Вход   Регистрация   Забыли пароль?
НЕИЗВЕСТНАЯ
ЖЕНСКАЯ
БИБЛИОТЕКА


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


Назад
Театральный рассказ

© Горланова Нина


Воскресенье.

Я собираю чемодан. Муж на кухне. Дети в детской.

    Мама! А Света выпила воду из-под красок! Я рисовал-рисовал, а она выпила!..

    Не плачь, она же маленькая. Ну-ка, что у тебя вышло?

    Вот, это грустный волк, это папа на костылях.

    Почему на костылях?

    Потому что интересно. Нальешь мне еще воды?

    Иди к папе, я уже одной ногой здесь, а другой там.

Надеваю пальто.

    Мама, купи мне в Москве что-нибудь!

    И мне — куклу.

    А мне или танк, или жвачку.

Муж выходит поцеловать меня, на ходу пробуя кашу из ложки.

    Повесть, тьфу, пьесу — взяла?

    Может, уж не ехать? Бог с ней, с пьесой.

    Сколько у тебя экземпляров? Пять? На этой литовской папиросной бумаге? Ну и хорошо. С Королевым там не особенно...

    Мама, а Королев — король?

    Нет, просто мой друг. Дети! Слушайте папу, и ты, Света, дай мне помаду, где ты ее нашла? Ох, уже успела — съела! Я хотела губы накрасить, я ведь тоже человек!

    Не человек! — она притопывает ногой.

    А кто?

    Мама.

И она в общем права. Но все-таки через час я чувствую себя почти человеком: сижу в самолетном кресле, под языком таблетка аэрона, в руках наготове кулечек. Соседка ведет захватывающий разговор о дефиците:

          — Взять ситец. По телевизору говорили, что он весь идет на производство линолеума — как основа. А нам спать не на чем. Что нужнее: белье или этот панцирь на полу? Абсурд, какой абсурд!

Я улыбаюсь. Дело в том, что пьесу я написала абсурдистскую, хотя она в принципе про ситец, про белье и про жизнь.

Королев встречает меня по-королевски — с букетом гвоздик (это в марте-то!). Он все так же худ и сдержан, и если мог бы сойти за какого-нибудь короля, то только разве за английского.

          —  Неужели я в Москве! Семь лет, семь зим!

    Как ты все-таки вырвалась?

    С нервами дальше некуда...

Мы садимся в такси, я еще продолжаю размахивать руками и что-то обсуждать, но Королев не слушает:

           — Пока расслабляйся! Голову немного набок — вот так. Руки свободно. Отдыхай.

Понедельник.

Я стою перед Министерством культуры, зданием почти духовным, хотя и материальным. Волнуюсь. Вхожу. Снимаю пальто. Гардеробщик принимает его, привычно взглянув на этикетку у воротника — иностранное или нет. Я в свою очередь смотрю на его огромные ручищи, испещренные наколками. На левой кинжал, сверху крупно: «Помни Толя». Снизу мелко: «брата Колю». На другой руке витиевато и загадочно: «Нет счастья на Луне». Я спрашиваю:

           — Почему на Луне?

Отвечает, что исполнено, когда американцы на Луну летали и жизни там не нашли.

Подымаюсь на четвертый этаж — в репертуарную коллегию,

    Что вы хотите? — спрашивает меня на ходу министерского вида дама с папкой под мышкой.

    Пьесу привезла. Вот. Из Перми.

    У вас есть договоренность с местным театром?

    Нет. А нужно?

Дама, энергично выталкивая меня, скороговоркой:

    Когда есть договор, мы быстренько рецензируем, быстренько определяем степень художественности, категорию оплаты — и все! Так что давайте поезжайте обратно и договаривайтесь!

    Дело в том, что... Пьеса абсурдистская, в провинции ее едва ли...

    Из Перми везут абсурдистскую пьесу! Абсурд!

    А что?

    Нам такие не нужны.

    А какие?

    Про жизнь.

    Так у меня про жизнь тоже. И даже философская...

    Что делается! Из Перми везут философию!

    Да что вы имеете против Перми?! — пошла я в наступление, но она тотчас заслонила свою грудь папкой, как щитом, и позиций ни на шаг не сдала.

Девушки за столом спокойно созерцали нашу перепалку, не выказывая мне сочувствия, но и не поддакивая своей начальнице. Это меня как-то поддержало.

          — Распутин вон вообще в Иркутске живет! — сказала я.

          — Распутин! Я вижу, вас не смущают никакие сравнения! Да когда он пришел в театр, имел солидный багаж!

    Какой багаж? — растерялась я.

    Духовный, конечно! А вы говорите!

