...Человек, не знающий устройства
машины, не может понять того,
что не портящая и мешающая делу щепка,
а та маленькая, передаточная шестерня,
 которая неслышно вертится, есть
одна из существеннейших частей машины.
Толстой Л. Н. Война и мир

     ...В десять часов утра я вышла на станции Бородино и пешком по новой Семеновской дороге пошла на поле. Моросил мелкий дождь. Над остывающей после лета землей висел пар, похожий на легкий дымок от костра. Студенты и колхозники убирали картошку. Собранные и упакованные мешки были похожи на столбики или пни, усеявшие все поле.
      Пахло осенью. Ваниль, навоз, медовые травы, прелая листва — так пахнет только в деревне, только на просторе. Так пахнет родина.
      —  Скажите, как пройти к монастырю? — спросила я у   пожилой   женщины,  несущей   от   колодца   ведра.   Она показала.
А вы знаете, кто основал этот монастырь? — задала я «коварный» вопрос.
     —  Конечно. Маргарита Михайловна Тучкова — первая настоятельница, — спокойно ответила та.

      Мне стало неловко, как будто я только что хотела эту женщину обмануть. Потом я все-таки решилась повторить эксперимент, спросила у молодой. Та, смутившись и поправляя косынку, ответила четко, как на экзамене.
      «Вершиной» моих исследований стал бойкий старичок, к которому я набилась в попутчицы до села Бородина. «И собрал Николай после парадных учений н. поле совет, и стал упрекать покойного Кутузова за ошибки. И вдруг вперед как выбежит офицер, — старичок прибавил шагу, — как стукнет по царскому столу кулаком, — он в воздухе показал, как, — как закричит: «Кутузову лучше было знать, как воевать, ваше величество».
      С усмешкой глядя на мой раскрытый рот, старичок закончил:  «А это был брат Дениса Давыдова».
      — Спасибо! — сказала я ему и мысленно всем жителям Бородина, которые помнят и хранят память об истории своего края.
      Я приехала сюда, чтобы еще что-то узнать о семье Тучковых, которая весь этот год не давала мне покоя. Я так сроднилась с их судьбами и даже именами, что в разговоре с друзьями произносила их быстро и привычно, как будто говорила о хорошо знакомых людях. Кто это? — спрашивали меня, и я обижалась, потому что никто не знал. Я даже не могу соврать и написать — почти. Хотя вправе ли я осуждать их, если и меня свел с Тучковыми случай, непредвиденные обстоятельства, судьба.
      Как-то в издательстве я услышала разговор двух редакторов.
      —  Представляешь, молоды, красавцы, с положением в свете. — говорил один.
      —  Нет, но самое удивительное, это женщина... Всю жизнь посвятить прошлому, памяти мужа, уйти в монастырь...
      Второй загрустил.
      —  Эх, где они теперь, такие женщины. — сотрудники понимающе переглянулись.
      Спустя два часа я снова встретилась с ними. Теперь уже официально.
      —  Хотите попробовать написать о Тучковых? — спросили меня. Я замялась. Мне пояснили, чтобы я не очень обольщалась насчет своих талантов, что это скорее творческий эксперимент. Меня порекомендовали как молодого автора. А здесь возникла идея — историю молодых героев пусть напишет молодой автор. Не обольщаясь, я все же была польщена (редакция солидная) и со
гласилась. Мне дали листок бумаги, на котором было  написано: Тучковы — герои Отечественной войны 1812 года. Три а. л. Вся жизнь...
       «Все ясно. — подумала я, — бравые вояки, герои, генералы... Эполеты, богатство, слава...»
       А оказалось вот что.

* * *

      26 августа  [Здесь и далее даты по старому стилю.] 1839 года на Бородинском поле император Николай I открыл памятник героям Бородинской битвы. Это утро бородинского праздника было так же свежо и ясно, как утро Бородинского боя. Природа изначально отделилась от людей, не желала принимать участия в их безумствах и убийствах друг друга. Ей не нужна слава, богатства: вся земля — ее Отечество, поэтому такое же яркое, желтое солнце взошло над Бородином двадцать семь лет спустя, и так же чувствовалась уже осенняя свежесть.
      Тысячи блесков перемешались между собой: штыки, каски, кирасы, звезды и эполеты генералов, шитье знамен, награды. Войска, около 120 тысяч, окружали колоннами с трех сторон возвышение с памятником  Бородинской битве, у подножия которого покоился Багратион. В этом месте в двенадцатом году был самый жаркий бой, когда люди, потеряв уже надежду уничтожить друг друга из пушек, не доверяя более изобретениям техники, перемешались  в  рукопашной  убийственной  свалке.
       С этого места особенно виделась и чувствовалась вся огромность поля, вместившего в себя столько живых и погибших.
      Пехота неподвижна, конница, наоборот, как живая мозаика, постоянно находилась в движении: лошади косили друг на друга, нетерпеливо пританцовывали, копытами  приминали зеленую, еще сочную траву.
      В центре парада, у ограды памятника, собрались отставные воины, участники сражения, прибывшие на этот праздник из разных мест. Инвалиды в ожидании торжества сидели на ступеньках монумента. Костыли и палки валялись рядом. Среди них не было заметно того возбуждения, которое царило в парадных войсках, они вяло перебрасывались словами, щурились на солнце, отдыхали.
      И тем не менее нменно они составляли на поле единый монолит, неделимое целое того, частями, отголосками которого был и этот день, и эти новые, выстроенные колоннами войска. Прошлое, затмившее нх предыдущую жизнь, наложившее свою руку на все их будущее, прошлое, состоявшее из одного только дня — Бородинского боя, объединяло их, делало похожими на одного усталого и мудрого человека.
      Вне ограды памятника выстроились бородинские войска, еще находившиеся на службе. Они соединяли в себе прошлое и настоящее и поэтому смотрелись особняком, полностью не принадлежа ни парадным, молодым войскам, ни инвалидам. Но вот появился император. Проскакал мимо колонн, и полетело в воздух повсеместное «ура!», еще, еще, громче... и вдруг все стихло. Медленно, торжественно и нестройно с хоругвями и крестами потянулся от Бородина церковный ход.
      ...У ограды памятника стояла пожилая монахиня, вцепившись в стальные прутья, будто ноги не держали ее; она пристально смотрела в одну точку, и завораживающий напряженный взгляд ее темно-зеленых глаз выражал внутреннюю болезненную сосредоточенность и взлелеянную оберегаемую скорбь. С ней никто не заговаривал; взглянув на нее, каждый испытывал чувство неловкости. Глаза отводились, и воспоминания, запахи, цвета, обрывочные картины — вдруг накатывали удушной пороховой волной, и меркло под дымовой завесой солнце, и слышался хруст штыка, входящего в человеческое тело. И отставной воин не мог понять, почему именно от нее, этой монахини, а не от торжественных речей, не от парадной пальбы тяжело наваливалось на него прошедшее.
      ...Слова императора вывели женщину из задумчивости.
      «Кланяюсь вам, ваше превосходительство, — приветствовал ее Николай I, спешившись, — разделяю скорбь вашу и чувствую, как вам грустно. — Он почтительпо подал ей руку. Посмотрел быстрыми глазами на яркое солнце, плывшее в небе, как в воде, и добавил: — Но день славный!»

* * *

      Имена и деятельность Тучковых никогда не были предметом громких разговоров, славы и похвал. Видимо, по природе и воспитанию своему они считали честь и верность долгу делом обычным, естественным для человеческого сердца, и настолько сами были чужды восхищению своими делами, что для современников их доблесть и деятельность носила характер естественного, само собой разумеющегося. Мало известные при жизни, они были забыты после смерти. До нас из прошлого дошли имена многих героев, поэты, историки и писатели поведали нам об их подвигах. О Тучковых — почти ничего.  Так  получилось  с Сергеем   Алексеевичем,   писателем, благодаря которому люди того времени могли пополнить свои знания о таких «малоизвестных» и «темных» землях, как Бессарабия, Грузия, Литва. Наряду с Пушкиным, который был «очарован его умом и любезностью», Лермонтовым, выполнял он благородную миссию — донести до российских жителей образ, нравы и культуру этих самобытных земель. Основатель города в Бессарабии, названного его именем, участник четырех войн (в том числе 1812 года), о храбрости и распорядительности которого не раз говорил Суворов, генерал-лейтенант, сенатор.
      Мало известно о подвиге Павла Алексеевича Тучкова, который вопреки повелению, ясно изложенному в диспозиции, затеял сражение, вошедшее в историю под названием Лубинское. Французам не удалось отрезать Первую армию от Второй и отбросить ее от Московской дороги. Изрубленный саблями, он был взят в плен и прожил три года на чужбине.
      Имя старшего брата, Алексея Алексеевича Тучкова, отсутствует во всех энциклопедиях, включая современные. В «Записках» его сын, Павел Алексеевич, пишет, что у его деда, Алексея Васильевича Тучкова, сенатора, было пятеро, а не четверо сыновой. Самым старшим из них и был Алексей Алексеевич, член Государственного совета, генерал-лейтенант. Из-за неприязни молодого министра графа Аракчеева он оставил военную службу и, уединившись в деревне, посвятил свою жизнь детям. Вот плоды его воспитания: старший, названный, как и отец, Алексеем, стал декабристом. Дружил с Н. П. Огаревым и А. И. Герценом, дважды был арестован по обвинению в принадлежности к «коммунистической секте», а младший сын Алексея Алексеевича, автор «Записок», Павел Алексеевич, был крупным ученым-топографом того времени. Любимец русских императоров, он отказался от назначения наместником царства Польского по причине того, что но способен «...отстранить от себя невольное Доверие к другим...». В конце жизни он написал биографию Тучковых, к имени которых родилась в нем «с ранней поры гордость принадлежать».

     Тучковы — род  дворянский, берущий начало из новгородских бояр, выселенных при Иоанне III во внутренние области России.
      Предок Тучковых — Михаил Прушапии (или Прушанич) выехал из Пруссии в Новгород в начале тринадцатого века, скончался там и похоронен в церкви св. архангела Михаила, на Прусской улице. Сын его, Терентий Михайлович, был боярином при великом князе Александре Невском и отличился в знаменитой Невской битве 15 июля 1240 года. Его праправнук Борис Михайлович Морозов имел прозвище Тучко.
      Племянница его сына Василия Тучкова — впоследствии прабабка царя Михаила Федоровича Романова (первого из династии). Сын Василия Борисовича, Михаил, боярин великого князя Василия Иоанновича, несколько раз направлялся послом в чужие края. Внуки Михаила — Иван, Давид, Ермолай Степановичи.
     От них и пошли братья Тучковы.
      Праправнук Ермолая, Алексей Васильевич, сподвижник Румянцева, ннженер-генерал-поручик при Екатерине II, а при Павле I — сенатор, начальствовал над крепостями по польской и турецкой границе. Под его наблюдением был построен постоянный деревянный мост через Неву, и доныне называющийся «Тучков». Женат на Елене Яковлевне, урожденной Казарнной, имел пятерых сыновей    и двух    дочерей.    Умер  в  1799 году, 20 мая.
      Герб их рода представлял собой щит, разделенный сверху вниз на две части, в правой изображен воин, держащий в одной руке копье, поднятое вверх, в другой — щит. В левой части на голубом поле лев, стоящий на задних лапах и повернутый в правую сторону. Над ним видна туча, откуда вылетает молния, поражающая льва.

      Почти анкетные данные, взятые из Гербовника 1847 года, не дают представления о душевных качествах Тучковых. Они свидетельствуют о роде службы, званиях, положении при дворе.
      Знакомясь с жизнью братьев Тучковых, определяя их значимость для России XIX века, мы одновременно полагаем ключ к истокам их деяний. Опыт, уровень самосознания, доблесть предков обязательно проявляются в потомках.
      Гармонично, ясно, строго было все в их жизни, естественно и прочно сплелись их судьбы с судьбой России, и невозможность иного пути и иной участи очевидна. Они, как гвозди, вбитые в доски, держали большой дом — оттого и были незаметны.
      Путь их, идя «стезею правды, встречая преграды со стороны любимцев слепого счастья, отражая клевету и злобу, труден был, и если воздания заслуг не всем из них было уделом, то взамен некоторым  предназначена  награда свыше: умереть во славу своего Отечества».

ВОИН
      НИКОЛАЙ   

      Генерал-лейтенант, кавалер орденов: св.  Александра  Невского   (в  1808  году за  Шведский поход),
      св. Владимира 2-й ст. (за Прейсиш-Эйлаув 1807 году),
      св. Георгия 3-го класса  (в 1807 году —»—),
      прусского Красного Орла 1-й ст. ( —«—)
      Николай Алексеевич Тучков родился в 1765 году, 16 апреля. В восьмилетнем возрасте, но обычаю того времени, был «записан в военную службу» и выпущен офицером к 1778 году. Его отец, Алексей Васильевич Тучков, военный инженер, благословил сына на службу, так как считал звание военного лучшей и достойнейшей участью для всех своих сыновей.
      И ничто в судьбе Николая до самой смерти не могло изменить однажды принятого решения.
      Честный человек, бесстрашный воин — вот и вся характеристика этого человека.
      Свое боевое поприще он начал в шведскую войну 1788—1790 годов двадцати трех лет от роду. После этого похода  переведен  в  Муромский пехотный полк.
      В 1794 году отличился в сражении при Матвеевичах. Командуя батальоном Великолуцкого полка, Николай Тучков проявил распорядительную, точную храбрость. Генерал Ферзей, оценив по достоинству качества молодого воина, в знак расположения отправил его с донесением к императрице, которая собственноручно наградила его Георгиевским крестом за отличную службу. В походе 1799 года, во время войны с Францией, генерал-лейтенант Тучков, находясь в корпусе Римского-Корсакова, после неудачного Цюрихского сражения проявил мужество и сумел вместе с Севским полком прорваться сквозь кольцо  неприятеля  и  воссоединиться  с  главной  армией Суворова.
      Участвовал он и в русско-прусско-французской войне 1805—1807 годов. Был командиром правого крыла армии Беннигсена и отличился в бою при Прейсиш-Эйлау.
      Николай Алексеевич участвовал во всех войнах, которые выпали на его жизнь. И не присутствием своим в штабе при высшем начальстве. Всегда среди солдат, любимый генерал, он не позволял себе никаких привилегий на поле сражения. Его награды и чины заработаны ценой всей его жизни.
      «Он был небольшого роста, рябоват, ловок в обращении и со светским образованием. Воин в душе, при замечательных своих дарованиях военных, он имел ум просвещенный, обхождение привлекательное. Но отличительными чертами его характера были строгое бескорыстие и непоколебимое прямодушие. «Чуждый всех личных выгод... он помышлял только о добросовестном исполнении своего долга... Николай Алексеевич пользовался уважением всей армии, и память о нем сохранится навсегда в военных летописях России», — писал Михайловский-Данилевский.
      Когда началась Отечественная война 1812 года, Н. А. Тучков был назначен во 2-ю Западную армию командиром 3-го пехотного корпуса, состоявшего из 1-й гренадерской и 3-й пехотной дивизии. В последнюю под пачальство графа Коновницына определился его младший брат Александр. Отступая со своими войсками прежде к Вильне, затем к Витебску, участвуя в стычках у Островно и в битве 5-го августа у Смоленска, среди его корпуса более всего отличилась дивизия Коновницына и младший брат Николая Александр.
      «Вечером 6-го числа Барклай-де-Толли переходил с Пореченской дороги на Московскую». Впереди колонны, порученной Николаю Алексеевичу, выступал авангард под командованием генерал-майора Павла Алексеевича Тучкова. В этот день братья были вместе в последний раз.
      После битвы под Лубином Николай Тучков направился к Бородину, и около деревни Утица расположился корпусом, чтобы противник не смог обойти русские войска по Старой Смоленской дороге.
      Корпус Тучкова дополнили 7000 человек Московского ополчения. Не исключено, что в сборе ополчения участвовал его старший брат Алексей Алексеевич — в то время предводитель Звенигородского уезда Московской губернии. Кутузов дал распоряжение поставить корпус Тучкова скрытно, в кустарнике, под высоким курганом. Корпус должен был неожиданно ударить по французам, если они станут обходить левое крыло.
      «Когда неприятель употребит в дело последние резервы свои на левый фланг Багратиона, то я пущу ему скрытое войско во фланг и в тыл», — говорил Кутузов. Начальник штаба граф Беннигсен распорядился иначе. Объезжая вечером, накануне сражения, войска он приказал Тучкову выйти из укрытия и встать на кургане, сетуя на то, что надо же было так глупо распорядиться кому-то (имея в виду, конечно же, Кутузова) и оставить высоту, не запятую нашими войсками. Приказ есть приказ. Тучков не мог ослушаться и подчинился.
      В начале боя князь Багратион прислал Н. А. Тучкову депешу с приказом немедленно прислать ему на помощь дивизию Коновницына. Александр Тучков в составе дивизии Коновницына бросился на помощь Багратиону, а Николай Алексеевич остался с трехтысячным отрядом сдерживать натиск корпуса Понятовского. Началась борьба за высоту около Утицы. Во все время атаки Николай Алексеевич был впереди полка. Высота была отнята у французов, «но пуля пробила у Тучкова грудь, и замертво отнесли его с поля сражения».
      Долгое время лежало на Николае Тучкове подозрение, что «он не умел держаться». Кутузов, не зная о том, что его распоряжение было отменено Беннигсеном, усомнился в храбрости генерала.
      Академик Е. В. Тарле, кропотливо и тщательно изучив документы тех лет, показал нам истинное положение вещей:
      «Яркий свет на историю с Беннигсеном бросают «Записки» Щербинина вместе с другими материалами  Военно-ученого архива Главного штаба, изданными В. Харкевичем в 1900 году».
      Оказывается, что только в начале 1813 года, за 2 месяца до смерти, Кутузов узнал о самоуправстве Беннигсена и невиновности Тучкова, «который сам был убит наповал, и поэтому   свалить   на   него   все   вины   было легко».
      ...Полковой врач перевязал глубокую рану, адъютант и солдаты, бережно уложив на плащи своего генерала, так как другого транспорта было не достать, понесли его к Можайску. Недалеко от города солдаты остановились по приказу офицера, догнавшего их верхом.
      — Генерал   Тучков?   —   кивнул  он  на  завернутое   в плащи тело.
      —  Он, ваше благородпе! _
      —  Жив?
      —  Живой еще. Грудь пробила, злодейка.
      —  Да...  Брата его только что убило у Семеновского.
      Офицер пришпорил потную лошадь и рванулся обратно туда, где земля поднималась, стонала и все глубже пропитывалась кровью, как дождем.
      Из Можайска, узнав о ранении брата, примчался Алексей Алексеевич, самый старший брат. В Можайске он находился по делам ополчения и снабжения войска.
      Он осторожно поддерживал голову Николая, пока его устраивали в дорожной карете, и не знал, как сказать ему о смерти Александра. Каково же было его удивление, когда первой просьбой очнувшегося Николая было «никогда, ни одним словом не напомнпать ему о том, что любимого им Александра больше нет».
      Из Можайска Тучкова перевезли в Ярославль. В сознание он приходил редко и скончался в Толгском мужском монастыре после трехнедельных страданий. Там же и похоронен.
      К сожалению, сохранились лишь скудные сведения о жизни Николая Алексеевича. Как человек, целиком отдавшнйся военному делу, он почти не жил дома, не был женат и не оставил после себя ни записей, ни воспоминаний, ни писем, ни дневников. На все это у него, видимо, просто не было времени, да и охоты. Из семейных преданий Тучковых известно, что он был «примерным родственником», из родных своих более всех любил младшего брата Александра и был самым любимым сыном у матери Елены Яковлевны, которая, узнав о его смерти, в тот же день ослепла.
      Житейское упоминание о нем сохранилось только в «Записках»   его  племянника   Павла   Алексеевича:
      «Приезд на короткое время дядей моих в Москву был для нас, детей, истинным праздником. Мы смотрели на них как на существа исключительные, и их генеральские эполеты, звезды, кресты — еще более поражали наше детское воображение. Так до сих пор еще запечатлен в памяти моей образ дядей Николая Алексеевича и Александра Алексеевича, которых я видел в последний раз в 1811 году, когда мне было 8 лет... И с той ранней поры родилась во мне гордость принадлежать имени Тучковых».
   

«...никакой труд не мог меня устрашить»
СЕРГЕЙ

      О жизни Сергея Алексеевича Тучкова нам рассказывают его дневниковые записки, опубликованные в Санкт-Петербурге и охватывающие период жизни их автора с 1767 по 1808 год. Редактор «Записок» К. А. Военский пишет, что они представляют ныне библиографическую редкость. Это «ныне» относится к 1908 году.
      Сергей Алексеевич Тучков оставил нам характеристики целого ряда деятелей той эпохи: Румянцева, Потемкина, Суворова, Салтыкова, Кутузова, Зубова, цесаревича Константина и, наконец, Александра I. Император Александр, именуемый тогда в России «Благословенным», в записках Сергея Алексеевича явно не оправдывает этого прозвания. Здесь он написан весьма «недоброжелательным пером». К. А. Военский объясняет это только «служебными неудачами и несправедливостью, которые его (Л. С.) постигли в царствование Александра».
      В «Записках» содержатся краткие очерки, посвященные истории Грузии, Польши, Украины, Молдавии, Финляндии. Географическое положение, правы, обычаи, культура, жизнь различных слоев общества — ничто не ускользнуло от наблюдательного и остроумного Тучкова.
     Когда речь идет о реальном человеке, лучше предоставить слово самому Сергею Алексеевичу.

