липкой паутине, но вот я рядом с Колей. И мне кажется, что для него я могла бы еще больше исцарапаться и запутаться в паутине: только бы он взглянул на меня своими насмешливыми глазами.

— Пришла, пшено? — он улыбается и берет меня за руку. — Смотри.

Рядом стоит крепкий боровик на толстой ножке.

— Рви сама, — но Коля не отпускает мою руку и смотрит мне прямо в глаза.

Я чувствую, что почему-то начинаю краснеть.

— Ты в каком классе?

— В десятый перешла.

— Машенька, — говорит Коля нежно, словно слушая свой голос, и притягивает меня к себе.

— Маша! Ма-а-а-ша! — вдруг раздается пронзительный Алькин голос.

— Что с тобой?! — Я вырвалась из Колиных объятий и побежала на крик.

Я пролезла под ельником, продралась сквозь заросли дикой малины и крапивы и выбежала на полянку.

— Ты где?

— Я здесь! — Алькин голос доносится откуда-то сверху.

Я подняла голову. На самой верхушке развесистой старой сосны сидел Алька.

— Я залез, а слезть не могу.

— Так я и знала, что что-нибудь произойдет. Недаром я не хотела брать тебя с собой! Как же тебя теперь доставать? — начала я ругать Альку.

— А ты позови людей, — посоветовал он сверху.

— Коля! — закричала я. — Иди сюда!

Коля медленно вышел из малинника, взглянул вверх и остановился.

— Он слезть не может, — объяснила я.

Коля поднял свои густые брови и указал на Альку:

— Мне теперь за ним лезть?

— Да.

Он взглянул на свои новые светло-серые брюки, потом опять на Альку и сказал:

— Алик, может быть, ты сам попробуешь?

— Я не могу. У меня ноги не достают.

Ствол сосны и капельки смолы на нем золотились от солнца.

— Маша, ты отвернись, — Коля направился к дереву. — Я брюки сниму.

— Он же устал! Он может сорваться! Он еле держится! А ты брюки экономишь? — Я подбежала к сосне и примерилась, как поудобнее на нее забраться.

— Ладно, отойди, — Коля отстранил меня и ловко полез по сучковатому смолистому стволу.

Когда он слез с Алькой на руках, брюки его были какого-то странного серо-желтого цвета с выдранным лоскутом сбоку. Он поставил Альку на землю.

— Пошли домой.

— А может, еще погуляем? — Алька прыгал на одной ноге, надевая на другую сандалию. — А то у тебя грибов вон сколько, а у меня нету совсем.

— Маша, я думаю, пора домой, — повторил Коля, не обращая на Альку внимания.

Лицо у Коли стало суровым и озабоченным.

— Какое у тебя умное лицо! — сказала я, чтобы сделать ему приятное, и добавила: — В профиль ты напоминаешь Сен-Симона.

— Да, я не считаю себя уродом.

— «Ей скажут, она зары-да-а-ит», — уже орал где-то в стороне от нас Алька.

— Что у вас произошло? — на полянке появилась Женя. — Машенька, он тебя обидел? Вы оба такие расстроенные. Ой, что у тебя с брюками? — Женя даже села на пень.

— Он на сосну лазил...

— Ах, Машенька, у тебя такие прелестные черные глаза! — Женя достала зеркальце и подкрасила губы. — Я бы ради таких глаз полезла не только на сосну! Коля, не смотри на меня так страшно! Ухожу, ухожу! — Она подхватила свою корзинку и пошла в лес.

А Коля молча стряхивал со своих спортивных, сшитых на заказ брюк прилипший со смолой мусор.

Я подошла к нему:

— Ты зачем тогда меня обнял? Это по́шло.

— Одно другого не легче! Почему твой Алька залез на сосну?

— Ему так захотелось.

— Ты такая красивая, что мне захотелось тебя обнять. — Он опять нежно взглянул на меня.

Я смотрела на Колю, и мне было очень стыдно, что он меня обнял.

Коля опять взял меня за руку и притянул к себе.

— Обними лучше сосну, ей будет приятнее!

Но вдруг Коля хлопнул себя по лбу и сел на тот пень, на котором только что сидела Женя.

— Идиот! — сказал он и покачал головой.

— Конечно, — согласилась я.

— Забыл про бревна. Вчера договорился с лесником, что он нам достанет леса на дачу, и забыл. Женя! — закричал он. — Иди сюда!

— Это по блату? — спросила я.

— Любопытной Варваре на базаре нос оторвали, пшено. Не подмажешь — не поедешь, голубушка! — Коля засмеялся и опять взял меня за руку. — Пошли искать Альку.

Я посмотрела ему прямо в глаза, как это делал он, и спросила, стараясь, чтобы голос мой прозвучал нежно:

— Ты любишь меня? — Мне очень хотелось, чтобы Коля сказал, что любит. Не мог же он обнять меня просто так, без любви, как дерево!

— Гм... Ты все время говоришь что-нибудь неожиданное. Смотри, Алька бежит.

