Анатолий Васильевич ведет историю на полставки. Об этом мы узнали, когда просили его себе в классные руководители, так как наш заболел.

— Двоевластие! — воскликнул Анатолий Васильевич. — Нет-нет! История показала, что это... непедагогично! К тому же я на полставки, — повернулся он к директрисе.

— Ну что ж, конечно, — рассеянно отвечала она, поправляя сложную, всегда залитую лаком прическу.

— Игорево войско не воскресить! — сразу за дверью сказала Ленка Гохберг. — Нашу мечту не...

— Не претворить, — в рифму закончил я.

— Не исполнить, — поправил Федька, которому чем-то не подошло слово «претворить».

Анатолий Васильевич недавно провел викторину по «Слову о полку Игореве» — к восьмисотлетию, и наш класс победил, а ведь там и старшеклассники участвовали. Хотя стены говорят о том, что среди других классов тоже встречаются личности. Зайцев, например, из седьмого класса написал: «История до изобретения машины времени — ничто!» Он любит фантастику. Ленка написала слова Цицерона: «История есть учительница жизни». Надо сказать, что из-за разрешения писать на стенах кабинета истории у АВЭ были неприятности.

Но тут как раз в журнале напечатали его первый исторический роман, весь город читал, и все обошлось.

Ни для кого в классе не секрет, что Ленка влюблена в АВЭ, как тумбочка с ушами. Я бы тоже влюбился, будь я девчонкой.

Моя мама, которая, между прочим, ведет в нашей школе физкультуру на полторы ставки, говорит:

— Из-за Анатолия Васильевича все старшеклассницы пошли в вожатые к вам, чтобы познакомиться. Он же
работает на полставки, у них уроков не ведет.

Роман, написанный АВЭ, мы с Федькой прочли. Потрясающе! Оказывается, что все фамилии героев взяты из нашего класса и только Ожгибесов из другого втиснулся. