Вход   Регистрация   Забыли пароль?
НЕИЗВЕСТНАЯ
ЖЕНСКАЯ
БИБЛИОТЕКА


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


Назад
Времена года

© Кретова Марина


Сентябрь

      Вечером позвонил Женя.
      —  Все нормально? — спросил он.
      —  Все нормально, — сказала Маша, — тебя разыскивала Рита.
      И дала Ритин телефон:
      —  Звони!
      —  Да. Во как бывает. А у тебя  тепло. Пока.
      —  Ну и дура же, — выругала себя Маша, держа опустевшую трубку.
      Потом  позвонила  Рита.
      —  Тебя  Кторин  разыскивал, — зачем-то сказала ей Маша. — Я дала ему твой телефон.
      —  А у него есть?
      —  Есть.
      —  Дай сама звякну.    
      В этот день больше никто не позвонил.

Октябрь


     Время  передвинулось на час, и Маше стало казаться, что каждый день начинается с прошлого.
     «Лера, — писала Маша шариковой ручкой, вдавливая слова в бумагу, — я совсем не умею рассказывать, не умею советоваться, как лучше поступить. Ты знаешь,   мои   отношения   с   Леонидом   продолжаются.  Он ведь   и   в   школе всегда   неотлучно   был   где-то рядом.  А я с привычками вообще трудно расстаюсь. Но летом мы как-то ехали с Женей Кториным в метро, молчали,  и вдруг я почувствовала, что горжусь этим. Было ощущение прямо-таки самодовольства от того, что все смотрят на нас,  а мы вместе.  Со мной такое впервые.  Он ко мне в гости приезжает, помирил нас с Леонидом однажды.   А  тут  как-то  пришел,   сел  и   смотрит,  я  тоже смотрю на него и думаю: совсем я, видно, в людях не разбираюсь,  не  могу  понять,  что у человека в  глазах, о чем он думает. Неуловимое лицо у него, как будто в воду смотришься.  И еще, Лера, у него на каждой рубашке   рукава  краской  запачканы.   Он   мне    от   этого
как-то ближе».
     Лера  и   Маша  раньше  учились  в  одной   школе,   и дружба у них была старая. Лера была строже, принципиальней  и казалась   старше.   Она  всегда   заступались за Машу в школе, во  дворе.  Маша была мягче, общительнее.  Каждая мечтала походить на  другую, но  себе изменить не могла. Они были неразлучны. Им казалось, что  вместе   они  обладают   всеми  достоинствами   сразу. Рита  стояла между  ними  и посмеивалась  над  обеими. Она    была    двоюродной    сестрой    Леры,    училась    на  художественно-графическом   факультете   и   познакомила  их с Кториным, Сергеем и другими. С Машей  она  вышучивала Леру: она у нас  принца ждет.
      —  А ты не ждешь? — как-то спросила ее Маша.
      —  Некогда мне. А потом, кто вам сказал, что принцы не врут и у них никогда не болят животы? Все  одинаковые.
     Маша не  знала, как ей защитить   Леру,   и поэтому  сказала:
      — Ну и что, я тоже жду.
      — Да ты у нас такая сентиментальная, что из любого парня принца сделаешь... в уме, — рассмеялась Рита.
      Маше она могла все сказать, а при Лере молчала. Потом они уже позабыли, кто с кем кого познакомил, перезванивались и встречались запросто. И им самим, наверное, было непонятно, нуждаются  ли они друг в друге  или видятся  просто по привычке. В юности редко задают себе такие вопросы. Слишком много  интересного  вокруг и почти  нет разницы, кто с тобой  рядом. Все свободны.
      Письмо Маша не дописала. А о Кторине Лера и сама знала.


Январь


     За несколько дней до Нового года за толстыми стеклами  витрин  появились синтетические  елки с хлопьями  ваты, серой, как и снег на улицах.
      Новый год Маша встречала у Леры — с ее мамой,  папой и старенькой бабушкой. От шампанского у бабушки закружилась голова, и она ушла спать, не дождавшись Шульженко. Впрочем, Шульженко в тот вечер вообще не показывали.    
      Под утро, когда телевизор выключили, приехала Рита. Она вошла в распахнутой дубленке, от нее пахло снегом и чужим весельем. Снег растаял, веселье прошло. Рита подсела к столу, и Маша с неожиданной  нежностью посмотрела на нее, подумала, откуда это, и поняла: Кторин.
      —  С Новым годом, Рита, — сказала Маша, и тут же раздался телефонный звонок. Лера передала трубку Маше:
      —  Тебя!
      —  Семова, здорово! Желаю  неподъемный  воз  счастья.
      —  Спасибо, Женя, только это очень много. Придется помочь нести, — невесело отшутилась Маша. — Риту позвать?
      —  Нет. Я тебя послушать хотел.
      —  Правда не надо?
      —  Правда.
      Маше сделалось жалко Риту.
      — Кторин звонил? - из комнаты спросила Рита. —  Пошел он!    
      Они заснули, как три сестры, на одной кровати. Засыпая, Маша уже знала наверняка, что увидит Кнорина.
      Песок был горячий и тек из-под ног, как вода. Девушка бежала  вниз и смеялась. Бег во сне обычно двух видов: первый — это когда  ноги  ватные и на них гири, ты перебираешь ими на одном месте, а за тобой бежит кто-то такой, что лучше не оглядываться, а из последних сил переставлять, переставлять ноги, до пота, до крика, до пробуждения. Девушка часто   так бегает.   А   второй  бег — полет. Ног  нет, они мелькают, как  велосипедные спицы,  руки,  как  мельничные   крылья,  в  груди  что-то  раздвигается до сладкой  боли, до изнеможения. Она летела с песчаной горы  и от счастливого страха и от огромного желания  признаться  пыталась схватить за руку того, кто бежал рядом, но он  вырывал руку, не давал зацепиться. Так и бежали.