      Сергей Алексеевич Тучков родился в 1767 году в Петербурге, 1 октября.
      «...Отец мой был всегда занят предприятиями по службе его, был несколько угрюм и не всегда приветлив; такова была большая часть военных людей того времени; притом не любил много заниматься детьми своими в малолетстве их. Но он был совсем иначе к ним расположен в другом нашем возрасте».
      «На третьем году возраста начали уже меня учить читать по старинному букварю и катехизису, без всяких правил. В то время большая часть среднего дворянства таким образом начинали воспитываться. Между тем не упускали из вида учить меня делать учтивые поклоны, приучали к французской одежде, из маленьких моих волос делали большой тупей [Чуб, взбитый хохол волос на голове.], несколько буколь и привязывали кошелек. Но сие недолго продолжалось. Неискусные парикмахеры выдрали мне все волосы и принуждены были надеть на меня парик: притом французский кафтан, шпага и башмаки представляли из меня какую-то маленькую карикатуру и дурную копию парижского жителя века Людовика XIV».
      Так же как и все его братья, с раннего детства Сергей был записан в военную службу, унтер-офицером в артиллерию, и после долгих колебании родителей, где воспитываться ему — в кадетском корпусе или дома, решено было последнее, и Сергей Алексеевич был отпущен домой для «прохождения наук».
      «Мне отстригли начинавший отрастать тупей, причесали в малые букли, привили длинную косу сзади, надели галстук с пряжкой; узкое исподнее и сапоги — и так... я преобразился в маленького пруссака».
      Обучение Сергея проходило прежде под руководством дьячка, затем местного лютеранского пастора, который учил его немецкому языку.
      В это время, в 1777 году, вся семья Тучковых перебралась на жительство в Киев.
      Здесь Сергей Алексеевич изучал с гувернером французский язык, географию и историю. Отец его «...фехтовальное искусство и верховую езду почитал ненужными и говорил: «Я не хочу, чтобы дети мои выходили на поединок», или «Наши казаки не знают манежа, а крепче других народов сидят на лошади и умеют ими управлять не учась». Словесность почитал он совершенно пустым делом, равно как и музыку... Он хотел, чтобы все дети его служили в военной службе. «Впрочем, мнение сие и поныне господствует между дворянством российским».
      ...«Некоторые из молодых офицеров, составляющих чертежную канцелярию, занимались со мной арифметикой, геометрией, рисованием и любили стихотворство. Они приносили с собой разные сочинения и читали оныя вслух один другому. Более всего понравились мне сочинения Ломоносова... Сии сочинения родили во мне охоту к стихотворству, я начал сочинять стихи по случаю».
      В это время Сергею было 12 лет. Другу их семьи, ректору Киевской духовной академии, стихи понравились, н он отправил их в Московский университетский журнал для печатания. В это же время, несмотря иа недовольство отца, Сергей Тучков учится игре на флейте.
      Вскоре вся семья Тучковых переезжает в Москву, и Сергею приходится бросить полюбившиеся ему занятия.
     В Москве Сергей Алексеевич напоминает о присланных стихах для журнала Московского университета, и его любезно принимают в члены «Вольного Российского общества, пекущегося о распространении наук». Он начинает готовить для выступления в «Обществе» литературные переводы, но беспокойная служба отца в который раз отрывает его от приятного занятия. В Петербурге умирает генерал Ф. В. Боур, начальник инженерного корпуса, и А. В. Тучкова за особые заслуги и верную службу вскоре назначают на его место. Тучковы переезжают в Петербург. Здесь Сергей Тучков вступает в «Общество друзей словесных наук», среди членов которого находился и Радищев.
      В 22 года Сергей Алексеевич начинает свою действительную военную службу.
      «Получив предписание выступить в вверенную мне роту, я тотчас сделал мои распоряжения и поспешил в дом отца проститься с ним и матерью». Алексей Васильевич обнял сына и сказал: «Ну, любезный сын, да благословит тебя Бог; может быть, долго не увидимся, вот мое наставление: куда пошлют — не отказывайся, а куда не посылают — не папрашивайся; больше слушай, нежели говори...»
      ...«Теперь скажу, в каком виде было тогда войско в России, столь прославившее государство сие военными своими действиями. Императрица Екатерина, как женщина, не могла заниматься устройством во всех частях оного, а потому попечение о войске она предоставила своим генералам, генералы имели доверенность к полковникам, а полковники к капитанам.
      Я застал еще, что голова солдата причесана была в несколько буколь. Красивая гренадерская шапка и мушкетерская шляпа были только для виду, но не для пользы. Они были высоки и так узки, что едва держались на голове, и потому их прикалывали проволочпой шпилькой к волосам, завитым в косу. Ружья, для того, чтобы они прямо стояли, когда солдаты держат их на плече, имели прямые ложи, что было совсем неудобно для стрельбы. Но всего несноснее была бесчеловечная выправка солдат; были такие полковники, которые, отдавая капитану рекрутов, говаривали: «Вот тебе три мужика, сделай из них одного солдата».
      По словам Сергея Алексеевича, было много других злоупотреблений и хитростей в полках, «но должно сказать, что полковые и ротные начальники не виноваты в в сих употреблениях, от них требовали пышности и великолепия в содержании полков, а денег не давали. Не значит ли сие поставить все полки в небходимость покушаться на злоупотребления?». Так было при Румянцеве. «Потемкин, приняв начальство, велел всем солдатам смыть пудру с головы и остричь волосы, вместо гренадерских шапок и шляп изобрел особого рода каски, довольно спокойные, вместо французских мундиров — короткие куртки или камзолы с лацканами».
      В шведской воине 1788—1790 годов Тучков участвовал в морском сражении при Роченсальме. Репутация отважного воина досталась ему дорогой ценой. Был ранен в руку, ногу и голову. Контужен.
      Он возвращается в Петербург и узнает, что «Общество друзей словесных наук» закрыто, а из-за него и многие другие литературные собрания. «Путешествие из Петербурга в Москву» так сильно подействовало на Екатерину II, что она приказала казнить автора, правда, потом заменила казнь пожизненной ссылкой. Не поздоровилось и другим членам «общества». Их арестовали, и дело передали в суд.
      Боевая храбрость спасла Тучкова от расправы. Когда в числе других было названо и его имя, Екатерина II ограничилась каламбуром, что не надо «трогать сего молодого человека, он и так уже на галерах», давая понять, что она осведомлена о его блестящей службе в галерном флоте.
      Так вторично Тучков столкнулся с тем, что словесность, мало уважаемая его отцом, как занятие пустое и бесполезное, есть дело небезопасное и весьма политическое. (Первый случай относится к глубокому детству, когда Сергей написал эпиграмму на одного генерала. «Расправу» тогда осуществил отец.)
      Осенью 1790 года он решил возобновить занятия музыкой. «Для обучения музыке, вернувшись в Петербург, я нанял музыканта камерной придворной музыки Ми, который давал по приказу Екатерины уроки внукам ее, Александру и Константину».
      Один раз он сказал мне: «Я напрасно беру деньги за обучение великих князей, никогда не будут они любителями музыки. Старший внук (Александр!) худо слышит аккорд, притом нечувствителен и так скрытен в характере своем, что настоящих его склонностей приметить нельзя, а это худо для государя. Младший, — продолжал Ми, — хотя и имеет изрядный слух, — но как услышит барабан, то бросает все и без памяти бежит к окну». Вот первые черты характера сих великих князей, примеченные музыкантом».
      В 25 лет Сергей Алексеевич участвует в войне с Польшей 1792—1794 годов. Он находится в Вильне в 1794 году во время предательского избиения русских в пасхальную ночь. Выводит из города 16 орудий, спасает знамена Нарвского и Псковского полков, затем в смелом наступлении берет в плен польский батальон. За этот подвиг он становится лично известным императрице и награждается орденами св. Владимира 4-й степени и Георгия 4-го класса, будучи еще в чине капитана артиллерии.
      В 1796 году на престол вступает Павел I. Как бывает всегда при смене правителя, с новым царем на «сцену» выходят новые действующие лица, введены были новые порядки в армии и в светской жизни. Вот краткая характеристика правления Павла, данная в «Записках».
      «Нередко тот, кто безо всяких других достоинств хорошо отсалютует экспонтоном [Экспонтон — род коньяка.] в разговоре, удостаивайся повышения чином, награждения орденом, а иногда и имением. А наоборот. Низкое его мщение открылось тотчас против чиновников, служивших при князе Потемкине, Зубове и других любимцах Екатерины, а потом против самих вельмож. Сей участи был подвержен и бессмертный Суворов». Император Павел велел, чтобы русская армия «...больше была похожа на прусскую, что соблюдается  и по сие время сыном его Александром».
      Во время правления Павла I Тучкову было приказано подавить мятеж крестьян в Псковской губернии. Сергею  Алексеевичу  удалось  усмирить  жителей  без  кровопролития, за что он был пагражден орденом св. Анны II степени.
      Зачинщиками мятежа были лица дворянского происхождения, «приобретшие себе право дворянства в России, что не так трудно, и духовенство. Хотя имел я полную власть их наказать, не захотел переступить коренных российских нрав. (Отмена при Екатерине II телесных наказании для дворян. — М. К.)
      Да простит мне читатель мой, что я так тогда думал и полагал, что могут существовать в России какие-либо права. Государь, не взирая на коренные права, которым дворянство и духовенство изъемлются от телесного наказания, велел их высечь кнутом и сослать в Сибирь на каторжную работу...»
      Умение Сергея Тучкова находить общий язык с людьми, быть справедливым и распорядительным особенно сказалось при управлении им гражданской частью в Грузии, с 1802 года. Вот что он пишет о событиях, предшествующих этому важному мероприятию.
      «...Георгий XII, последний грузинский царь, не знал, что будет после его кончины, так как некоторые члены царского дома искали покровительства дворов персидского и турецкого, имели сильную партию и возмущали народ... Поэтому Георгий решился перед кончиной своей сделать духовную, по которой уступил он все свое царство державе Российской...»
      В 1802 году Сергей Алексеевич был назначен гражданским губернатором Грузии. Все это время он, по свидетельству Коломийцева, «имел дело с простым, бедным народом: поселял, устраивал их и принимал все меры для улучшения его благословения».
      В том же году на Грузию обрушилось страшное бедствие — чума.
      Сергей Алексеевич со свойственной ему энергней вместе с маленькой горсткой людей боролся с эпидемией, и «благодаря только этому она скоро прекратилась».
      В  первые  годы царствования Александра С.  А.  Тучков продолжает блестящую деятельность на Кавказе в чине генерала. В это время сочиняет очерк, направленный на поднятие благосостояния Грузии, — «Записки, касающиеся до земель, между Черным и Каспийским морем   находящихся, и в особенности о Грузии».
      В 1807 году Александр, зная замечательные военные и гражданские качества Тучкова, посылает его на «усмирение украинской милиции». Волнения в армии начались в ответ на манифест Александра I, по которому император обрекал на почти бессрочную службу солдат, хотя до этого обещал «при минованни опасности от французов» роспуск- по домам.
      По словам Сергея Алексеевича, император Александр вообще «легко отказывался от своих обещаний», но приказ есть приказ, и Тучков отправился усмирять мятеж, руководствуясь и в этом случае своими твердыми принципами, один из которых гласил: «Нет действия без причины, а потому должно с самого начала открыть причину и рассмотреть, справедлива ли она или ложна. В первом случае должно сообразоваться с правами народа, состоянием и образом правления. Хотя причина и справедлива, но всякое возмущение есть не что иное, как самоуправство, а поэтому непозволительно. И прежде, нежели приступить к мерам насилия, нужно доказать мятежникам неправость их поступка и, смотря по обстоятельствам, невозможность исполнения их предприятия. Во втором случае — только объяснить им несправедливость причины, чтобы обратить их к должному повиновению».
      Вот и секрет, почему там, где другие не могли обойтись без штыков и жертв, Сергей Тучков снискал себе добрую славу и среди начальников, и среди подчиненных.
      Последние записи в этом дневнике относятся к 1808 году и посвящены военному положению России, двору Александра I и «характеристике наших генералов».
      «Я умалчиваю здесь, сколько генералы наши, занимаясь одними только наружными мелочами в отношении  одежды солдат, а другие табелями и бумагами, отвыкли от военного искусства. На каждом переходе, в каждом движении, в постановлении лагеря и в выступлении из оного всякий раз находил фельдмаршал самые грубые и непростительные ошибки».
      Далее Сергей Алексеевич приводит курьез, случившийся с генералом Ртищевым во время воины с Турцией 1808—1812 годов. Главнокомандующий князь Прозоровский распорядился, чтобы в 4 часа утра был произведен выстрел из пушки, по которому должен начаться генеральный марш на неприятеля во всех корпусах войска. С. А. Тучков лично передал этот приказ адъютанту генерала Ртищева. Пушка выстрелила в два часа ночи, чем произвела страшный переполох во всем лагере. На вопрос, как это могло произойти, испуганный адъютант доложил, что выстрелил в два по приказу генерала Ртищева, «чтобы войска могли лучше подготовиться к утреннему маршу». Ртищев был отстранен от должности. На его  место назначение получил  Сергей Тучков.
      «Больше здесь, кажется, некому», — зло оглядев генералов, добавил главнокомандующий.
      В феврале 1812 года Сергею Алексеевичу удалось взять в плен пашу и более 600 человек турок. Он был представлен Кутузовым к награде.
      К этому времени относится и факт построения и заселения Тучковым целого города в Бессарабии (1500 домов и лавок), без всяких издержек для казны. В награду за это Сенат постановил дать городу название «Тучков» в память потомству по имени учредителя (в середине XIX века вошел в черту города Измаила).
      Когда началась Отечественная война 1812 года, Сергей Алексеевич находился еще в турецком походе, поэтому принимал участие только во второй ее половине, против саксонских, австрийских и польских войск, дежурным генералом Дунайской армии под командованием Чичагова.
      В конце 1812 года в Минске Сергей Тучков был отдан  под суд и отстранен от занимаемой должности. Можно предположить, что гнусное обвинение, которое выдвинул против него Адам Чарторыжский, не обошлось без участия злопамятного Аракчеева.
      Вражда графа Аракчеева с семьей Тучковых началась еще с 1799 года. По свидетельству Коломийцева, в сентябре этого года в арсенале была совершена кража. На часах стоял батальон брата Аракчеева, генерал-майора Аракчеева-второго. Расследование дела император Павел поручил Аракчееву. Тот скрыл истинное положение дел и обвинил в «недоглядении» ни в чем не повинного командира другого батальона. Имя его осталось для нас неизвестным. Император удалил этого честного человека со службы. Но отставной оказался не трусливым и при помощи Сергея Алексеевича, который никогда не мирился с подобного рода несправедливостями, добился того, что Павел I узнал правду. 1 октября 1799 года вышел следующий царский приказ: «Генерал-лейтенант граф Аракчеев-первый за ложное донесение о беспорядках отставляется от службы, генерал-майор Аракчеев-второй за случившуюся покражу в арсенале его батальоном отставляется от службы».
      Трудно представить истинное участие в этом дело С. А. Тучкова, но, по-видимому, оно было существенным, если, вернувшись к власти, граф Аракчеев в царствование Александра I чинил всякие препятствия, а в двенадцатом году по ложному обвинению отдал его под суд.
      Тучков обвинялся в том, что якобы войска, бывшие в его корпусе, разграбили именно польских князей Радзивиллов, а Тучков лично захватил у «жертвы» 10 миллионов злотых. Расследование длилось более двенадцати лет, было доказано, что «всем вещам и деньгам, отобранным по приказанию генерала Чичагова у Радзивиллов, была составлена опись, которая вместе с имуществом представлена тогда же Тучковым командующему Дунайской армией генералу Чичагову».
      Странно то, что генерал Чичагов к делу привлечен не был и в 1814 году уехал за границу. На все время судебного разбирательства Тучков перебирается в город, основанный им, и живет там в опале до своего оправдания, которое совпало со смертью Александра I, в 1825 году.
      За время опалы С. А. Тучков издал «Военный словарь», содержащий «Термины иженерные и артиллерийские, которые необходимо знать генералу для точных приказаний». В 1816—1817 годах изданы «Сочинения и переводы» в 4-х частях. В издание вошли переводы от Горация, трагедий Еврипида, Фебра, Афалия, Ореста и собственные сочинения: басни, сонеты, хоры, стихи и стансы, написанные Тучковым более чем за двадцать лет. Среди басен есть одна, касающаяся Аракчеева: «Кукушка и Скворец». Кокушка спрашивает Скворца, что о ней говорят в народе?
      —  Ничего, — отвечает Скворец, — похоже, что о тебе не знают.   
      —  Ах так! — сказала Кукушка. — Так я теперь буду везде повторять свое имя, без конца. Ку-ку, ку-ку, ку-ку.
      Есть один малоизвестный, но замечательный факт в жизни Сергея Алексеевича Тучкова.
      В 1812 году, когда он, безвинно осужденный, жил в городе Тучкове, Бессарабию посетил А. С. Пушкин. В Измаиле Пушкин долго бродил по местам, связанным с суворовским штурмом, и посетил «крепостную церковь, где есть надписи некоторых убитых на штурме».
      В этом же городе на обеде у Славича он познакомился с генерал-лейтенантом С. А. Тучковым. Пушкин провел с ним весь день, весь вечер, «домой явился только в десять часов», перед ночью, и о чем они беседовали с генералом, осталось неизвестным. Знакомый Пушкина И. П. Липранди, сопровождавший его в поездке, пишет в своих воспоминаниях, что Пушкин «был очарован его (Сергея Тучкова. — М. К.) умом я любезностью» и признался, что остался бы здесь на месяц, чтобы посмотреть все то, что ему показывал генерал».

