Неизвестная Женская Библиотека

Последним ударом был приехавший на постоянное место жительства брат из Красноярска. Проворочавшись без сна всю ночь, на следующий день он поймал за руку Элку, втащил в комнату и затворил дверь.
     — Меня душат магнитные поля, они всюду, — прошептал он с видом, с которым обращаются к нормальным людям все сумасшедшие в литературе, и кинематографе, то есть сделал «страстные» глаза и приложил палец к губам. Элка ошарашенно огляделась и увидела, что все кровати сдвинуты, магнитофон «Маяк» разобран, а все стены и потолок оплетают тоненькие проводочки, которые образуют что-то наподобие гамака над общим изголовьем.
   — Сегодня должно быть лучше, — голосом, постепенно переходящим из замогильного в ликующий, доверительно сообщил ей брат и подмигнул. Затем он широким взмахом обвел рукой комнату, как бы с возвышения показывая, как ему легко, свободно и приятно здесь жить.
     — Все. Хватит. Я выхожу замуж за Глиновского, — объявила на кухне Элка матери, тихой болезненной старушке, которая заранее была на все согласна.
     — Папе пока не говори, — пролепетала она и испуганно замолчала, потому что в кухню ввалился папа...
     — Сидите, опенки, — прогремел он и сплюнул на влажный еще после мытья пол.
     — Отъедь, — огрызнулась Элка и ушла гулять.
     Так было всю ее жизнь. Разнообразие внес разве что братик. Элка ходила туда-сюда по темной улице и ворошила грязными сапогами прелую листву. Она щурилась на свет проезжавших мимо машин и под унылые завывания ветра видела себя в чистенькой отдельной квартирке, закутавшуюся в плед, убаюканную густым шумом кофейника. Вовсю    работает    телевизор,    льется вода в ванной, звонит телефон. И все это чисто, уютно, интеллигентно. Не то что дома, где даже дверной звонок матерится, а не тилинькает. На диване сладко свернулся клубком кот, или пес, или муж. Не важно кто, важно, как. Элка ежится, кутается в давно не новую куртку. Зевает. И всплывает брошенное сгоряча: «Выхожу замуж за Глиновского». Почему за Глиновского? А! Можно и за Глиновского! «Помечтай, помечтай!» — ухмыляется она в темноте, бредет в телефонную будку, озябшей рукой теребит записную книжку, отыскивает букву Г и вместе с двушкой проваливается в бесполезный разговор.
     С Глиновсим она познакомилась на Пицунде в студенческом лагере.
   — Тянет меня к молодежи, — смущенным басом оправдывался специалист по фольклору и вдруг запел. «Вдоль по Питерской», да так здорово, что Элка хлопала в ладоши громче всех.
   — Я, Элла, женился бы на вас, — усаживая ее поудобнее в зеленые «Жигули», поообещал он ей уже в Москве, — вы такая здоровая, молодая, характер у вас легкий, веселый, детишки справные будут, но, видите ли, мне уж надо наверняка, не в том я возрасте, чтобы ошибаться.   — Он смущенно хихикнул. — Сорок девять лет — не шутка. Промаха не должно быть.
     Элка хрустела виноградом и открыто улыбалась — «не понимаю». На самом же деле прекрасно знала, куда он гнет, время выигрывала.
   — Мне бы поближе вас узнать, — льнул Глиновский, — и если и тут все в порядке, то хоть завтра в загс.
   — Будем видется — узнаете. Все от вас зависит. Вы человек занятой, командировки, конференции.
     Все прекрасно понимала Элка. В жизни она тертый калач. Двадцать пять лет даром не прошли. Школу с золотой медалью окончила вполне сознательно. Училась и работала одновременно — приодеться хотелось, и местечко в дальнейшем непыльное иметь. Так что по себя твердо знала. Звезд с неба не хватает, но свое от жизнить взять должна. Упорство есть, а цель? Когда живешь в одной комнате с таким папашей, матери все деньги на жратву отдаешь, а книжки при этом о любви читаешь, к замужним подругам в гости ходишь, то снится каждую ночь отдельная чистенькая квартирка, отдельная чистенькая кроватка и отдельная чистенькая жизнь.
     Советоваться относительно такого решительного шага Элка пришла сразу к двум подругам — Люсе и Сане. Если бы просто увлечение, мальчики, любовь, конечно уж, таким маразмом не занималась бы. Подругам этим Элка доверяла. Ушлые. Ситуацию просекли сразу, лишних эмоций тратить не пришлось. Посовещавшись, покурили и благословили.