Телефонный разговор 1 января


      —  Здравствуйте,  Варфоломея Дорминдонтыча  попросите, пожалуйста!
      —  Здесь таких  нет... Женя, Женя! — запоздало  кричит Маша в пустую уже трубку. — Женя!


Апрель


     Маша решила стать обычной женщиной, как все. Чтобы приходить домой, стирать, готовить на двоих, советоваться по телефону с подругами о воспитании и болезнях детей и каждый разговор неизменно начинать словами: «А вот мой муж...» — забывая при этом, что все это сию минуту могло быть с Леонидом. Она хотела замуж за Кторина и теперь уже спокойно признавалась себе в этом. Она решила быть как все и прибегала к испытаниям, проверенным  веками приемам: перестала с ним спорить, никогда не звонила сама, пыталась разбудить в нем ревность, становилась то высокомерной, то жалкой, плакала, обижалась, прощала, пыталась совершать странные поступки и в анонимной анкете, которую раздали в институте под названием «цель и средства общения», написала, что хочет замуж  за К.
      Но Кторин ускользал. Единственное, чего она добилась, было обещание быть друзьями. Иногда ей становилось стыдно. Она замечала в его глазах усмешку и понимала, что он  видит все ее уловки. В такие дни ей хотелось перестать существовать, и тогда она всю боль отвергнутой женщины выплескивала на спокойного, невозмутимого Леонида. Все это Маша видела как бы со стороны, как поступки чужого человека. Она смотрела на себя глазами Кторина и чувствовала, что действительно ему  чужая.
      Кторина любили все. У него было много друзей, точнее, знакомых, потому что со знакомыми можно  видеться  часто и не говорить о себе  вовсе — Кторин мало о себе рассказывал. Больше о нем знали понаслышке. Никто не умел создавать столько сложностей в жизни, как Кторин, и уходить от  них, будто  их и не было.
      Кторин  хорошо пел, рисовал, писал стихи, а также мог столярничать и мастерить всякие смешные штуки, вроде нитяных абажуров и половиков из жженой пробки. Два года он проучился в художественном училище, один — в строительном институте. Отовсюду ушел и теперь снова готовился в какой-то вуз. Институт Красоты — отшучивался он, так как скрытности своей не изменял.
      Однажды Сережин отец предложил Жене работу — иллюстрировать рассказы. Сережин папа был шутник и большой  друг молодежи.
      — Работать надо весело, — учил он Женю, — прочитал  рассказик  и  шпарь  морды  своих дружков.
      И с этими словами он отдал Жене рассказ о Пашечке, подхалиме и лизоблюде. Через три дня Кторин  принес  работу. С маленького кусочка  ватмана на редактора смотрел его портрет. Этой шутки Сережин  папа  не  оценил. Еще Кторин  любил  совершать просто  дурацкие  поступки. Однажды  зимой он  пел песню на парапете и свалился  в воду. Его приятель, пытаясь помочь ему, упал тоже. Пока остальные  ребята бегали за помощью на шоссе, они   плавали в ледяной воде. Приятель плакал, Кторин  допел  песню.   Прохожие  вместо  сочувствия  весело смеялись.  Друзья,  остановив  машину,  спустили  в  воду трос. Женя  поймал его, раскачал и швырнул приятелю. Дальше с напутствием:  «Живи за двоих»  — выгреб на середину реки и затерялся в клубах  пара. Потом  он  лежал в больнице с воспалением  легких и Маша  приносила ему малиновое  варенье и книги.
      Кроме этого, у него были еще причуды — он  не мог  ударить человека и радовался, что он, Кторин, не  гений.
      — Понимаешь, это обязывает, — пояснил он, и Маша сделала вид, что поняла.
      Иногда  проносился слух, что Кторин  пьет, разумеется, от несчастной  любви, и вокруг него сразу появлялся  рой женщин — они  его жалели; и тогда он сбегал в деревню, где что-то строил и пилил.
      В апреле время вернули на прежнее место, и Кторин вдруг стал чаще заходить, иногда даже засиживался допоздна. Маше было страшно спугнуть его, и она стала благоразумней. Но иногда срывалась:
      —  Женя, — трясла его за плечи,  — я не могу так  больше жить. Он хмурился:
      —  Опять плакаться будешь?
      —  Поверь мне, умоляю тебя, все должно быть очень  хорошо.
      —  Что ты меня как девку   красную  уговариваешь?
      —  А что мне остается, не могу я без тебя.
      —  Так я же здесь, — ухмылялся Кторин.
      —  Я не гордая?
      —  Не в этом дело, королева. Не пара мы. О! Фольклором говорю. Ничего мне не надо. Когда у меня  будет много денег, я сделаю тебе королевский  подарок и подгляжу в замочную скважину, как ты радуешься, Сечешь?    
      —  Все, Кторин, конец, выкатывайся отсюда.
      —  Нет,  Семова,  не уйду.    Боюсь    один    на    улице  ночью.
      Залег в кресло с ногами, скрючился:
      —  Укрой меня чем-нибудь и купи себе крокус, — за  бормотал, — замечательный  цветок.