       Можно предположить, что А. С. Пушкин от Тучкова узнал подробности о Радищеве, с которым Сергей Алексеевич был знаком по «Обществу друзей словесных наук» в Петербурге, а также о царствовании Екатерины II, Павла  I  и обстоятельствах убийства последнего.
      Император Николай I вспомнил старого и верного воина и в память о его заслугах наградил званием генерал-лейтенанта и орденом Белого Орла за участие в турецкой войне 1828 года и за отличную службу градоначальника Измаила. Когда Сергею Алексеевичу было 63 года, он стал сенатором. Физические и душевные раны давали себя знать. В 1834 году он покидает службу, а вскоре и Измаил. Переселяется в Москву, поближе к единственному оставшемуся в живых из всей семьи брату Павлу Алексеевичу, и в 1839 году умирает. Похоронен в Новодевичьем монастыре.
      Если говорить о внешности генерал-лейтенанта С. А. Тучкова, то по единственному портрету, который сохранился, можно сказать, что нос у него был крупный и горбатый, подбородок рубленый, волевой, а выражение глаз и губ мягкое, грустное, мечтательное. Вообще внешне Тучковы не похожи друг на друга. Хотя есть в этих лицах что-то общее: привлекательность верных, деятельных и честных людей.
      Ну вот, пожалуй, и все, что можно рассказать о жизни Сергея Алексеевича Тучкова — человека, который, по его собственным словам, в жизни был чрезвычайно предприимчив, и никакой труд не мог его устрашить.

«ТЕ, КОТОРЫЕ  БЫВАЮТ   ВПЕРЕДИ»
ПАВЕЛ

      Павел Алексеевич Тучков, четвертый сын сенатора Алексея Васильевича Тучкова, родился 8 октября 1775 года в городе Выборге, где его отец был начальником крепостей около шведской границы.
     Думается, что его воспитание ничем не отличается от того, как рассказал о нем в «Записках» старший брат Сергей Алексеевич.
      Алексей Васильевич и младших сыновей предназначал для военной службы. Записан Павел был в артиллерию. В шведскую войну 1808—1809 годов награжден за храбрость и распорядительность орденом св. Анны 1-й степени. Услуга, которую он оказал Отечеству «в деле при острове Кимито», поистине неоценима. П. А. Тучкову удалось спасти от шведского плена главнокомандующего армии графа Ф. Ф. Буксгевдена и дежурного генерала А. П. Коновницына.
      После окончании войны в 1809 году генерал-майор П. А. Тучков находился со своей бригадой около Берго и Ловизы и по распоряжению начальства оставался там до декабря. В начале 1812-го Тучков находился в армии Барклая-де-Толли.
      К сожалению, этим исчерпываются скудные сведения о жизни Павла Алексеевича с момента его рождения и до Отечественной войны 1812 года. Зато имеются его личные записки о войне 1812 года, впервые опубликованные в «Русском архиве» в 1873 году. Поэтому дальше с момента Лубинского сражения о себе будет рассказывать Павел Алексеевич Тучков.
      Русские войска отступали. Главной целью этого отступления была небходимость соединиться двумя армиями: 1-й под  командованием Барклая-де-Толли и 2-й под  предводительством князя Багратиона.
      В Смоленске это соединение произошло. Из Смоленска армии двинулись на Рудню, в этом движении П. А. Тучкову был поручен особый отряд из Егерской бригады князя Шаховского Ревельского пехотного полка под командованием А. А. Тучкова и др. Затем Барклай-де-Толли изменил это распоряжение, и армии возвратились к Смоленску.
      5 августа П. А. Тучков стал «свидетелем мужественной обороны Смоленска и страшного  разрушения сего древнего города».
      1-я Западная армия весь следующий день простоял на правом берегу Днепра, в двух верстах от петербургского предместья, а вечером этого дпя Барклай-де-Толли решил выйти на Московскую дорогу почти в виду неприятеля, боясь разобщения со 2-й армией. Войско он разделил на две колонны: левую вел Дохтуров, а правую Н. А. Тучков, старший брат Павла. Его путь лежал через Лубино.
      Авангард Павла Алексеевича должен был идти впереди правой колонны ночью и первым выйти к Лубину. Далее без остановки его отряд должен был идти к Бредихину. Сначала все шло по предписанию, но вскоре Павел Алексеевич понял, что, покинув Лубино, он открывает противнику чрезвычайно важную точку — соединение Московской дороги с проселочной и что, заняв ее, французы не смогут отрезать 1-ю армию от 2-й. А это в настоящем положении равносильно гибели всего русского войска.
      В руках Павел Алексеевич держал предписание, нарушение которого грозило судом, но совесть его не могла подчиниться формальности.
      Он остался на месте, «намереваясь занять на Московской дороге позицию и держаться до тех пор, пока колонна брата его успеет выйти с проселочной на Московскую дорогу».
      Александр Тучков со своим неразлучным Ревельским пехотным полком горячо поддержал брата и остался с ним.
      Адъютант, посланный сообщить И. А. Тучкову о намерении отряда, вернулся. Н. А. Тучков знал обо всем и выслал в помощь храбрецам два полка. Три брата отлично понимали друг друга и были едины в желании защищать свое Отечество. Поэтому для дальнейших распоряжений не понадобилось  много слов.
      В течение восьми часов отряд Павла Алексеевича мужественно отражал наступление корпуса маршала Нея, к которому затем подошли иа помощь войска Мюрата и Жюно. Все атаки французов были отбиты. Вечером этого дня наконец все русские корпуса вышли на столбовую дорогу. Армия была спасена, но бой остановить уже было невозможно. К тому же к французам подошло подкрепление, и Павел Алексеевич «повел скатеринославских гренадеров в штыки».
      «...Едва я сделал несколько шагов в голове колонны, как пуля ударила в шею моей лошади, от чего она, приподнявшись на задние ноги, упала па землю. Видя сие, полк остановился; но я, соскочив с лошади и дабы ободрить людей, закричал им, чтобы шли вперед за мною, ибо не я был ранен, а лошадь моя, и с сим словом, став на правый фланг первого взвода колонны, повел оную на неприятеля, который, видя приближение наше, остановись, ожидал нас на себя. Не знаю, отчего, но я имел предчувствие, что люди задних взводов колонны, пользуясь темнотою вечера, могут оттянуть и потому шел с первым взводом, сколько можно укорачивая шаг, дабы прочие взводы не могли оттягивать. Таким образом приближаясь к неприятелю, уже в нескольких шагах колонна, закричав «ура!», кипулась в штыки на неприятеля. Я не знаю, последовал ли весь полк за первым взводом; но неприятель, встречая нас штыками, опрокинул колонну нашу, и я, получа рану штыком в правый бок, упал на землю. В это время несколько неприятельских солдат подскакали ко мне, чтоб приколоть меня, но в самую ту минуту французский офицер по имени Этиен, желая иметь сам сие удовольствие, закричал на них, чтобы они предоставили ему это сделать.
      «Пустите меня, я с ним покончу», — были его слова, и с тем вместе ударил меня по голове имевшеюся в руках его саблею. Кровь хлынула и наполнила мне вдруг и рот и горло, так что я ни одного  слова не мог произнести, хотя был в совершенной  памяти. Четыре раза наносил он гибельные удары по голове моей, повторяя при каждом: «Ах, я с ним покончу», но в темноте и запальчивости своей не видал того, что чем более силился нанести удар мне, тем менее успевал в том: ибо я, упав па землю, лежал головою плотно к оной, посему конец сабли его при всяком ударе упирался в землю, так, что при всем усилии его он не мог мне более сделать вреда, как только нанести  легких ран в голову, не повредя  черепа. В этом положении казалось, что уже ничто не могло спасти меня от очевидной смерти, ибо, имея несколько штыков упертыми в грудь мою и видя старание господина Этиена лишить меня жизни, ничего не оставалось мне, как ожидать с каждым ударом последней моей минуты. Но судьбе угодно было определить мне другое. Из-за протекавших над нами облаков вдруг просиявшая луна осветила нас своим светом, и Этиен, увидя на груди моей Анненскую звезду, остановив взнесенный уже, может быть, последний роковой удар, сказал окружавшим его солдатам: «Не трогайте его, это генерал, лучше взять его в плен». И с сим словом велел поднять меня на ноги. Таким образом, избежав почти неминуемой смерти, попался я в плен неприятелю».
      А вот что пишет Михайловский-Данилевский о судьбе этого боя и личных качествах Павла Алексеевича: «Сие сражение... было следствием верного соображения Павла Алексеевича Тучкова, решившего самовольно... вступить в неравный бой с неприятелями. (Тучков имел всего 6 тысяч человек против корпуса и четырех дивизий.) Блистательный подвиг Тучкова, поглощенный... громадностью... событий, не был в свое время достойно оценен. Впоследствии император Александр уподобил сражение под Лубнным Кульмскому бою».