     — Уступи, хуже не будет, ты его темпераментом доконаешь. У него сейчас вторая молодость к концу подходит, так он после этого совсем ручной станет.
     И Элка осталась. Осталась и привыкла. Привыкла и прикипела. Вот какая штука вышла. Глиновский привел ее в отдельную чистенькую квартирку, и обставлять ее они стали вместе. Весь день был заполнен до отказа, и жизнь ее приобрела   теперь некую законченность. Как будто она ехала по гладкому шоссе на негнущейся доске, и это был ее досуг, и ее работа, и ее жизнь. И ехать ей было уверенно и удобно. Глиновский был щедр. И ценил Элкин вкус. Они катали по магазинам, подбирали мебель,   потом   Элка   подшивала   занавески,   чистила   ковер, варила кофе, а под окном сверкали на осеннем солнце   зеленые   «Жигули»    и   сверкал   улыбкой   помолодевший Глиновский, расставляя на столе угощения, а ночью Элка просыпалась не от пьяной ругани, не от тихой суеты двоюродного братика, а от здорового, мерного похрапывания фольклориста и потрескивания, шуршания новых тяжелых гардин. И друзья у Глиновского были солидные, и разговоры у них обнадеживающие.
     Домой Элка входила теперь как в подземный переход. На секунду окуналась в сырую тьму — и назад, к теплу и свету. Другой жизни она себе теперь не представляла, течения времени не замечала и даже перестала настороженно ждать, когда же Глиновский предложит расписаться. Все и так было незыблемо и непоколебимо.
     Случилось так, что Глиновский срочно отбыл в командировку и не позвонил в предполагаемый заранее день своего приезда. Элка промаялась дома двое суток, с нетерпением ожидая момента, когда можно будет вернуться к жизни из спячки и запустения. Дома она была теперь совсем чужая, ни с кем не разговаривала, а брату пригрозила психолечебницей, и он вдруг стих и бросил чудить. Все здесь было так невыносимо, что она твердо решила больше не возвращаться. Упаковала сумку, сделала химию в парикмахерской, маникюр, и когда знакомые расспрашивали ее о житье-бытье, рассказывала о муже, квартире, хлопотах. На третий день Элка не выдержала и поехала к Люсе и Сане, где выпила вина. Спиртным, надо заметить, Элка никогда не злоупотребляла. От него ее тянуло в сон. Но подруги совсем душу растравили. Жаждой подробностей и смелыми планами Элкиной дальнейшей жизни. «Ну все, хватит, поеду домой», — зевая, поднялась в десять вечера погрустневшая от вожделения Элка, а поехала к дому Глиновского, хоть на окошки посмотреть, «Жигули» руками потрогать. Приехала и глазам своим не поверила. В окнах горел свет. «Быть не может», — ахнула Элка. Проверила. Третий этаж. Два крайних окна слева. Точно, горит. И все внутри у нее сжалось до комочка от волнения, радости, благодарности. «Глиновский ты мой, миленький?» — прошептала Элка совершенно не свойственный ей набор слов и покраснела. Она даже не успела понять, как ждала его, как соскучилась, как хотела приблизить свое нехитрое счастье, только почувствовала, что любит сейчас весь мир и становится такой доброй, доброй до умиления. «Мамочка», — проговорила    Элка   дрожащими   губами, взлетая по лестнице и проглотив сухой, острый ком в горле. Нажала звонок. Внутри послышалась возня и быстрый перебор ног. Дверь не открывали.
     — Что же ты, миленький, не открываешь? — вслух произнесла размягченная Элка и еще раз позвонила.
     Топот усилился, послышался шепот, что-то скрипнуло, и дверь наконец-то приоткрылась. На пороге стоял смущенный, взъерошенный Глиновский в майке и тренировочных штанах, а из-за его плеча выглядывала средних лет женщина с темными следами туши под глазами, в пестреньком фланелевом Элкином халате. Вышла тягостная немая сцена, прерываемая только вздохами Глиновского.
     — Извините, — тихо и отчужденно, как будто не туда попала, проговорила Элка и опрометью бросилась вниз.
     — Элла, Элла! — уныло, словно прочищая горло, басом крикнул ей вслед Глиновский, и дверь захлопнулась.