Май.  Телефонный  разговор


     —  Как поживает королева?
      —  Нормально.
      —  Как ее здоровье?
      —  Тоже.
      —  Значит, все отлично.
      —  Нет, все плохо, все ужасно, Женя. Я совсем одна. Леонид, наверное, никогда больше не придет.
      —  Почему?
      —  Он  сделал мне  предложение.
      —  Когда  человек  уже  что-нибудь сделал, он  сделает  и  еще  что-нибудь, так что  не паникуй.
      —  О!!!
      —  Ты что?
      —  От  злости  трясу  телефонную  трубку.
      —  Перестань, сломаешь.
      —  Я и так все кругом ломаю. Женя, приезжай ко мне сейчас, слышишь?
      —  А к чему меня это будет обязывать? Сделать тебе еще одно  предложение?
      —  !!!
      —  Позвони-ка Лене.
      —  Не  позвоню, и ты мне можешь больше не звонить,  трус.
      —  Как ты догадалась? А вот не звонить обещать не  могу!


Июнь. Записка на двери


     Семова! Уже пятый день, как бездомный пес, скребусь в закрытую дверь. Завтра уезжаю в деревню. С  приветом, Кторин.


Июнь. Телефонный  разговор


     —  Маша, привет.
      —  Здравствуй, Женя, я думала, ты уже уехал.
      —  Нет, я еще остался.
      —  Между прочим, это уже третий год со времени  нашего знакомства.
      —  Всего-то?  А мне кажется, сколько живу, все Семову знаю.
      —  А что ты в деревне делаешь?
      —  Рыбу  ловлю и прижимаюсь щекой к обструганным  доскам.
      —  Ну тогда  пока, привет доскам!

Июль


     В это утро Маше исполнилось двадцать лет. Много или мало, спросила она себя? Подумала, прикинула — выходило нормально. Она выглянула в окно. На улице было безлюдно, в траве копошились солнечные зайчики и птицы. Маше показалось, что утро на нее похоже — такая же неразбериха и тепло.
      Я узнала Кторина, подумала она, а это значит, что я все-таки не зря прожила эти  два с половиной года. Вот когда не любишь, кажется, вот  пустяк эта любовь, я, может, и сейчас думаю, что пустяк, но почему же так тепло, так бережно у меня на душе? И ведь это не самолюбие  удовлетворенное, не радости там всякие разделенные, это стыд ужасный, позор, когда в тебя не влюблены. И кажется, что все над тобой смеются, и ты уж рад наплевать на эту любовь, а не можешь. Вот Рита говорит, что слишком горда любить без взаимности, что уж лучше, когда тебя, видно, все по-разному устроены. Вот и сиди со своим устройством, дура, тут же рассердилась она на себя. Неожиданно  властно  зазвонил телефон, и Маша переключилась на него.
      — Ну уж нет, — сказала она вслух. — Я вам не дамся. Мой сегодня день. — И, улыбнувшись злорадно тому, кто  расстраивался  на другом конце провода, вышла на улицу. В квартирах звонили телефоны. «Алло», «Алло», «Алло», — неслось из-под дверей. Если в последнем томе собраний сочинений классиков публикуют их письма, то у современных писателей, пришло в голову ей, наверное, издадут телефонные разговоры  и  характеристики с места работы.
      На  набережной,  куда  забрела  именинница  и   где   с  парапета  свалился  Кторин, тоже было безлюдно.  Изредка мимо пробегали  тяжело дышавшие  люди  в  спортивных  костюмах  и с ними серьезные  и скучающие от медленного бега собаки. «Эгей!» — закричала  Маша и тоже  побежала, успев подумать, что такое сумасбродство Кторину бы  понравилось. Потом  она дошла до Жениного дома, взглянула на неживые окна, вышла  на бульвар, потом  пересекла  трамвайные пути и спустилась к пляжу. В реку врезалась песчаная  коса. Она казалась лиловой от растущих там цветов, в воздухе дрожали серебряные  жаворонки. На том берегу строился  новый  район, и все  старожилы  ругались из-за  этого. Маше район  нравился, вечером  в  высоких домах зажигался  свет,  и берег был  похож  на  светящуюся  раковину.   Маша  села  на  влажный песок.  В утренней, от солнца белой  воде  купались двое, они смеялись, и их смех  улетал далеко — за новые дома.  Если бы  ничего еще   не   было,   если   бы   только ждать,  что  все  придет,  каким  бы  радостным  было  это  утро. Она  вспомнила  взгляд  Кторина, неуловимый, рассеянный, чужой, поднялась с песка и, тяжело переставляя ноги, пошла в сторону своего дома. Становилось душно и суетливо. Когда Маша дошла до дома и оглянулась, ей показалось, что  утра не было. Так мне и надо, подумала она, сейчас позавтракаю и поеду в зоопарк  смотреть  на  пони. У закрытой двери стоял  Женя. В руках у него был огромный  букет роз.
      — Здравствуй, Семова!
      — Привет, Кторин, — ответила  Маша и сделала неправильный реверанс. Вечером Кторин уехал, и встретились они уже только в Новый год.