В лагере  французов

      «...Не более как через полчаса довели меня до места, где находился неаполитанский король Мюрат, как известно, командовавший авангардом и кавалерией неприятельскои армии.   Мюрат   тотчас   приказал   своему   доктору осмотреть и перевязать раны мои.
      Потом спросил меня, как силен был отряд наших войск, бывших в деле со мною, и когда я ему ответил, что нас было в сем деле не более 15 000, то он с усмешкою сказал мне: «Говорите другим, другим! Вы были гораздо сильнее этого», на что я ему не отвечал ни слова. Но когда он мне стал откланиваться, то я вспомнил, что покуда меня вели до него, то храбрый мой Этиен, услыша от меня несколько слов по-французски, начал меня убедительно просить, чтобы, когда я буду представлен неаполитанскому королю, замолвил бы о нем хотя одно слово, которое, конечно, сделает его счастливым. Я не хотел ему платить злом, откланиваясь королю, сказал, что имею к нему просьбу.
      —  Какую? — спросил король. — Я охотно сделаю угодное вам.
      —  Не забыть о награждениях офицера сего, который меня к вам представил.
      Король усмехнулся и, поклонясь, сказал мне:
      —  Я сделаю все, что только можно будет, — и на другой день г-н Этиен был украшен орденом Почетного  легиона.
      Король приказал отправить меня в сопровождении адъютанта своего в главную квартиру императора Наполеона, находившуюся в Смоленске. С большим трудом переправились мы через сожженный нами городской на Днепре мост, который кое-как французами был уже исправлен. В глубокую полночь привезли меня в Смоленск и ввели... в комнату довольно большого каменного дома, где оставили меня на диване».

Первые дни плена

      «...На другой день поутру явился ко мне известный всем главный доктор французской армии г-н Ларрей. Он осмотрел и перевязал раны мои, и так как лично я его не знал, то объявил мне между прочими своими рассказами, что он главный доктор армии, что он был с Наполеоном в Египте и что он так же имеет генеральский чин. Расспрашивая меня или, лучше сказать, сам мне все рассказывая, он спросил меня, не знавал ли я когда в Москве доктора Мптнвье? Когда я ему отвечал, что я его очень хорошо знал и что даже лечился у него в Москве, то он предложил мне, не хочу ли я его видеть, ибо он находится в Смоленске при главной квартире армии, и потому он может тотчас прислать ко мне. И в самом деле через час явился ко мне г-н Митивье, коему я весьма был рад, ибо он один был из всех тогда окружавших меня, коего я знавал когда-нибудь. (...)
      На третий день поутру вошел ко мне французский генерал Дензель, комендант главной квартиры Наполеона, и между прочим сказал мне, что он имеет приказание узнать от меня, куда я хочу быть отослан, ибо по причине совершенного разорения Смоленска оставаться в оном мне никак невозможно. Я отвечал ему, что для меня все равно, где б мне ни приказано было жить, и что я в положении моем располагать собою не могу; но если сие сколько-нибудь зависеть будет от моего желания, то я хотел бы только того, чтоб мне не было назначено местопребывание в Польше; во всяком же другом месте для меня все будет равно, только чем ближе будет к России, тем лучше, а потому, если бы можно было, я хотел бы, чтобы меня отослали в Кенигсберг или Эльбинг, уверяя, что я в обоих сих городах могу жить очень покойно и приятно, что я и предоставил совершенно на волю его. (...)
      Под вечер того дня, когда я сидел в моей комнате один, размышляя о горестном положении моем, на дворе уже было довольно темно, дверь моя отворилась, и кто-то вошел ко мне в военном офицерском мундире, спросил меня по-французски о здоровье моем. Я, не обращая большого внимания, полагая, что то был какой-нибудь французский офицер, отвечал ему на вопрос сей кое-как обыкновенною учтивостью: но вдруг услышал от него по-русски: «Вы меня не узнали, я Орлов, адъютант генерала Уварова, прислан парламентером от главнокомандующего с тем, чтоб узнать, живы ли вы и что с вами сделалось?» Сердце во мне затрепетало от радости, услышав неожиданно звук родного языка; я бросился обнимать его, как родного брата. Орлов рассказал мне беспокойство на мой счет моих братьев и главнокомандующего, ибо никто в армии нашей не знал, жив ли я еще и что со мной случилось. Предавшись полной радости и считая, что никто не будет понимать нас, если будем говорить по-русски, я стал было ему рассказывать разные обстоятельства, касавшиеся до военных наших действий, но вдруг отворилась дверь, и из-за оной показалась голова. Это был польский офицер, проведший ко мне Орлова, который напомнил ему, что на сей раз более он оставаться у меня не может, и я должен был с ним расстаться. При прощании нашем Орлов обещал мне, получа депеши, прийти еще раз проститься со мною; но, как я после узнал, сделать ему сего не позволили, и я более не видал его.
      На пятый или шестой день после несчастного со мной происшествия вошел ко мне молодой человек во французском полковничьем мундире и объявил мне, что он прислан ко мне от императора Наполеона узнать, позволит ли мне здоровье мое быть у него, и если я сделать сие уже в силах, что он назначит мне на то время. Я отвечал, что хотя я еще и очень слаб, но, однако же, силы мои позволяют мне быть к нему представленным когда ему угодно будет. На другой день поутру, часу в 10-м, тот же адъютант, Флаго, вошед ко мне, просил меня, чтобы я с ним шел к императору».

Встреча с Наполеоном

      «Перед домом бывшего Смоленского военного губернатора, где жил Наполеон, толпилось множество военных. У подъезда  стояли  часовые  верхом, лестница  и  передние комнаты были наполнены генералами, у дверей кабинета Наполеона находился лакей в придворной ливрее.
     ...Лакей впустил меня одного в ту комнату, где был сам  император Наполеон с начальником своего штаба.
     У окна комнаты, на столе, лежала развернутая карта России. Я, взглянув на оную, увидел, что вес движения наших войск означены были воткнутыми булавочками с зелеными головками, французских же — с синими и других цветов, как видно, означавших движение разных корпусов французской армии. В углу близ окна стоял маршал Бертье, а посреди комнаты император Наполеон. Я, войдя, поклонился ему, на что и он отвечал мне также очень вежливым поклоном. Первое слово его было:
      —  Которого вы были корпуса?
      —  Второго, — отвечал я.
      —  А, это корпус генерала Багговута!
      —  Точно так!
      —  Родня ли вам генерал Тучков, командующий третьим корпусом ?
      —  Родной  брат мой.
      —  Я не стану спрашивать, — сказал он мне, — о числе вашей армии, а скажу вам, что она состоит из восьми  корпусов, каждый корпус — из двух дивизий, каждая  дивизия — из шести пехотных полков, каждый полк —  из двух батальонов, если угодно, то могу сказать даже
число людей в каждой роте.
      Потом, помолчав несколько, как будто думая о чем-то, оборотясь ко мне, сказал:
      —  Со всем тем, что я его (Александра I. — М. К.)
очень люблю, понять, однако же, никак не могу, какое у  него странное пристрастие к иностранцам, что за  страсть окружать себя подобными людьми, каковы,  на
пример, Фуль, Армфельд и т. п., людьми без всякой нравственности, признанными во всей Европе за самых последних людей всех наций? Как, неужели бы он не мог из столь храброй, приверженной к государю своему нации, какова ваша, выбрать людей достойных, кои, окружив его, доставили бы честь и уважение престолу?
      Мне весьма странно показалось сие рассуждение Наполеона, а потому, поклонясь, сказал я ему: «Ваше величество, я подданный моего государя и судить о поступках его, а еще менее осуждать поведение его никогда не осмеливаюсь, я солдат, и, кроме слепого повиновения власти, ничего другого не знаю».
      На вопрос, может ли Тучков писать государю, Павел Алексеевич ответил отказом, но согласился написать брату. Наполеон просил его в письме оговорить то, что французский   император  желает  только   мира    и   предлагает вступить в переговоры. Письмо было написано и отправлено в главную квартиру. Ответа Наполеон не получил. «Продержав меня у себя около часу и откланиваясь, он советовал мне не огорчаться моим положением, ибо плен мой мне бесчестья делать не может. Таким образом, как я был взят, — сказал   он, — берут   только    тех,    которые бывают впереди,   но не тех,   которые   остаются  назади».
      Из Смоленска Павел Алексеевич был отправлен на жительство во Францию. Известие о гибели двух братьев, Николая и Александра, которых в последний раз он видел перед сражением под Лубнном, застало ого в дороге. Тяжело пережил он эту весть. Сердце его рвалось в Россию, домой, хотелось утешить мать в этот страшный час, но колеса дорожной кареты уносили его все дальше из родных  мест, и изменить свою судьбу он был не волен.
      Во Франции некоторое время он прожил в Меце, затем переехал в Соассон, потом в Ренн. К сожалению, ничего не известно о том, как прожил он эти годы, но то, что он испытывал при этом, испытывал и испытывает до сих пор всякий русский, которого отрывают от родной земли.
      В 1814 году русские войска вступили в Париж, и П. А. Тучков явился к императору. Александр всячески обласкал старого воина и немедленно предоставил ему отпуск.
      Встреча с матерью была полна печали, и даже радость свидания с сыном не могла ее рассеять. Казалось, ничего не могло вывести Елену Яковлевну из состояния душевной опустошенности. Удар, обрушившийся на нее смертью двух сыновей, любимого Николая, оказался слишком тяжелым. Она утратила способность видеть и радоваться всему земному.
      В 1815—1816 годах Тучков вновь возвращается на военную службу н участвует в войне с Францией.
      В 1819 году Павел Алексеевич Тучков просит императора об отставке, ссылаясь на состояние здоровья. Также причиной ухода его от военных дел служит его женитьба на дочери тайного советника Неклюдова. Теперь он намерен посвятить свою жизнь детям, жене, дому и хочет уехать в свою подмосковную деревню.
      В 1826 году на престол вступает Николай I и по случаю коронации жалует Павла Алексеевича чином тайного советника. Тучков возвращается в Москву для выполнения обязанностей почетного опекуна Московского опекунского совета.
      Далее, в 1828 году, он назначается сенатором, и ого гражданская служба продолжается. В 1838 году становится членом Государственного совета и председателем Комиссии прошений. За службу на этой должности ему объявлена монаршая признательность. За время гражданской службы пожалован ордепамн: Анны 1-й степени в Владимира 2-й стеиепи, Александра Невского с алмазами и Владимира 1-й степени.
      Умер Павел Алексеевич Тучков 24 января 1858 года, на 84-м году жизни.