     Элка сидела в вагоне метро. Она ни о чем не думала, не плакала, не вспоминала. Ей казалось, что она едет домой после тяжелой, изнурительной работы зимой на свежем воздухе. Ее клонило в сон, мысли   путались   и рвались как ниточки, которые с тщательностью паучка натягивал дома ее брат. Ей хотелось думать, что того, что случилось, не было. Она так и думала. Точнее, просто дремала, прислонившись головой    к    боковому поручню. Она совсем не заметила,    как    рядом    расположился молодой человек лет тридцати в безукоризненном сером костюме, в модной кепке и с   дипломатом   в   руках.
     — У вас случилось несчастье?! — горячо и утвердительно прошептал он ей в ухо и стиснул ее большую безжизненную ладонь. Элка тупо посмотрела на него, и вдруг до ее дремлющего мозга дошел ужасный смысл его вопроса. С молниеносной быстротой сменяя друг друга, пронеслись в ее голове надежды, планы и еще не покинувшее ее ощущение нерушимости того, что она имела. Она вдруг зажмурилась, скрипнула зубами, и все внутри у нее закачалось и завыло от животного горя.
     Элка тряхнула головой и заставила себя взглянуть в его лицо. Впалые щеки, скорбная складка между бровей и пронзительные голубые глаза, которые глядели с неподкупным состраданием. Совершенно бессознательно Элка придвинулась к нему, ей вдруг захотелось ощутить простое человеческое тепло и расположение.
     — Мне очень плохо, — покорно согласилась она.
     Совершенно незаметно для себя они оказались в ресторане.
     — Будьте к нам поласковее, дорогой, нам плохо, — просто, как ребенок, попросил голубоглазый официанта, и тот уплыл очарованный. Элка ела ромштекс с крекером и рассеянно слушала своего спутника. Она плохо понимала, о чем он говорил, зато было совершенно очевидно, что сердце ее и желудок отогреваются, наполняются теплом рядом с ним.
     — Сейчас все пройдет, станет легче, — как заклинание твердил он и пил только кофе. Они даже потанцевали, и Элка, возвращаясь к столику, доверчиво держала его под руку. Ей было, как во сне, туманно и как будто так и надо, по какому-то заранее задуманному сценарию. Она ела и пила, пила и ела. Улыбался официант, заботливо склонялся к ней голубоглазый, танцевали и целовались в танце чужие, нарядные люди, и затихала, притуплялась ноющая боль внутри. Очнулась Элка в такси, когда они выехали уже за Окружную дорогу. Она испуганно вскинула голову и встретилась с твердыми всепонимающими глазами. «Вы же со мной, не волнуйтесь, — успокоил ее взглядом голубоглазый. — Нам нельзя сейчас расставаться. Если вы уедете, я не смогу до конца вывести вас из стресса. Вы верите мне?»
     Элка сонно кивнула и преклонила голову. Он привез ее в чистенькую отдельную квартирку в пятиэтажном доме, усадил на стул в пятиметровой кухне.
     — Видите ли, — Элке было легко и просто откровенничать, — когда я выпью немного, я очень хочу спать, так сильно, что засыпаю даже стоя. Мне нужно поспать хотя бы несколько часов, и все будет в порядке. Нельзя ли мне прилечь?
     — Конечно, конечно. Я провожу. — Молодой человек торопливо и услужливо повел ее в комнату. — Сейчас час ночи. Ложитесь, я не буду мешать. Пойду пить чай.
     — Спасибо. Вы очень хороший человек, — широко зевнув, хотела улыбнуться Элка, но забыла и завалилась на кровать. Она заснула, но вскоре проснулась от страха. Голубоглазый был рядом. Реакция у нее была молниеносной. Она оттолкнула его и, опрокидывая стулья, бросилась к двери. Такой прыти голубоглазый от нее не ожидал. Элка металась уже по лестничной клетке, громко вопила и барабанила во все двери на этаже. Голубоглазый выскочил за ней.
     — Отстань! — кричала Элка и брыкалась. Одна дверь приоткрылась на цепочку, и пустые линзы очков уставились в темноту. Элка бросилась к двери. Та тут же захлопнулась. Неожиданно снизу раздался грохот, и через секунду на площадку выбежал парень в трусах и с топором. Голубоглазый пискнул и сиганул к себе. Элка прислонилась к стене.