Ноябрь


     Мелкий дождь ударил сильнее, и стало казаться, что за  тобой  кто-то гонится  на велосипеде.   Осенью   Маше нравится  вязать, смотреть в окно и жалеть себя. И еще осенью  ей  нравится вспоминать.  Осень  и  сама похожа на воспоминание, на  контрастное  летнее фото. Кторина ей вспоминать не хочется, он  как  уехал в деревню, так больше и не звонил. Леонида тоже  — всегда рядом,  а вот поэта Орлова  вспоминать хорошо. Маша познакомилась с ним три  месяца  назад. Он взрослый, грустный, как его стихи. И свидание ей  назначил  замечательное — у памятника Пушкину. Маша точно знает, что он  подарит ей  цветы, будет рассеянно поправлять очки и рассказывать о своей жизни  на Севере. И если она его очень попросит, он  почитает ей стихи, свои и чужие, и на душе у нее сразу станет теплее и ясное. После встречи с ним ей снятся хорошие сны, и мысли в голове становятся  похожи на осоку в ручье — острую и свежую. Если бы меня полюбил  такой человек, начинает фантазировать Маша, и останавливается. Потому что он ее любит, а что думать  дальше, она  не знает.
      Иногда  в такие вечера казалось, что кто-то стучит в окно, но этого не могло быть, потому что жила Маша на десятом  этаже.


Январь. Новый год


     Маша не любит, когда  расходятся   гости.   Точнее, любит и нет. Хорошо отдохнуть от шума, обдумать, что  и как, но пугает вид неубранного  стола и то, что  впереди  зияющая  пропасть  года, а сама ты еще такая прошлогодняя.  Нет, дело не в мойке посуды.  Вот пять мину
назад за столом сидели люди, горячо говорили  всю ночь, а теперь на тарелках застыли  пласты картошки, в  пепельнице скрючились сигареты, и нет ничего. Пусто. Вот  вроде бы живет одна уже два года, а как нагрянут да схлынут, каждый раз потрясает ощущение  одиночества. Леонид над ней смеется:    .  -
      — Какое  одиночество, — говорит, — в двадцать-то  лет?
      Это ему за себя обидно, что в расчет не берут.
      —  Ну что тебе еще? Посмотри, какой я! (Гарный хлопчик — так о нем Кторин.) — Маша смотрит — и правда гарный. Целует в черные жесткие волосы. Звонок. Она быстро отходит от Леонида и идет к двери. На пороге Сергей.
      —  Маша, там ребят машиной толкнуло, несильно вроде. Я подумал,  «скорую», может.  —  И заплакал.
      —  Так, набираю, — командует Леонид, гордо являя контраст потерянному Сергею. — Не реви, утри сопли. Маша! Маша, куда?
      Маша бежит в огромных тапочках Леонида по ступеням. Внизу спотыкается, падает, видит окурок на дверном коврике. Он и вчера там лежал и теперь лежит, и уже все случилось, успевает подумать. Потом  встает, снова бежит и кричит, а может, тихо говорит — не слышат.
      За серыми окнами темно, еще спят и ничего не знают. Ребята стоят, сбившись в кучу. Лежит только Женька. Все такие родные, а он чужой. И вдруг все смеются. Лера подкладывает ему под голову шапку.
      —  Не хочу здесь спать,  у меня дома постель разобрана, — морщится он и становится похож на сайгачонка.
      — Не дури, Кторин, какая постель, вставай, — говорит кто-то.
      Он молчит, дурашливо хмурит брови, а джинсы набухли от крови. Рядом переживает вместе со всеми шофер, молодой парень лет  двадцати.
      — Гололед, — разводит он руками, — гололед.
      С ним соглашаются — да, гололед. И смотрят на Кторина.
      Подъезжает «скорая». Женю кладут на носилки. И Маша вспоминает, что когда их знакомили, она кокетливо спросила:
      —  А вы кто?
      — Никто.
      Дома Леонид пристает с валидолом. Маша набирает огромную гору посуды и ловко впихивает ее в мойку.
      — Ну что ты из себя железную строишь? — кричит он. — Все девы как  девы, плачут на мужской груди в таких случаях. А ты? — Он залпом проглатывает валидол.    — Так почему же все-таки Женя? — спрашивает.
      — Что Женя? — не понимает она.
      — Вопила как резанная: Женя, Женя, пока бежала. Не один он там был, между прочим.
      — Ложись-ка спать, — тихо отвечает она.
      «Но почему, почему его?» - думает и не понимает.

Январь. Телефонный разговор


     — Лера, дорогая моя, давай поговорим о Жене.
      — Давай, Маша.
      — Он тонкий. У него психология женская. Да?
      — Да. Без слов все понимает.
      —  Угу.
      — С ним и говорить необязательно, от одного присутствия тепло делается. Тепло и уютно.
      —  Лера, а помнишь, когда он с Ритой... ты тогда что чувствовала?
      —  Я не понимала его. А ты?
      —  А я Ритке завидовала. Лера, а мы, наверное, обе в него влюблены?
      —  Да, Маша, но ты больше.