«...Я ОТСТУПИЛ ПОСЛЕ ВСЕХ»
АЛЕКСАНДР

      Начать эту главу о самом младшем из братьев Тучковых хотелось бы со слов генерал-лейтенанта А. И. Михайловского-Данилевского, его современника, составителя «Военной галереи Зимнего дворца», жизнеописаний «Императора Александра I и его сподвижников в 1812, 1813, 1814, 1815 годах». Известно, что материалы для этого сочинения ему присылали сами участники Отечественной войны 1812 года или кто-нибудь из их родных. Поэтому данная характеристика Александра Алексеевича представляется нам наиболее достоверной.
      «С красивой наружностью, Александр Алексеевич соединял душу возвышенную, сердце благородное, чувствительное, ум, обогащенный плодами европейского просвещения. Часто задумывался он и мечтал, склонив свою голову на руку, но воспламенялся, когда заводили речь о судьбе России, находившейся тогда в беспрестанных войнах. В сражениях он был распорядителен, хладнокровен, и нередко видали его с ружьем в руке, подающего пример храбрейшим».
      Родился Александр Тучков 3 марта 1778 года в Киеве. Воспитывался Александр, как и все его братья, и родительском доме, так что были в его детстве и дьячок с букварем, и пастор с немецким и латынью, и арифметика, и гувернер-француз, и география, и обучение делать учтивые поклоны и правильно держать себя в обществе.
      Как и старшие братья, Николай и Павел, Александр был зачислен в артиллерию, где прослужил до чина полковника. В 1802 году из-за неудачного сватовства к Маргарите Нарышкиной он уехал за границу и в мае 1804 года в Париже присутствовал при провозглашении Наполеона французским императором. Сохранилось письмо Александра Тучкова к родным: «Казалось, что трибун Карно возразительную речь свою произнес    под  сверкающими штыками Наполеона. Туманно и мрачно было его лицо, но голос его гремел небоязненно».
      По свидетельству Т. Толычевой (Новосельцевой), за границей Александр посещал академии, университет и «другие просвещенные учреждения». В увеселениях же всякого рода не участвовал вовсе, о чем с трепетом и радостью узнавала в России Маргарита от возвращающихся домой соотечественников.
      Необходимо заметить, что Александр Алексеевич в полковники был произведен в 22 года. Это сулило ему головокружительную карьеру, но, по словам современников, «не надмило его». Вообще все Тучковы были просты в обращении с людьми самых разных социальных слоев. Вероятно, это шло от их ясного ума, не затуманенного самомнением, и от полного неосознания себя как-чего-то главного и исключительного.
      Наверное, все они, и особенно юный Александр, мечтали о славе. И каждый лелеял в своей душе подвиг, который в результате и совершил. Но честолюбие таких людей прекрасно, потому что оно деятельно и, по сути своей, всегда направлено на общее благо. Это не то желание признания, власти, которое идет от сознания собственного превосходства и для которого все пути к славе хороши и цель готова оправдать любые средства к ее достижению. Душа Тучковых чиста и бережлива, поэтому все, что исходило от них, было хорошо и не могло быть дурно.
      В 1804 году Александр вернулся домой и в следующем году был переведен в Муромский пехотный полк. Первый в своей жизни бой Тучков принял в русско-прусско-французской войне в 1806 году, где командовал полком и особенно отличился в сражении при Голымине. Граф Беннигсен при составлении донесения Александру I не забыл упомянуть о доблести полковника, который вместе с князем Щербатовым «под градом пуль и картечи действовал как на учении».
      За храбрость Александр был награжден орденом Владимира 4-й степени и назначен шефом Ревельского пехотного полка. С этим полком Тучков участвовал и в русско-шведской войне 1808—1809 годов, с ним в 1810 году и вошел командиром 1-й бригады в 3-ю пехотную дивизию Коновницына, которая отличилась в мае 1812 года в Вильне на Высочайшем смотре полков дивизии Коповницыпа, с ним защищал Молоховские ворота в битве за Смоленск 5 августа 1812 года, с ним бился под Лубнном, и во главе своего Ревельского полка и Муромского 26 августа был послан братом Николаем на помощь князю Багратиону к деревне Семеновской, где впереди всего Ревельского полка со знаменем в руках перед дрогнувшими от ураганного огня солдатами был разорван на части ядрами и снарядами, обрушившимися на него со всех сторон и в один момент.
      Но это все было потом, а пока Александр только вступил в новое звание и с радостью разглядывал вверенный ему полк.
      Необходимо отметить, что благодаря своим прекрасным душевным качествам он был с любовью принят солдатами.
      В 1807 году Александр Тучков со своим полком участвовал в Фридландском сражении и сумел продержаться в течение трех часов против неприятеля, вчетверо превосходящего силы русских.
      В 1808 году генерал-майор Тучков со своим полком попал под командование Барклая-де-Толли и воевал в Финляндии, проявил храбрость в кровопролитном бою при Иденсальми.
      В 1811 году 33-летний Алексапдр Алексеевич неожиданно просит императора об отставке, ссылаясь на состояние здоровья. На самом же деле безграничная любовь к Маргарите и только что родившемуся сыну Николаю занимает все его мысли. А поскольку Тучковы умеют жить, целиком посвятив себя чему-нибудь, то Александр считает честным уйти теперь с военной службы и посвятить свою жизнь семье, поселившись в небольшом любимом им поместье в Тульской губернии. К тому же он жалел жену, которая изводила себя тревогами за его жизнь теперь более, чем когда-либо, потому что из-за рождения мальчика не могла уже следовать за мужем повсюду. Ее постоянная нервность и грусть передавались ребенку. Он рос слишком восприимчивым и слабым. Все это тревожило Александра, и страх, которого он стыдился и старался скрыть, страх потерять сына и оставить несчастной Маргариту, страх за них и страх за себя, свою жизнь, впервые показавшуюся ему ценной, из-за того, что ее так ценила Марго, заставил его принять решение об отставке и просить ее у Александра I.
      Но император отклонил просьбу Тучкова, и к 1812 году Александр Алексеевич стал командиром 1-й бригады 3-й пехотной дивизии Коновницына. Новые ответственные обязанности отвлекли его от тревожных мыслей, и только по дороге в Смоленск, куда он шел вместе с армией Барклая-де-Толли для соединения, ночной страх Маргариты, ее сон, бледность и слезы вернули его к прежним мыслям. Но он постарался прогнать их. Это было необходимо, чтобы успокоить Маргариту, придать силы для того, чтоб она смогла добраться до Москвы. Поэтому только раз коснулся его сердца холодок при странном, неизвестном тогда еще слове «Бородино», коснулся и по приказу исчез, и всю душу наполнили мысли о любви, счастливой жизни под Тулой, о воспитании единственного сына. Успокоился Александр, успокоилась Маргарита, и на следующий день, прощаясь с ним перед отъездом, она улыбалась и крестила его на дорогу.
      Во время движения соединившейся армии к Поречью Александр Тучков находился в отряде брата Павла Алексеевича и участвовал в геройской битве под Лубином, во время которой Павел Алексеевич был захвачен в плен. Братья почти не говорили о том, что случилось с Павлом. Не обсуждали его геройства и только втайне надеялись, что брату будет сохранена жизнь и после победы он сможет вернуться в Россию.
      26 августа 1812 года Бородинская битва началась с массированных ударов артиллерии и пехоты по левому флангу князя Багратиона. Не прошло и часа, как Багратион прислал Николаю Тучкову адъютанта с приказом о подкреплении у деревни Семеновской. Николай отправляет на помощь младшего брата Александра с 3-й пехотной дивизией Коновницына.
       Неприятель успел завладеть Семеновскими флешами, когда подоспела дивизия Коновницына и штыками выбила французов с занятой позиции.
      Разъяренный неудачной атакой неприятель обрушил на сражающихся ураган ядер и картечи. Сотни солдат повалились на землю замертво. Ревельский полк дрогнул и стал беспорядочно отступать.
      Стоны, крики не замолкали вокруг ни на минуту. Но Александру вдруг почудился женский крик, далекий и страшный. «Марго», — пронеслось в голове, но солдаты продолжали отступать, и Александр бросился вперед, чтобы их остановить.
      — Да что же вы, ребята, неужто трусите? — прокричал он, но новое свинцовое облако картечи накрыло полк, и с перекошенными от ужаса лицами солдаты бросились уже врассыпную, не слушая своего командира.
      —  Ах, так! — хватая бегущих за мундиры, снова закричал генерал, и ярость исказила его прекрасное лицо. — Боитесь, так я один пойду! Смотрите!
      И с этими словами, не думая больше ни о чем, только «остановить!», он схватил дымящееся, брошенное на землю знамя своего полка и ринулся вперед.
      «...Множество ядер и гранат шипящим облаком обрушилось на то место, где был Тучков, взрыли, взбуровили землю, и взброшенные ее глыбы  погребли  тело Тучкова».
      —  Ваше благородие, ведь убьют! — крикнул ему  вслед какой-то остановившийся, немолодой солдат, но в  следующую минуту зажмурился от того, что увидел и  словно  протрезвел. — Ребята, да что же это, ура! — надрывно закричал он и со штыком наперевес побежал к месту, на котором   только что находился  его командир.
      — Ура-а! — закричали остальные, избегая глядеть друг другу в  глаза, и все, кто остался в живых, побежали за старым солдатом...
      Тучкову было 34 года.
      Вот словесный портрет Александра Алексеевича, который рисует нам поэт Ф. Н. Глинка, участник Бородинской битвы, в «Очерках Бородинского сражения».
      «Видали ль вы портрет генерала молодого, со станом Аполлона, с чертами лица чрезвычайно привлекательными? В этих чертах есть... ум, но также в больших темно-голубых глазах есть душа! По этим чертам можно догадаться, что человек, которому они принадлежат, имеет сердце, имеет воображение...»
      Видно, что он «умеет задумываться и мечтать», но в пылу боя Александр Тучков — «чистый Русский солдат».
      В 1807 году после Фринландского сражения Александр  писал  своему любимому брату Николаю:
      «Не взирая на ядра, картечи и пули, я совершенно здоров. Счастье вывело меня невредимым из боя. (Год назад Александр женился, и Маргарита сопровождала его в этом походе. — М. К.) ...Я оставил поле сражения в 11 часов вечера, когда неприятельский огонь умолк. Я отступил после всех».

***

      Читая исторические книги, мы часто видим, что мнение и оценка событий давно минувших более всего зависит от  мнений и настроений авторов, которые их нам описывают.
      Эпоха царствования Александра I была контрастна и выпукла своими противоречиями.
      С начала правления Александра I до Отечественной войны 1812 года Россия участвовала в трех крупных войнах (1804, 1805, 1809). В 1804—1813 году — с Персией, в 1805—1807-м — с Наполеоном, 1806—1812-м — с Турцией. Войны сильно истощили финансовое положение страны и способствовали окончательному разорению крестьян... В армии начались волнения, солдаты не доверяли больше своим немецким начальникам: плохо с продовольствием и вооружением. Вопреки обещаниям императора, запасные солдаты (роспуск которых был объявлен в 1807 году. — М. К.) оставлены на службе. Позор Тиль-зитского мира, шпионаж, бесславная война с Турцией, все усиливающееся могущество Наполеона — таково положение дел.
      Запись в дневнике сенатора Дивова, которую он сделал в день получения вести о смерти императора Александра 27 ноября 1825 года:
      «Если проследить все события этого царствования, то мы увидим полное расстройство внутреннего управления...»
      Это было с одной стороны, с другой — именно «незаметность» честных, умных людей, таких, как Тучковы, свидетельствует о том, что их было много.
      Тучковы принадлежат к тем людям, которые в любых условиях, при любых обстоятельствах, не задаваясь головокружительными целями, честно делали свое дело, вкладывали  в  него ум, мужество, душу, жизнь.
      На таких вот людях держалась и будет держаться Русь.
      Если мы захотим кратко сказать о характере Отечественной войны, то нам не сделать этого лучше Л. Н. Толстого.
      «Представим себе двух людей, — пишет Лев Николаевич, — вышедших на поединок со шпагами по всем правилам фехтовального искусства: фехтование продолжалось довольно долгое время, вдруг один из противников почувствовал себя раненым — поняв, что дело это не шутка, а касается его жизни, бросил свою шпагу и, взяв первую попавшуюся дубину, начал ворочать ею...»
      «И благо  тому народу,  который  не  как  французы в  1813 году, отсалютовав по всем правилам искусства и перевернув шпагу эфесом, грациозно и учтиво передают ее  великодушному победителю, а благо тому народу, который в минуту испытания не спрашивал о том, как по правилам поступали другие в подобных ситуациях, с простотою и легкостью поднимает первую попавшуюся дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменится презрением и жалостью».
      И трудно представить другое историческое лицо, кроме Кутузова, вся жизнь и деятельность которого в этот период соответствовала бы более этой же самой цели. «Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил, он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи».
      Можно добавить, что в «Войне и мире» Л. Н. Толстой подробно и откровенно показал «александровское дворянство». Так, мечтателя нам представляет Пьер Безухов, корыстолюбцев и прожигателей жизни — Борис Друбецкой и Анатоль Курагин, а честных, верных и ответственных людей — семьи Болконских, Ростовых, Василий Денисов, Дохтуров. Есть удивительные совпадения в судьбе князя Андрея и двух братьев Тучковых, Николая и Александра, погибших под Бородином. В Аустерлицком  сражении князь Андрей на высочайшем подъеме своих жизненных сил во время паники в войске хватает знамя, бежит с ним вперед, увлекая за собой солдат, и падает, раненный. Так погиб в Бородинском сражении самый младший  из семьи Тучковых,  Александр.
      В Бородинской же битве князь Андрей стоял в резерве и ничего не успел сделать для Отечества, очень скоро был смертельно ранен осколком гранаты, отправлен в Ярославль, где спустя три недели скончался от ран.
      Точно так заканчивает свою жизнь Николай Алексеевич Тучков, бессмысленно из-за ошибки (или интриг) Беннигсена выведенный Кутузовым из засады и поставленный на Утицкой высоте прямо грудью на неприятеля. Может, это и простое совпадение, но известно, что Толстой разобрал огромное количество документов и архивов тех лет, и многие его герои — доподлинные исторические лица, а многие — как собирательные образы. Теперь уже никто этого не узнает, да и важно ли это. Факты, факты и факты, без вымысла, настолько выразительные сами по себе, что из них и составлялся характер, потому что в конечном итоге именно поступок определяет человека. Вот задача в описании жизни Тучковых, о которых мало известно. Но неизвестность эта — лучшее доказательство их достоинств.