    Но и он когда-то пришел с первой вещью.

    С первой вещью идут в журнал, а не к нам.

    В журнал? С пьесой?

    Говорю вам — получите плохую рецензию.

Сдаюсь. Ухожу. Дама, обогнав меня, спешит куда-то по коридору, вдруг останавливается, оборачивается, назидательно провозглашает:

          — Не воображайте, что вы одна пишете пьесы! Мы рецензируем тысячу сто пьес ежегодно. Понятно?

Мне ничего не понятно. Если так рецензируют, как мою, то... Звоню Королеву на работу и жалуюсь на жизнь. Он традиционно советует:

         — Ничего. Пока сядь, расслабься.

Вторник.

Подхожу к театру на Таганке. Я полна надежд: все-таки самый современный театр. Здесь знают толк в искусстве. Здесь вон зрители с утра спрашивают лишние билетики! С крыши театра неожиданно падает полутонная глыба снега и, никого не убив, с уханьем разбивается на мелкие кусочки. «Чудеса начались, может, к счастью», — думаю я.

Вхожу. Сидит вахтер. Глаза прямо библейские какие-то, поэтому я сразу верю его словам насчет того, что сегодня у них в театре выходной.

    А вы что хотели?

    Пьесу привезла.

    А какая у вас пьеса?

    Э-э... Про жизнь.

    Нам не подойдет. Если бы что-нибудь философское, абсурдистское. В общем — гениальное.

    Насчет гениальности. У меня есть только одно доказательство — она мне явилась. Вся, в четырех действиях. Астральное доказательство.

    Вы в ЭТОМ понимаете?! Здорово! Какой у вас знак?

    Чего?

    Зодиака?

    Я родилась...

    Это... между быком и козерогом, так, эмм...мм... Ага! Вот! Это значит: «Проблемы Толстого и Достоевского одновременно». То, что нужно.

    Смотрите-ка! В этом что-то есть. Действительно, одновременно. Да-а...

    Вы оставьте пьесу. Я постараюсь кому-нибудь передать. Ах, какое название! «Рой»! Блеск! Запишите мой телефон.

    Домашний?

    Нет.

    Рабочий?

    Нет.

    Какой-нибудь астральный?

    Обязательно. Я позирую тут, одному, для Христа, В общем, звоните в четверг утром. Успею еще вашу вещь ребятам показать своим, они стосковались по работе. Совсем нет современных пьес.

    Они у вас где, ребята-то?

    В ГИТИСе, где еще. В общем, звоните, вы мне понравились. Вы замужем?

    У меня трое детей.

          — Это ужасно.
Среда.

Служебный вход Художественного театра. Осторожно пробираюсь между каких-то труб. Вдруг прямо из-под земли вырывается столб пара, я отскакиваю, но тут же на ноги мне из-под огромных ворот вытекает лавина горячей красной жидкости. Репетируют они, что ли? Благополучно взобравшись по лестнице, вхожу. На вахте седая интеллигентная старушка.

    Здравствуйте. Мне бы заведующего литчастью.

    Она только что ушла. А что такое?

    Я пьесу передать.

    А какая у вас она: современная или из исторической жизни?

    Современная.

    Это хорошо. Нам очень нужны современные.

    Если я оставлю, вы передадите?

    Обязательно. Как она называется?

    «Рой».

    «Рай»?

    Нет, «Рой»... это так, это рабочее заглавие, неважно...

    Но почему какой-то «Рой»?! — недоверчиво тянет вахтерша.

    Это... это вытекает из содержания.

    Ну, я почитаю, — снисходительно пожимает плечами.

    Вы?

    А что тут такого? Не думайте, что мы за семьдесят рублей здесь сидим! Мы за любовь свою сидим. И театр понимаем!

          — Да я ничего, я не к тому... Просто.
Оригинально у меня складываются отношения с театральными вахтерами...

Ох, пьеса, моя пьеса! Долго ли ты будешь шуршать крыльями в руках человеческих или взлетишь наконец, вырвешься на свободу, на подмостки, пропоешь на весь мир?! Как мне вывести в люди свое детище, как сосватать ее какому-нибудь режиссеру, такому, чтобы не очень ее притеснял, а полюбил бы всей душой, нарядил в достойный наряд и вывел на сцену?!

Такие мысли одолевают меня весь вечер, несмотря на то, что Королев упорно призывает расслабляться.

Четверг.