Январь


     Маша поднялась по больничной лестнице. В больнице пахло, как в пионерском лагере, — одиночеством  и столовой.  В  коридоре  стояли четыре  девушки.
      —  Вы  к Жене?
      — Да.
      — А мы только от него, учимся  вместе.
      Они  разглядывали  ее, особенно одна. Это Оля, наверное, подружка его.
      —  Меня зовут Маша Семова, — облегчила им задачу  Маша. Они  кивнули, прошли, и Оля прошла, чуть медленнее, чем остальные.
      —  О, ко мне умная женщина приехала! — закричал Женька, высовываясь  из-под одеяла. У Маши в глазах зарябило от жалости  и счастья. Захотелось поцеловать  его в голову, но он увернулся.
      —  Могу предложить даме  шоколад, — она  посмотрела на цветы в вазе и перевернутое письмо. Как  хорошо  все-таки, что его любят.
      —  Сейчас Леонид подъедет. Ты выйти  можешь?
      —  А чего бы не выйти, сейчас только халат надену. Петрович, — окликнул он лежавшего поверх одеяла толстого мужчину в синей пижаме, — одолжи халатик, я за тебя анализы сдам.
      —  С твоими анализами не скоро домой попадешь, — огрызнулся мужчина. — Смотри не нарвись.
      Они вышли на лестницу. Только здесь Маша заметила, какой он желтый, под глазами круги. Руку незаметно на животе держит. Ей почему-то стало неловко и  вдруг — сестры, няньки, старик в белом халате бегут к ним, рты разевают, а что кричат, не понять. Налетели, его на руки, и только одна Маше:  «Мерзавка, сволочь!»
И унесли.
      Маша спустилась вниз, час на лавочке посидела, потом  в приемную пошла.
      —  Что с Кториным?
      Девушка протерла очки, порылась в бумагах:
      —  Операция у него была, на почке, два дня назад.  Сейчас на повторную взяли.
      Маша выслушала ее и пошла к выходу. Ноги как пружинки. Независимо от нее — дерг, дерг. Навстречу Леонид. Маша обняла его, заплакала, громко, навзрыд. Ведь это же он нарочно, нарочно, мало ему всех этих лет проклятых, мало. Хочет, чтобы я и в этом была виновата. «Не приходи больше, — вспомнила она, — у каждого своя жизнь». И это отнимает. Нарочно. Назло. Просто так. Да как он смел... Люди в вестибюле на шепот перешли,  а Леонид ее по голове погладил,  сказал:
      —  Чего же ты, глупенькая, плачешь? У нас же все  хорошо!
      —  Ну что ты ко мне привязался!..
      Лицо у Леонида окаменело. Он сунул руку в карман  распахнутого  пальто.
      — Ты  забыла  ключи.
      —  Ключи?
      —  Ключи.


Март


     Маша, подняв воротник  пальто, медленно брела по улице. Под ногами таял снег и превращался в невеселые лужи. По обочине стояли деревья, которые никак не могли разобраться, что же будет дальше — тепло или холод. Они  почернели от неопределенности.
      Два дома на этой улице были уже снесены, а третий ждал своей участи и горестно косил выбитыми окнами  на своих погибших братьев. Маша открыла наполови заваленную досками дверь, по остову лестницы  поднялась на третий этаж. Двери квартир были высажены, пустые комнаты стали похожи на безнадежно больных, которым больше незачем скрывать свои недостатки. Маша выбрала самую просторную из них — с паркетным полом и целыми окнами. В ней было даже тепло. Она сама не знала, зачем зашла в этот район, совершенно ей  незнакомый. Не знала и названия улицы, на которую попала, и кто здесь жил. Машинально она подобрала c  пола мятые, присыпанные штукатуркой листы бумаги и прочла, что Нина не должна забывать теплые вещи для Костика, варенье для мамы и журналы «Вокруг света» для кого — было не разобрать.
      Дыхание чужой, незнакомой жизни, оказавшейся так близко, проникло внутрь. И Маше показалось, что она уже была в этом доме, сидела на  диване, перелистывала журналы и напоминала рассеянной  Нине не забыть там что-то для  маленького Костика. И такими хорошими  были  эти люди,
такими родными, что Маша вздрогнула, оглянулась и тихо позвала: «Мама». Но вокруг не было  никого... Нина со своей семьей давно жила в новой  квартире и не знала, что на свете есть Маша  Семова, которая  пришла к ней в гости.
     Сумерки  вползли  в разрушенный опустевший дом и расположились в нем как нагловатые гости,
сразу и  надолго. Стало казаться, что за каждой дверью кто-то спрятался, из-за каждого угла  поблескивают зеленые глаза. И Маша уже боялась выйти отсюда. Она подошла к окну. На  этой  улице фонари не горели. И ничего не было видно. Только напротив  вырисовывался такой
же черный и покинутый дом. И где-то очень далеко, еле слышно, гудела и рокотала  вечерняя  городская  жизнь. Шли машины, горел свет, смеялись.
      Не выйти мне отсюда, подумала Маша, и как только эта мысль пришла ей в голову,  она  перестала  прислушиваться  и успокоилась. «Зачем я живу? — вслух спроси
ла она себя. — Особых способностей  ни к чему у меня нет, родных тоже, а если совсем честно, то я устала ждать его. Я верю, что все не напрасно. Но только надо что-то менять в жизни самой, и жить этой своей жизнью, а не той, какую тебе подсовывают обстоятельства. Вот у Кторина нет своей жизни, но он сам себе так устроил. Он будто боится добра и зла от других, чтобы в любую минуту исчезнуть незаметно и не задолжать никому. Я же не могу и не хочу жить так. Я буду жить для кого-то. И только так согреюсь и вернусь к себе. Мне двадцать лет, и пусть это будет первым настоящим решением в моей жизни. И чтобы я не передумала, я засну здесь, в этой комнате, как бы мне ни было страшно, и выйду отсюда другим человеком».
      Озябшими руками настелила она на полу старые газеты и, сильнее закутавшись в пальто, свернулась на них. Сон пришел сразу, темный, тревожный. Она слышала чьи-то голоса в соседней комнате, кто-то вошел, посмотрел на нее молча и исчез. Проснуться она не решилась. Очнулась Маша утром от холода, вскочила и, не оглядываясь,  не вспоминая  ни  о  чем,    выскочила  на  улицу.
      На лестнице, у ее двери, сидел  поэт  Орлов.   
      —  Маша, Машенька, — бросился  он  к ней. — Я тебя ждал. 
      Он  взял  ее за руки.
      —  Вы самый  хороший человек из всех, кого я знаю, — сказала Маша, поднимая к нему припухшее от  холода и бледное от страха лицо. — Хотите, я выйду за  вас замуж и буду делать для  вас все, что смогу, буду  жить для вас!