«ЛЮБОВЬ — ВОТ МОЕ УПОВАНИЕ»
МАРГАРИТА

      ...Слова императора вывели женщину из задумчивости.
      — Кланяюсь вам, ваше превосходительство, разделяю скорбь вашу, — сказал Николай I, спешившись, и подал ей руку. — Но день славный!
      Эта женщина, опередившая императора, по его собственным словам, в увековечении памяти русских героев, была инокиня Спасо-Бородинского монастыря Мелания, в миру Маргарита Михайловна Тучкова.
      Замечательная женщина своего времени, жена и почитательница самого младшего из братьев, Александра Алексеевича, сделавшая для своего отечества и мужа не меньше, чем прославленные  жены декабристов.
      Маргарита по праву носила фамилию Тучковых. Она была Тучковой по своей природе, образу мыслей и жизни. Она была не только женой Александра, она была сестрой всем его братьям.

      Эта женщина превратила прошлое в свое настоящее. Она берегла и хранила его. И в этом заключался ее нравственный подвиг, потому что без прошлого нет и не  может быть настоящего и будущего.
      Хотелось бы рассказать о судьбе этих двух памятников.
      Памятник, воздвигнутый императором Николаем I в память о Бородинской битве в 1839 году, был разобран на металл. Теперь на его месте заросший травой холм  и мемориальная плита.
      А монастырь, основанный Маргаритой Михайловной Тучковой, — верный и старинный хранитель поля — закрыт на ремонт и реставрацию с 1961 года. Сейчас работы там идут полным ходом: стучат молотки, кувалды, сыплется кирпич. Недавно на территорию монастыря привезли два зенитных орудия для будущей экспозиции, посвященной боям у Бородина в октябре 1941 года.
      Монастырь спустя век вспомнил и выполнил свои милосердные обязанности. В 1941—1942 годах здесь был расположен госпиталь, и сотни раненых были надежно укрыты от врага за прочными кирпичными стенами, закладывала которые более века назад Маргарита Михайловна Тучкова.
      Дочь подполковника Михаила Петровича Нарышкина и княжны Варвары Алексеевны Волконской родилась 2 января 1781 года.
      С детства она отличалась нервным, восприимчивым характером, была вспыльчива по мелочам, но никогда и ни на кого не держала в сердце холодной злобы. Быстро раскаивалась в своей дерзости и не находила себе места, пока обиженный ею человек, будь то подруга или горничная, не прощал ее. Любимым ее занятием было чтение и музыка, глубокий голос ее, когда она пела на праздниках, находили прекрасным.
      Она была высокого роста, стройна, лицом же некрасива. Правда, стоило человеку заговорить с ней, как он попадал во власть ее живых зеленых глаз и был окончательно покорен живостью ее ума и манер. В шестнадцать лет ее выдали за Павла Михайловича Ласунского, который женился из-за приданого и не мог оценить достоинств жены, кроме единственного, что женился на юной девушке. Продолжая вести холостяцкий образ жизни, отдалив от себя жену, он по-своему «позаботился» о ней — окружил молодыми людьми из числа своих знакомых.
      Так  впервые  увидела  в  своей  гостиной    Маргарита Михайловна   Александра   Алексеевича   Тучкова   и   была поражена его красотой, молодостью  и мечтательной задумчивостью. Она полюбила и встретила полную взаимность. Но что оставалось ей, жене Ласунского, воспитанной в строгости и добродетели, с детства не склонной    к компромиссам с совестью. Только плакать ночами от несбыточности мечты и молиться. Ее мать узнала о несчастливом замужестве, а так как репутация Ласунского была везде  хорошо известна,  то развод был получен легко, и Маргарита Михайловна возвратилась в отчий дом.
     Вскоре  после  этого Тучков  приехал просить у  Варвары Алексеевны руки ее дочери и...    получил    отказ: «Я благодарна за честь, милостивый государь. Не скрою, это родство было бы нам приятно. Но дочь моя теперь в таком состоянии, что  мысль о брачных узах ей неприлична».
      Отказ произвел такое глубокое впечатление на обоих влюбленных, что с Маргаритой Михайловной сделалась нервная горячка, а Александр Алексеевич в тот же день начал сборы и неделю спустя в солнечный декабрьский день 1802 года отбыл за границу. Прежде в Германию, затем в Париж, под предлогом, что хочет совершенствовать свои знания в науках.
      ...Вещи были упакованы и устроены в дорожной карете, кучер уже сидел на козлах и ждал распоряжений. Уже перекрестила Александра на дорогу мать Елена Яковлевна, надавала наставлений и просила беречь себя, возвращаться поскорее, можно было ехать, но Александр  Алексеевич медлил.  Потом,  все  же    решивщись, подозвал к себе мальчика, на вид самого смышленого из тех, что собрались поглядеть на отъезд барина.
      —  Сбегай к Нарышкиным, барышне передай, она к  обедне сейчас выйдет, — быстро проговорил Тучков и  вдруг вспыхнул.
      Мальчик зажал в руке вчетверо сложенный листок и, ничего не отвечая на вопросы детей, припустился со двора.
      Александр еще раз оглянулся вокруг, подышал в ладони и потеребил перчатки, поправил воротник. Еще раз поцеловал руки матери, улыбнулся старшему брату Николаю, который, уже простившись с ним, смотрел из окна кабинета, и сел в карету.
      —  Но, милые, — в ту же секунду крикнул замотанный в тулуп кучер, и две вороные, весело хрустя на морозе упряжью, тронулись.
      А Маргарита Михайловна Нарышкина с этого дня стала обладательницей письма, в котором было стихотворение, написанное по-французски:

Qui tient mon coeur et qui l'agite?
C'est la charmante Marguerite
[Кто владет моим сердцем и кто волнует его?
Прекрасная Маргарита.]

      Оно поддерживало ее в годы разлуки и береглось ею как святыня до самой смерти.
      Прошло время, но их любовь не остыла. Через четыре года Александр Алексеевич обратился с предложением к Нарышкиным второй раз. Они дали согласие, и в 1806 году влюбленные соединились навсегда. Маргарите Михайловне было 25 лет, Александру Тучкову 29.
      Когда начался шведский поход, Маргарита Михайловна настояла на том, что поедет с мужем, переодевшись в мужское платье, в должности его денщика. Ей говорили о трудностях военного житья, лишениях, опасностях, отговаривали, но не уговорили.
      — Расстаться с мужем мне еще страшней, — ответила Маргарита Михайловна, и все отступили.
      У Тучковых и Нарышкиных была одна общая родовая черта. Выбрав какое-нибудь дело или человека, они посвящали ему всего себя без остатка, и иначе быть не могло. Это было в родителях, это передавалось детям.
      Солдаты полюбили жену своего начальника за простоту обращения, веселость, полное отсутствие жеманства и капризов. Она была добрым товарищем, и они изо всех сил старались скрасить ей тяжести военного похода.
      Вот как описывает писательница Т. Толычева состояние   Маргариты   Михайловны   во   время     какого-нибудь сражения:  «То она молилась, то прислушивалась к пушечным     выстрелам...    Но    все    было    забыто,      когда  прекращалась  пальба,  барабанный  бой  возвещал    о возвращении наших войск, и она выбегала на дорогу и узнавала   издали   всадника,   скачущего   впереди   полка».
      Перед Отечественной войной 1812 года полки Тучкова стояли в Минской губернии. У Маргариты Михайловны родился сын, названный Николаем, в честь старшего брата,  которого  особенно  любил  Александр   Алексеевич. По  желанию   Александра  молодая  мать   сама     кормила мальчика, несмотря на противодействие родных и докторов,  считающих  это  совершенно  неприличным   и  вредным. Маргарита любила своего сына с той страстностью, которую вносила во все свои привязанности.
      Узнав, что мужу приказано следовать в Смоленск, она настояла на том, чтобы проводить его. Полки двинулись.
     Дороги были скверные, шли медленно и под Смоленском остановились в маленькой деревеньке, чтобы переночевать. В избе было душно, грязно, спать приходилось на соломе, разбросанной по полу. Маргарита Михайловна ничего не замечала. Она не отходила от мужа, отвечала невпопад, мешала всем своей бездеятельностью и под конец дня расплакалась безо всякой причины. Александр подумал, что виновата дорога, устроил ее поудобнее на своих плащах и долго смотрел при тусклом свете свечи, как засыпает жена, как разглаживаются скорбные морщинки у ее губ, носа.
      «Скорей бы уже конец! — вздохнул он и тоже закры  глаза. — Уж после этого он меня отпустит непременно». И перед внутренним взором его замелькали радостные, летние картины: Николенька, Марго, тульское имение, голуби, малинник, охота.
      В 1810 году Александр Алексеевич Тучков уже подавал рапорт об отставке. Военная служба больше не занимала всех его мыслей. Хотелось уехать в тульское имение и заняться воспитанием сына. Император оставил его на службе со словами: «Ты еще понадобишься, скоро для таких, как ты, много дела будет».
      «Вот и дело, — подумал Александр, засыпая, — сделаем, и все. Скорей бы!»
      Маргарита Михайловна спала в ту ночь беспокойно. Сон не принес ей облегчения. Она видела себя идущей по незнакомому городу. Прежде город был ей интересен, и она с любопытством разглядывала улицы, дома, торговые лавки. Но потом какая-то однообразность, навязчивость вывесок на всех домах стала раздражать ее. Она решила внимательнее прочесть то, что там было написано. «Твоя участь решится в Бородине», — значилось на дверях, окнах, стенах. И вдруг тоска от этой надписи, ощущение, что ничему никогда уже не суждено сбыться. Бессмысленность и этого незнакомого города, и всей ее жизни. В страхе она проснулась. Разбудила мужа и спросила:
      —  Где это, Бородино?
      —  Бородино? — повторил Александр со сна, и вдруг холод прошел по его сердцу. — Что за фантазия? В первый раз слышу это название. Спи, Марго, спи.
      —  Нет, вели принести карту, я боюсь, — повторила Маргарита. Карту принесли, сели искать, но маленькое Бородинское село не было тогда еще известно, и на карте его не оказалось. На следующий день они простились,  и Маргарита Михайловна отправилась к родителям в Москву.
      1 сентября 1812 года она узнала о смерти мужа, убитого при Бородине. Известие сразило ее, но как только она поднялась с постели, то отправилась на поиски тела Александра.
      Была вторая половина октября. Погода стояла пасмурная, но сухая. Оставив вещи в усадьбе своей подруги, жившей недалеко от Можайска, Тучкова тут же послала в Лужецкий монастырь отслужить панихиду по убитым, а сама в дорожной карете поехала в Бородино. 
     Бородинское поле было завалено десятками тысяч трупов. «По невозможности предать их всех погребению земское начальство распорядилось сжечь их. И вот среди... пылающих костров... явились два лица в черных одеждах. То были вдова Александра... я спутник ее, престарелый инок... Колоцкого монастыря», — так описывает нам эту сцену Михайловский-Данилевский. После двухдневного бесплодного скитания среди трупов Маргарита Мнхайловна принуждена была вернуться домой. Пережитое так отразилось на ее здоровье, что домашние опасались за ее рассудок. Но она выстояла ради сына.
      Мальчик рос и с каждым годом все более делался похожим на отца. Маргарите Михайловне казалось, что он как цветок, колеблемый ветром, — так хрупок и прекрасен был его облик.
      Николай, с раннего детства тихий и задумчивый, был определен в Пажеский корпус в Петербурге, но по слабости здоровья жил при матери. Несмотря на юный возраст, он умел внушить к себе уважение. Как-то сверстники вздумали посмеяться, что в корпус его приводит нянька — мадам Бувье.
      — Прошу не шутить над нею, — впезапно побледнев, оборвал веселую болтовню юный Тучков, — она нянька, но любит меня как сына. — Смех оборвался.
      Николай Александрович Тучков умер в 1826 соду, 15 лет от роду (от сильной простуды).