Я снова на Таганке. Волнуюсь: прочли или не прочли? И что скажут. Вхожу. Сразу замечаю, что моя рукопись, расхристанная, валяется на столе вахтера. Конечно, бумага папиросная, мнется быстро, но все-таки неужели нельзя поаккуратнее. Нехорошие предчувствия одолевают меня. Другой вахтер (может быть, тоже студент) равнодушно смотрит, как я начинаю разглаживать листы и прижимать их к сердцу. Робко спрашиваю:

    Значит, не захотели читать мою пьесу?

    Почему же, читали-и, — басит он.

    Значит, не понравилась?

    Почему же, понра-а-авилась.

    Тогда что получается: со мной не хотят разве поговорить, посоветовать что-нибудь, кто читал-то?

    Пожарник вон читал, — и показывает рукой на сидящего поблизости пожарника, судя по всему, третьего студента.

    Пожарник?

    У нас литчасти нет. А режиссер пьес не читает. Мы вообще прозу все время ставим, вы разве не заметили?

В растерянности я набираю номер, который позавчера дал мне вахтер:

    Алло! Это вам авторша из Перми позвонила...

    Да-да! Я вас прочел. Но театру это не подойдет. Не совсем отработано. Я обычно такие вещи сначала переписываю в прозу, а потом снова в пьесу.

    Да? А может быть, вам следует цепочку удлинить?

    Как?

    А так: в прозу, в стихи, потом в серию комиксов, ну и обратно — в пьесу.

    Да вы не расстраивайтесь! Хотите, я вас на спектакль в наш театр проведу? Могу на любой.

    А вы какой валютой берете?

    Никакой. Бесплатно.

    Так я и думала, что астральной. Что ж, я согласна, хоть расслаблюсь.

Пятница.

Я уже спокойна. Будь что будет. Вхожу в «Современник». Сидит вахтерша. Я автоматически выпаливаю:

    Мне к завлитчастью. Привезла пьесу. Из Перми.

    А разве есть такой город — Пермь? Это что — за Полярным кругом?

    Да. Нет. Это на Урале.

    На Урале?

    Конечно. Неужели не слыхали? Астафьев еще от нас вышел.

    От вас? Да он, наверное, просто жил у вас, а Астафьевым уже стал сам по себе.

    Так можно мне пройти к завлиту?

    Нет, ни в коем случае. Позвоните вот по внутреннему телефону... Ну, что она говорит? Репетиция? Оставить машинопись? Вот здесь подпишите: Боголюбовой. Что вы пишете?! Не Боголюбовой, а Богомоловой. Не то! Пишите: Богоявленской. Нет, честное слово, провинциалы сразу видны... Что с вами?

    Ничего, голова...

    Что голова? Да вы полностью побелели! Вызвать «скорую»?

    Да. Это криз, ничего страшного...

    Сейчас, сейчас! Да что же это!

Когда «скорая» уезжает, я вижу, как вахтерша убирает со стола остатки стеклянной ампулы, заваривает чай:

         — Велели чаю сладкого, вот, пожалуйста, что это вы такая слабенькая и пьесы пишете, не женское это дело, я и то смотрю, женщина что-то написала, как будто мало уже понаписано, а пальтишко-то, вам бы одеться получше, да вы пейте, пейте...

    А можно от вас позвонить?

Телефонный разговор.

    Здравствуйте, это Художественный театр?

    Да. Литчасть слушает.

    Вам передали мою пьесу? «Рой»?

    Да. Я прочла уже. Дважды прочла. Очень понравилась! Это которая ваша пьеса — по счету?

    Первая.

    Не может быть!

    В самом деле. До этого я рассказы все...

    Потрясающе! Зачем рассказы! У вас талант драматурга. Но...

    Что «но»?

    Мы не можем взять пьесу незнакомого автора, вы понимаете?

    Понимаю, — отвечаю я, хотя ничего не понимаю.

    Но вам нужно писать. Обязательно писать вторую!

    Да?

    Да. И знаете что... Если есть у вас в жизни что-нибудь светлое, пишите об этом. Все-таки театр — это луч света в темном царстве. А первая пьеса у вас слишком мрачна. Есть светлое? Вы меня слышите?

    Да. Нет.

    Вот и пишите! Желаю вам удачи. А неизвестного автора мы поставить не можем.

    Значит, вы считаете, и нигде в Москве не возьмут?

    Я считаю, что в провинции ее точно не возьмут, нужна столичная коррекция и... Очень уж мрачно у вас все.

    Но там целых два положительных героя!

    А отрицательных сколько! В процентном отношении очень-очень мрачно. К тому же героиня, она, конечно, добрая... упрощенно говоря, но... она живет такой тяжелой жизнью. Жизнь-то у нее слишком тяжелая. Отсюда еще мрачнее...

Суббота.