Январь. Новый год


     На Новый год поэт Орлов подарил Маше стихотворение. Они вдвоем пили шампанское у телевизора. Кторин  не позвонил.

Апрель


      Маша приходила домой, готовила на двоих и свой разговор с подругами неизменно начинала словами: «А вот мой муж...» Поэт Орлов был человек аккуратный, к ужину не опаздывал, и поскольку вынужден был  посещать службу, то стихи  писал перед сном, ощущая в животе  тепло Машиной стряпни.
      — Маша, — протирая салфеткой видку и усаживаясь поудобнее, спросил  поэт Орлов, — а почему твоя мама так редко бывает у нас?
      Маша  положила ему макароны, мясо, полила  все это соусом  и пожала  плечами. Долго ждать ответа поэт Орлов не мог и потому сделал вид, что никакого вопроса не было, поужинал и отправился писать стихи.
      Маша осталась за столом, начертила в грязной тарелке круг.   
     ...Мама была похожа на Снегурочку, только взрослую. У нее белые волосы и аккуратно подкрашенные синим глаза. Когда мама нервничала, у нее пропадал голос, отчего она нервничала еще больше, потому что была певицей в  филармонии. Тогда   она плакала   и   грозилась  принять стрихнин.
      Однажды в детстве Маша скрыла температуру и проходила на ногах с воспалением  легких, опасаясь за мамины  нервы, а мама за это купила ей  настоящие золотые  сережки с камушками. Такая у  них была любовь. С Машиным  отцом она разошлась, когда Маше было три года. Маша знала, что самое  заветное желание мамы — иметь  шапку-невидимку, полететь в город, где живет папа, набить морду его жене и выбросить с балкона их ребенка. Маша верила, что, может, так и  надо, но ребенка ей было жалко. «Я человек  открытый», — любила говорить мама. Жили они тогда в коммуналке, и вся  кухня смеялась  до  слез,  когда  певица   пересказывала   тайны, сны и всякие детские делишки своей дочери. «Мамочка, пожалуйста, не надо, милая», — глотая слезы, подвывала дочь. «Я ничего обидного для тебя  не говорю, — мама пожимала  плечами. — Зато меня все соседки  любят, а это в коммуналке  первое  дело». Потом она хватала сувенирный половничек, прикладывала его к голове и, смешно передвигаясь по комнате, пела: «Я бедный  чарличаплин». И Маша смеялась, слезы  высыхали  сами собой, и жить  снова  делалось хорошо, радостно, как в «Снегурочке», где  мама  пела  партию.
      А потом  переехали в трехкомнатный кооператив. В голубой гостиной появились синие  лодки-кресла, на кухне разноцветный кафель, а у мамы настоящий будуар в диваном во всю стену, пуфиками и туалетным столиком. Тогда же появился и Борис. Маша подумала, что это сын  какой-нибудь маминой приятельницы. Он пришел с цветами и конфетами и долго пел в голубой гостиной проникновенным тенором. Мама таяла на глазах, показывала Борису квартиру и постоянно повторяла: «Ты должен учиться в консерватории». Потом он  ушел, почтительно поцеловав руку певице.
      —  Ну как он тебе? — улыбнулась мама, поправляя  сложную белую прическу.
      —  Красивый  и вежливый, — также  улыбнулась ей Маша. — Только  плохо  поет.
      —  Дурочка моя, я  выхожу за него замуж.
      —  Что?
      Машина  улыбка еще не поняла, что произошло, и осталась на губах, но руки и сердце уже замерли и похолодели.
      Мама заперлась в будуаре.
      Через неделю Борис переехал к ним. Первое, что он сделал, надел длинный парчовый мамин халат и сварил себе крепкий кофе.
      —  Сколько вам лет? — задыхаясь, спросила Маша.
      —  Двадцать  пять, — отпивая  из чашки, ответил Борис.
      —  Вы знаете, что моей матери 43, а мне  шестнадцать?
      —  Догадываюсь  насчет  тебя,  а себе-то  она  пяточек  сбавила.
      —  Вы хотите, чтобы она вам помогла поступить в консерваторию, вам хочется жить в этой квартире, ходить в халате и  пить по  утрам кофе?
      —  Который  ты мне будешь варить, — широко улыбнулся Борис и съел гущу.
      —  Мама, мамочка, родная моя, — плакала Маша после разговора, обнимая «Снегурочку», — прогони его, он  не талантлив и не любит тебя, он  над тобой  смеется.
      —  Ты у меня старушечка, — гладила ее по голове мама, — не знаешь, как любви хочется. — И начинала  напевать: — Я бедный  чарличаплин...
      —  Что ты все время хочешь урвать? Зачем мы живем в такой дорогой квартире, ведь нам  иногда есть нечего, зачем  ты носишь узкие юбки, ты же располнела, и этот мальчишка зачем? Зачем?
     Мама  широко открыла глаза, лицо ее скривилось. Она  размахнулась и  ударила Машу по лицу.
      — Дрянь, ты мне завидуешь! Потому что ты со всеми своими умничаньями никому не нужна. Ты вся в  своего  отца, упрямого кретина! Из-за тебя  я не смогу петь.
      Через месяц  Маша переехала в пустую квартиру  Бориса  и  устроилась  лаборанткой  в школу.
      Через год мама родила себе новую дочку, а Маша  позвонила Леониду и сказала:
      —  Чай приезжай пить, я одна теперь. Только не воображай  ничего, пожалуйста.
      ...Поэт Орлов стучал на машинке. Маша подошла к зеркалу, зачесала  все  волосы  наверх и подвела синим  карандашом  глаза.
      —  Маша, — высунулся  из-за  двери  ее муж, — у нас  скоро  годовщина.
      Маша обернулась к нему маминым  лицом и, приложив к голове ладонь  ковшиком, пропела:
      —  Я бедный чарличаплин...
      —  Что? — не понял он.
      —  Ай да Пушкин, — зло  засмеялась ему в лицо Маша и  погрозила пальцем. — Ай  да сукин сын!   