     — Пошли, пошли, — неуклюже взяв ее за локоть, приказал парень и, перехватив поудобнее топор, увел к себе. Как только Элка очутилась в маленькой душной комнате, пережитый страх и хмель сделали свое дело. Она начала засыпать. Не зная, чего можно ожидать от человека в трусах и с топором, точнее, очень хорошо зная, Элка боролась с собой как могла.
     — Послушай, — сказал ей парень, — я вызвал такси, ко мне жена утром приезжает. Давай отвезу тебя домой. — Элка равнодушно смотрела на него и клевала носом. — Адрес-то у тебя какой? — снова потряс ее за плечо парень.
     Адрес — единственное слово, которое заставило напрячься. Она порылась в себе. Внутри было пусто, на уме вертелся только адрес Глиновского..
     В четыре часа ночи парень поставил Элку перед дверью и позвонил. Дверь открыл Глиновский, в других уже, как показалось Элке, тренировочных штанах, какой-то взмокший и виноватый. Парень поздоровался, провел Элку в коридор, потом развернулся и захлопнул за собой дверь. На дрожащих ногах Элка протрусила в комнату и рухнула в кресло. Тут же из комнаты выскочила встрепанная женщина и начала что-то истошно кричать прямо Элке в ухо. Глиновский бегал по комнате и пытался успокоить обеих. На самом деле успокаивал он себя и женщину, потому что Элка была тупа и спокойна, как остановившиеся настенные часы с кукушкой.
     — Элла, — шумно вдыхая, говорил Глиновский, как будто собирался запеть песню. — Элла. Это подруга моей юности. Она нашла меня.
     Элка молчала, даже не пытаясь вдуматься в его слова. Это только распаляло его красноречие. Он разразился какой-то длиннющей речью о взаимопроникновении, ушедшей молодости, о памяти сердца и долге. Женщина благодарно плакала и пила воду прямо из чайника. Элке тоже захотелось воды, и она молча протянула дрожащую руку по направлению к подруге юности. Та убежала в коридор. Через полчаса она вошла в комнату аккуратно причесанная, подкрашенная и в своем платье. Элка всмотрелась в нее и поняла: Глиновский не врал, это действительно была подруга его юности. Элку это почему-то успокоило, и она прикрыла глаза.
     — Элла, что же нам делать? — услышала она взволнованный голос Глиндвского, — надо же что-то решать.
     — Спать, — ответила Элка.
     — Или вы, или я, понимаете, — лицо женщины исказилось и стало змеиным.
     — Спать, — повторила Элка, — умоляю, немного поспать.
     — Какой сон, — горько проконстатировал Глиновский, — встряхнись.
     Но Элка впала в полнейшее оцепенение. Они долго тормошили ее, задавали какие-то вопросы. Элка поднялась и лениво заходила по квартире, ища, куда бы скрыться.
     — Удивительно упряма! — заключила в шесть утра подруга юности. Это было неправдой. Элка упорствовала только в одном: она хотела спать, и ей было страшно и непонятно, что именно это ей и не разрешали. В конце концов она схватила какую-то книгу и кинула ее в женщину и Глиновского. Они отступили, но через несколько минут атака возобновилась. Тогда Элка ушла и бессмысленно маячила во дворах и на автобусных остановках.
     Потом она вошла в какой-то подъезд, поднялась на какой-то этаж, и только тут поняла, что опять у двери Глиновского. Об нее споткнулась молодая женщина, которая несла тяжелую сумку. Элка хотела извиниться, но извинилась женщина, и только тогда Элка поняла, как она жалка и несчастна. Женщина скрылась в соседней двери. Из квартиры пахнуло супом и тихим семейным благополучием. Элка стояла на резиновом коврике, продрогшая до костей. Она вспомнила голубоглазого, парня с топором, все свои загубленные надежды, отца, брата, и от злости, от безысходной ярости к тем, кто заставил ее пережить все это и жить   по-старому,   может,   всю оставшуюся жизнь, размахнулась и со   всей   силы   дала в дверь ногой. И дверь слетела с петель и ровно легла в коридоре.
     Твердо, строго и прекрасно вошла Элка в комнату, сняла сапоги, куртку, легла на двухспальную софу и заснула — чисто, уютно, последний раз в этом доме. Когда проснулась, то была свежа и спокойна. Кошмар растаял, улетучился, исчез. Она чувствовала себя здоровой полноценной Элкой, которая твердо стоит на земле. Она умылась ледяной водой, причесалась в коридоре у зеркала, и, уходят положила на обеденный стол записку, а сверху карандаш. «Я от тебя ухожу. Элла».