Алька выбежал на полянку, крепко прижимая к животу корзинку. За ним вышла сияющая Женя.

— А мы лягушечку поймали! — Алька приподнял лопух, которым была закрыта его корзинка, и серая большая жаба плюхнулась в траву прямо на Колину ногу, обутую в летнюю изящную сандалию.

Коля взвизгнул чужим голосом, ударил ногой, и жаба, поднявшись метра на три в воздух, упала на землю.

Алька кинулся к ней.

— Она умерла! — всхлипнул он и сел на корточки.

— Это к дождю, — и Женя щелыгнула ногой распластавшуюся жабу в кусты.

— Не реви. — Она взяла Альку на руки. — Смотри, какой ты большой, выше дяди Коли.

Алька ревел, дрыгал ногами, совсем не хотел быть выше дяди Коли и кричал:

— Она же никогда не кусается! Она просто холодная!

Мы шли к леснику по заросшей травой дороге.

Усилился ветер, заметались, зашумели верхушки осин. Сухо и тревожно зашелестели березы. По небу глыбами плыли облака, ослепительно белые, прозрачные от солнца вверху и свинцово-синие снизу.

— Облака-то дождевые, надо торопиться. — Коля подмигнул Альке и ускорил шаги.

Пахло скошенной травой, малиной и грибами.

Я усиленно искала хоть одну маленькую лягушку. Лягушек не было. Но мне удалось найти под старой елкой яркий подосиновик. Он рос около самой тропинки.

Алька положил гриб к себе в корзинку и перестал реветь. А через минуту он уже бежал впереди нас и орал песню:

Обезьяна без кармана

Потеряла кошелек.

Потом он подошел к нам и сказал, что это он пел про дядю Колю.

Мы засмеялись. Алька обиделся:

— Не верите? У него же нет карманов.

— Но ведь он не обезьяна! — сказала я строго.

— Обезьяна! Обезьяна! — запел Алька и начал носиться вокруг нас.

Мы с Женей принялись его ловить.

Но вдруг Алька остановился и сказал:

— А я обе сандалии потерял.

Я взглянула на его ноги и ахнула. Алька твердо стоял на траве босыми загорелыми ногами.

У Коли сразу стало суровое лицо, точно такое же, как тогда, когда он слез с сосны.

— Извините, но я их искать не намерен, — сказал он и пошел вперед.

— «Обезьяна без кармана...» — запел довольный Алька.

Женя засмеялась, потрепала по голове Альку и сказала, что сандалии до завтра никуда не денутся, а завтра мы пойдем за грибами и их найдем. Я согласилась и побежала догонять Колю:

— Ты рассердился на Альку?

— Нет.

Большое облако закрыло солнце. Сразу потянуло свежестью и сильно запахло клевером.

Я подошла к Коле совсем близко.

— Сказать тебе всю правду? — мне опять показалось, что я люблю его.

Коля пожал плечами:

— Говори.

— Если ты настоящий человек, ты не должен брать эти бревна у лесника.

— Милая девочка, это разговор для взрослых.

— Ради нашей любви ты должен отказаться от этих бревен.

Коля нежно смотрел на меня своими таинственно-голубыми глазами.

— Ты просто прелесть! — наконец сказал он.

Деревья неожиданно расступились, и мы вышли на луг.

Женщина торопливо сгребала сено. Невдалеке стояла подвода с лошадью. Женщина выпрямилась, вытерла рукавом пот со лба и обернулась к нам:

— Ребятки, помогли бы мне сено собрать! Ведь вымокнет.

— Мы торопимся, — Женя улыбнулась, — а то бы с удовольствием.

— Намокнет сено-то! — вздохнула женщина и опять взялась за грабли.

— Мы поможем! — Я подбежала к ней, взяла охапку сена и понесла к подводе.

—   Маша! — закричал Коля. — Сейчас же идем! Мы все вымокнем!

Ветер стал совсем влажным и мягким. Первая, крупная капля дождя упала мне на руку.

— Успеем, — я волокла к подводе вторую охапку сена.

— Маша, нельзя быть такой эгоисткой! — Женя сдвинула брови. — Представляешь, во что превратится наша одежда? Сено все равно намокнет.

Я бросила вторую охапку на подводу.

— Успеем!

— Ура! — кричал Алька, прыгая на подводе, уминая сено ногами.

— Маша, — Коля взял меня за руку, — Алька попадет под дождь и простудится.

Я выдернула руку:

— Алька не простудится! Признайся, тебе жалко брюки?

— Машенька, — проговорил Коля тихо. — Ты слишком непосредственна. Тебе очень трудно будет жить на свете. — Он повернулся ко мне спиной, и они с Женей пошли.

— Да чего ты! — заволновалась женщина. — Иди!

Коля и Женя шли медленно. Они ждали, что мы их догоним.

Но мы с Алькой таскали душистое, свежее сено. Нам было очень весело. Мы не пошли договариваться про бревна.

Мы решили, что пускай нам лучше будет очень трудно жить на свете.