Третий час сижу в театре на Малой Бронной. Вахтерша объяснила, что у завлита выходной, но главный режиссер здесь, ведет репетицию, нужно ждать. И я жду. Расслабляюсь. Мимо меня ходят знакомые мне по кино артистки, фамилии которых я не помню. Но это не мешает мне примерить каждую на ту или иную роль в моей пьесе. Некоторые очень подходят. Особенно одна высокая блондинка — прямо главная героиня и все тут. Я даже с опаской гляжу на длинный шарф, обмотанный трижды вокруг шеи и все равно свисающий чуть не до полу. Мода модой, но страшная гибель Дункан меня пугает. Мысленно заклинаю эту актрису не ездить в открытом автомобиле и беречь себя для моей пьесы... Время от времени появляется буфетчица с кроссвордом в руках и спрашивает:

           — Театральный художник на шесть букв, первая — Я.

Все молчат.

          — Якулов, — робко отвечаю я.

Буфетчица примеряет «Якулова», смотрит на меня с уважением, предлагает зайти в буфет и перекусить. Но я боюсь уйти с поста наблюдения. И хорошо, что не ушла. Вот спускается величественный старик. Я бросаюсь к вахтерше, шепотом:

    Это режиссер?

    Нет, это артист Броневой.

И она потеряла ко мне всякий интерес. Что за курица — пьесу написала, а Броневого не знает. Самое обидное, что я его знаю, только в кино он совсем молодой... Но вот на лестнице появился наконец другой мужчина: в замше, усталый и значительный. Я снова к вахтерше:

    Режиссер?

    Нет, это наш завхоз.

Он направляется сразу ко мне:

    Вы от Василия Ивановича?

    Нет.

    От Ильи Петровича?

    Нет, нет, не беспокойтесь.

Он смотрит на меня пристально, отводит в сторону.

    У вас муж есть?

    Что? У меня такой вид, да? А ведь действительно: продаю, продаю, никто не покупает... Есть муж, есть.

    И дети есть?

    И дети. Трое.

Замшевый завхоз оторопело смотрит на меня, потом восхищенно:

          — Темпераментная!

Я отскакиваю от него, выскакиваю из театра. Следом голос вахтерши:

         — Подождите! Куда вы! Спустился главный режиссер...

Я уныло возвращаюсь и что-то невнятно бормочу в лицо главному: что оставила троих детей, что привезла пьесу, что, по его книге судя, он ищет современную пьесу... Он слушает меня, берет машинопись и устало отвечает:

          — Хорошо. Звоните мне. Я вам что-нибудь скажу.
Забыв записать телефон, я еду за билетом. Пора домой, к детям.

Воскресенье.

          — Мама приехала!!!

Прибежали все. Чмоки, смех, визг, шум, кто-то даже мяукает. Старшая несет свою тетрадь по письму:

    Смотри: большая пятерка!

    Ты все еще не понимаешь: дело не в размере, а в самой оценке. Поняла?

Она моментально переводит разговор:

    Ну как, приняли твою пьесу?

    Нет, детонька, не приняли.

    А что говорят?

    Мрачная слишком.

    Ну вот! Я говорила, что сказку про белое-черное радио и гроб на колесиках не нужно вставлять, а ты все: расскажи да расскажи! Ты сильно расстроилась? Мы тебя сейчас развеселим! У нас появился котенок!

    Что? Я сойду с ума. Если бы мы хоть жили на первом этаже!

    Не беспокойся. Он ходит прямо в унитаз.

    Если бы еще за ручку дергал!

    Мама, этот котенок вырастет и будет ловить мышей.

    Но у нас нет мышей.

    Мы разведем.

    Это уже другой разговор. Тогда пусть остается. Света, не плачь, котенок останется у нас. А я напишу пьесу для детей — светлую. Иди ко мне, моя маленькая!

Но маленькая не обращает уже на меня никакого внимания, она гладит котенка, приговаривая: «Иди ко мне, к своей маме! Я мама, ты — мой сынок».

Испуганно кричу мужу:

    Что с ребенком?

    Нормальная девочка, готовит себя к семейной жизни. Не всем же быть писательницами, правда?

    Вижу, как ты устал. Ну, иди, полежи, расслабься. Я дома.

© Горланова Нина
Оставьте свой отзыв
Имя
Сообщение
Введите текст с картинки

рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:


рекомендуем читать:




Благотворительная организация «СИЯНИЕ НАДЕЖДЫ»
© Неизвестная Женская Библиотека, 2010-2024 г.
Библиотека предназначена для чтения текста on-line, при любом копировании ссылка на сайт обязательна

info@avtorsha.com