Май


     Во сне он знал, что это правда. Был старый заброшенный дом. С потолка капало. Она стояла у окна. Неожиданно она повернулась, подошла и, взяв его голову в руки, поцеловала в губы. В комнате был паркетный пол, заваленный штукатуркой, несколько листков бумаги затерялось в ней. Нина... не забыть... «Вокруг света»... — видны были слова. И казалось, что за каждой  дверью кто-то прячется. Он замер и онемел. Она опустилась на колени и, тихо смеясь, целовала его руки, свитер, шею. «Маша, — жалобно от  внезапного страха  попросил он. — Не надо, еще пять минут, и ты сделаешь то, о чем будешь  жалеть всю  жизнь». — «Я  никогда  ни о чем не жалею», — ответила она и исчезла.

Июнь


     Совершенно неожиданно поэт Орлов уехал в творческую командировку. День у Маши оказался свободным, и она поехала в гости. А приехала к Кторину. Уже у дверей его дома она вдруг почувствовала, что  перестала быть Орловой и снова Маша Семова. Плохо это  или хорошо, она не знала, и  позвонила в дверь. У Жени жил  школьный  приятель. Она приготовила им завтрак. Была весела. Они смеялись до слез ее шуткам. Смеялись от сознания, что вдруг в их холостяцкой квартире оказалась  женщина в ясное, теплое  утро.
      Откуда это восхищение с удивлением  пополам, думала Маша, ведь он знает меня уже пять  лет, вот оно, преимущество  редких  встреч и безгрешных отношений. Потом  приятель ушел, а они  поехали  к Лере. В ее квартире было много света и пыли. Лера почти не изменилась,  только стала тише и мягче, впрочем, как и они. На душе у Маши сделалось легко, как в детстве. Она отпила из чашки горячего кофе и посмотрела на Женю. У носа набежали морщинки. И она вспомнила свои детские слезы, мольбы, надежды. «Семова! Пятый день, как бездомный пес, скребусь в закрытую дверь...» «Знаешь мое самое большое желание? Состариться  вместе с тобой». «...Купи себе крокус, замечательный цветок...» Какое родное, жалкое лицо у него все-таки. Заваленный хламом балкон показался мостиком в летний нереальный мир. Позже они уехали от Леры — на них напала лихорадка бесцельного движения. На рынке он  купил ей георгины.
      —  Ничего более  красивого  я не видел, они  как  реклама, сочные, ошеломляющие.
      — Да, — ответила она, — а розы — это  чистое  искусство. Помнишь, ведь  ты  дарил  мне  розы?
      — Не помню, — закрутил он головой, отнекиваясь по старой привычке, потом посмотрел на ее обручальное  кольцо и  вдруг  согласился. — Да, дарил.
      «...Варфоломея  Дорминдонтыча  попросите,  пожалуйста...» «...А у тебя тепло...»
      Вечером они попали на реку. Песчаная коса казалась лиловой от растущих цветов. На том берегу все строился новый район. Он был похож на большую белую раковину. Когда-то он Маше нравился. Они бросили вещи на песок и побежали к воде. Маша боялась упасть и хотела схватить его за руку, но он бежал  все  быстрее  и не подал руки. Ей показалось, что  когда-то это все уже было. Они заплыли дальше всех, и их головы лениво и глупо покачивались на воде, как два поплавка. На спор они переплыли  реку, легко, наравне, но на берег Маша  вышла на дрожащих ногах. Нагота смущала. Каждый  видел  лишь недостатки другого. Поэтому они молча стали рядом, утопая ногами в остывающем песке. «...Всего-то? А мне кажется, сколько живу, Семову знаю...» — «...ты разбил...» — «...я склеил нашу дружбу...»
      Переоделась Маша в одеяле, которое  он держал с двух сторон. Его строгий  взгляд был устремлен вверх. Она стояла совершенно раздетая и видела, как скучающе глядят снизу люди на ступни ее ног и голову, торчащую из одеяла, на его долговязую фигуру с застывшим лицом и растопыренными руками. И вдруг ей стало смешно. Он  вздрогнул, обернулся. С минуту они в упор глядели друг на друга. Первый раз она не выдержала его взгляда и торопливо и неловко натянула платье. Теперь ее очередь держать одеяло.
      —  Глупость какая-то, — забормотал он, а потом начал смеяться тихо, заливисто. Маша хохотала уже во все горло, и они оба сели на песок, показывая пальцем друг на друга, и смеялись все громче, до икоты, до рези в животе, до слез.
      —  Мама, чего они плачут, их кто обидел? — спросила крошечная девочка у молодой женщины в синем  купальнике.
      —  Они смеются, потому что им весело, — ответила та и почему-то укоризненно  посмотрела на дочь.
      По шоссе топали притихшие от воды и смеха. Расстались легко. Маша соскочила с трамвая на нужной остановке, а он, проплывая мимо в окне, как в раме, строил рожицы. «...Можешь больше не звонить, трус!..» — «...как ты догадалась? А вот не звонить обещать не могу...»
      Маша осталась одна. Она  бессмысленно поправила влажные волосы и пошла за трамваем. И только тут она поняла, что на этом трамвае, похожем на игрушечный поезд, от нее уехал Женя Кторин, ее Женя. А может, ей показалось, что этого еще не случилось, и его еще легко вернуть, и потому она еще долго шла по рельсам  вслед. А может, просто  она не могла за ним не идти, как невозможно  не идти в своей памяти  за лучшими днями детства. «...Риту позвать?...» — «Нет, я тебя послушать  хотел...»   —   «Правда  не  надо?..»   —   «...Правда...»