      О мадам Бувье он сказал чистую правду. Верная француженка весь остаток своей жизни пропела в монастыре у его могилы и, умирая, завещала все свои сбережения на поддержание «неугасимого огня в лампадке». В  то же время любимый брат Маргариты Михайловны был сослан в Сибирь за участие в заговоре против царя в 1825 году.
      Она восприняла обрушившиеся на нее удары судьбы как знак свыше, призывающий ее покинуть мирскую, суетную жизнь и посвятить себя служению богу и утешению страждущих.
      Вот и все, пожалуй, что можно сказать о светской жизни Маргариты Михайловны Тучковой.
      Вся любовь земная, жившая в ее сердце, за эти годы исчерпала себя, ей ничего не нужно было более. Горе ее было не того свойства, которым часто кичатся женщины, с тайной надеждой устроить еще свою судьбу. Сердце сгорело, но сильная натура требовала деятельности. «Точно так же, как больной переходит с места на место, чтобы облегчить свои страдания, так и она переезжала, то из Бородина в Москву, то из Москвы  в Бородино».
      Сначала в 1818—1820 годах на Бородинском поле появилась маленькая четырехугольная церковь, простая по своей архитектуре и убранству. На стенах не было ни украшений, ни икон. Бронзовый иконостас расписан киевскими изографами. Рядом расположилась маленькая сторожка, где и жили долгое время Маргарита Михайловна и мадам Бувье.
      «Осенью дождь стучал по тесовой кровле, и свист ветра смешивался с завыванием волков, которые ходили стаями по полю», но в сторожке жарко горели свечи, Маргарита Михайловна вышивала церковную пелену и тихо беседовала с мадам Бувье о прошлом. У монастырской стены вдова Александра вместе с сыном посадила крошечный тополек в память о погибшем муже.
      В первые годы своей пустынной жизни Тучкова носила вериги, но здоровье слабело от этого, и митрополит  Филарет, друг и наставник ее, потребовал, чтобы она отказалась от испытания. В 1833 году начала строиться женская община, в которой «Маргарита Михайловна не позволяла себе таких удобств, которыми не пользовались все сестры». В 1838 году в Троице-Сергиевой лавре она приняла малое пострижение, и община преобразовалась в Спасо-Бородинский монастырь. В 1840 году она приняла большое пострижение в лавре и сделалась первой игуменьей Спасо-Бородинского монастыря,  Марией.
      Задуманный как место увековечения памяти мужа, монастырь превратился в памятник всем погибшим здесь воинам. На это толкнула Маргариту Михайловну сила, которая даже более любви к мужу питала ее сердце: «Эта сила — любовь к Отечеству, наследственное, родовое преимущество именитого рода Нарышкиных и доблестного рода Тучковых». Так пишет о ней в 1875 году писательница Новосельцева Е. В., работавшая в издательствах «Русского вестника», «Русского архива» под псевдонимом Т. Толычевой.
      Игуменья Мария помогала крестьянам соседних деревень лекарствами, деньгами, советами. Всем обездоленным, отвергнутым находилось место под ее крышей. Отказа не было никому.
      В своей комнате она держала любимые вещи мужа и сына и до конца своей жизни берегла их. Часто в сильном волнении простаивала она часами у могилы сына, шептала вслух его имя, лицо ее темнело, и тогда монахини всеми силами пытались отвлечь ее, доказать, что она неодинока и любима.
      К этому времени тополь разросся, стал могучим, как зеленая крепость. Он был почти единственной отрадой Маргариты Михайловны. И она не раз говорила, что в этом дереве жизнь всей ее семьи: «Это вам обо мне останется», — просила она монахинь заботиться и беречь его.
      Вот строки из письма к подруге, они показывают, что боль по утраченному никогда не покидала ее: «День походит на день: утреня, обедня, потом чай, немного чтения, обед, вечерня, незначущее рукоделие, а после краткой молитвы — ночь. Вот вся жизнь».
      «Время и жизнь не пощадили ее. Она сильно сгорбилась, посох стал необходимой для нее опорой. Медленная походка изобличала усталость и страдание. Ей минуло 72 года». Умерла Маргарита Михайловна в 1852 году, 29 апреля, и похоронена в Спасской церкви монастыря. Перед своей смертью Маргарита Михайловна Тучкова заложила новый храм, отблагодарила всех людей, окружавших ее за эти годы, а также сожгла все письма родных, друзей и своего мужа.
      Новая игуменья монастыря захотела расширить дорожку и приказала монахиням срубить и выкорчевать тополь. Целый день в монастыре стоял тяжелый стон. Стонало могучее дерево, не желающее расставаться с корнями, стонали и плакали монахини, против воли расстающиеся с памятью о любимой «матушке». К вечеру с оглушительным треском, как с криком, тополь рухнул и накрыл собой почти весь двор монастыря.
      Так с корнями вырывалась из земли и из сердец память. Вырывалась, но не вырвалась... Бесполезно тягаться уму и умыслу с землей и сердцем...

*  *  *

      О Тучковых я начала писать в административном корпусе музея «Бородинской панорамы». Белый двухэтажный домик утопал в пышной зелени августа. По странному совпадению эти строки писались как раз в годовщину Бородинской битвы.
      Меня устроили на втором этаже, около библиотеки, за прочный дубовый стол. Над столом — портрет молодого Пушкина. Мне очень хорошо работалось там. Я разбирала любезно предоставленные мне сотрудницами музея книги прошлого века. Михайловский-Данилевский, То-лычева,  личные  записки  Сергея  Тучкова...    Книг  было  много. Еще больше было моих спутанных мыслей, чувств и заботы обо мне и моей работе служительниц музея-панорамы. Узнав, что моя цель написать о Тучковых, они разволновались: «Это очень хорошо, благородно», — и по нескольку раз в день поднимались ко мне на «антресоли» справиться, как дела, поделиться тем, что могли узнать для меня или вспомнить.
      —  Знаете, — сказала я однажды сотрудницам музея, — за целый день так погружаешься в их мир, что, когда выйдешь отсюда, с трудом воспринимаешь действительность. Колонны машин, люди, сидящие на лавках с пакетами пончиков, очередь за газировкой — как во сне: зачем, откуда, почему?
      —  Ах, Марина, — улыбнулась одна из них, — я уж десять лет вся тут, — она обвела рукой кабинет, старинные литографии, портреты в тусклых рамках на стенах. — Остальное, как во сне. Вот такая история, — закончила она, и было непонятно, то ли последними словами она показала, как удивляет ее до сих пор все это, то ли подчеркнула магическую силу прошлого.
      В последний свой день работы в панораме я ещё раз подошла к памятнику Кутузову, у подножия которого, плотно окруженный военными товарищами, сильно развернувшись вправо, грустно вглядывался в лица, толпящиеся у памятника, убитый 173 года назад Николай Тучков. Мы встретились взглядами.
      «Я помню о вас, постараюсь, чтобы многие помнили и  не  разглядывали вас бессмысленно,  как чужого...»
     «Зачем?» — ответили его глаза.
      «Зачем? Зачем, зачем?» — стучало у меня в висках всю обратную дорогу. «Затем, что так надо», — ответила я сама себе. Поначалу я думала связать два столетия. Вести свой дневник, со всем, что я вижу, слышу, думаю, ежгедневно, и включить в него отрывки из дневников Тучковых, из записок о них, их современников, детей, товарищей, Я тут же представила себе, как это могло выйти, и... отказалась от задуманного. Точно объяснить   почему, не могу. Я много еще не могу объяснить точно, но полагаюсь на свое сердце, чувства.
      Так вот, я почувствовала, что это не выйдет. Одно будет просто привязано к другому. Слияния, глубины от этого соединения жизней и времен не произойдет. Потому что все, что я напишу о себе, можно будет без труда опустить или вычеркнуть вовсе, а все, что о них... Важным останется только то, что о них.
      И я отказалась от такого приема, постаралась сама раствориться и уйти насколько возможно в их время, в их жизнь.
      Не знаю, чем это объяснить. То ли я и мои двадцатилетние сверстники еще не успели как следует послужить Родине, а Тучковы подавляли своей прожитой жизнью. То ли они были самостоятельнее нас в свои двадцать лет, и от этого решительнее в поступках и цельнее в своих стремлениях, в определениях добра и зла, правды и подлости, трудно сказать.
      Одно очевидно. Если мы явимся преемниками такого отношения к Отчизне, то и наше поколение оставит о себе добрую память.
      На серебряном кубке, поднесенном Павлу Алексеевичу офицерами артиллерийского полка, значилось: «...с признательностью за благородство». Но не это главное. А то, что Павел Тучков всегда «бывал впереди». Что Сергей Алексеевич Тучков «служил не лицам, а долгу, своей совести и любимой Отчизне».
      Что Николай Тучков всеми личными выгодами «жертвовал благородству своему», а Александр везде «отступал последним». Главное то, что Маргарита Михайловна более любви к мужу движима была любовью к Отечеству, когда «увековечила вперед монаршей признательности» память героев Бородина и прослужила им всю жизнь.
      Секрет привлекательности и славы Тучковых прост. Они честно служили Отчизне, «желая ей только процветания и славы». Ей, а не себе. Им было достаточно того поля деятельности, которое было у них под ногами и перед глазами. И думается, именно потому, что жили такие люди и все лучшее, что было в них, передали своим детям, те — внукам, и так до нас — мир существует, и не забыты такие простые истины, как то, что человек обязан быть честным, деятельным и верным с начала и до конца своей жизни. Это так же естественно, как то, что ночь сменяет день, после летнего дождя бывает солнце, а мы живы, пока поддерживаем и сострадаем друг другу.
      Хочется закончить словами внучки Алексея Алексеевича Тучкова, самого старшего из братьев, Натальи Алексеевны Огаревой: «У семьи Тучковых было много знатных гонителей, и если она уцелела, то только благодаря характеру всех ее членов, отличительные черты которого были: прямота, бескорыстие, честность, отсутствие всякого  искательства  при  дворе  и... храбрость!»