Июнь. Отправленное письмо


    «Маша! Я расскажу тебе о самом страшном в моей жизни. Об этом никто не знает. Моя мама жила одна, и к ней приходил мужик. Мне было тогда семь лет, но я его ненавидел. Он был всегда пьяный, грязный, вонючий. Больше всего ему нравилось, чтобы я вешал на спинку стула его штаны. Раздевался он всегда при мне. Они страшно ссорились, но мать его не гнала и меня просила. Ну что тебе стоит, просит, повесь! И еще... Он  лез во все, что я делал. Не давал ни спать, ни читать, ни рисовать. Как зверь, объедал  все  листочки с крокуса, который мне подарила бабушка. Я очень любил этот крокус.
      Ты  знаешь, я все помню. Однажды он вылез  на кухню рано утром и начал  искать водку. Бутылка стояла на полу, а на столе в такой же — уксус, мать ополаскивала им голову после мытья. Я не спал, я знал, что он там ищет. Смотрел из своей комнаты и молчал. Он схватил бутылку со стола, выругался и опрокинул в пасть. Через два часа он умер в больнице. Ты  понимаешь, Маша, я мог бы его окликнуть, но я не сделал этого. Не от страха, я не боялся, я нарочно смолчал. Мама потом вышла замуж за хорошего человека, который первым делом купил ей зимнее пальто, а мне краски. Я не мог забыть, не мог. Я и сейчас вижу, как он пьет, а потом  кричит, булькает, хватается за горло, и из глаз у него слезы, крупные, как горох.
     А еще помню родительское  собрание по поводу  моих рисунков. Их вывесили на доске, и все отшатнулись. На первом, разукрашенная всеми цветами радуги, была нарисована свинья. Тупая морда с жирным пятачком. А на другом — сломанные игрушки, похожие на брошенных калек. Весь тот вечер мама проплакала и все рассказала мужу. Потом  воспоминания об этом  стали у меня тускнеть, как старое фото, но знаешь, что я стал замечать  за собой?  Как будто вся ненависть  и любовь вышли из меня, ушли вместе с детством. Дальше все пошло ровно, одинаково, нормально. Я говорю об отношениях с людьми.
      Маша, я хотел сохранить тебя! Мне не надо результатов  моей любви, я хочу, чтобы  тебе было хорошо. У меня никогда не получится быть таким цельным, как твой муж, я сделал все, чтобы не обмануть тебя. Не могу без тебя, вот так банально изъясняюсь. Помнишь, ты говорила: «поверь, все будет хорошо». Я понял, я поверил. Все будет хорошо, не может не быть, потому что теперь наконец-то  все ясно».
      Письмо лежало на подоконнике, придавленное от случайного ветра толстой книгой — энциклопедическим  словарем. На конверте было написано: Маше Семовой. И не было никакой тайны. Все, что мучило ее  эти  пять  лет, — было  всего  лишь  уходящим  детством.

© Кретова Марина
Оставьте свой отзыв
Имя
Сообщение
Введите текст с картинки
Галина21:12 28.11.2011
Нравится. Марина, а где теперь Горький Д и сладкая М? Я бы перечитала...
Веселова Елена19:10 08.05.2012
Спасибо! Очень интересная, умная, добрая и полезная повесть.
Др. Оскар11:12 03.07.2012
Марина, пишу вам по просьбе др. Тапия Владимир Эдуардович. Сейчас Он в очень тяжелом положений и просить помочь, сказал что вы можете реально ему помочь. Если вам не трудно позвонила ему по тел. если хотите что то спросить, позвоните мне. Заранее благодарю.
Марина02:06 27.05.2015
Дорогие Елена и Галина! Спасибо за отзывы, мне было приятно их прочесть. Галина, отвечаю, что горький Д. и сладкая М. живы-здоровы, вырастили дочь, талантливую и разумную принцессу, которой сейчас столько же лет, сколько было мне, когда я написала Пьесу для чтения, о которой Вы спрашиваете. Не встречала ее в инете, а дома у меня есть альманах \"Истоки\", где она публиковалась.

рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:




Благотворительная организация «СИЯНИЕ НАДЕЖДЫ»
© Неизвестная Женская Библиотека, 2010-2024 г.
Библиотека предназначена для чтения текста on-line, при любом копировании ссылка на сайт обязательна

info@avtorsha.com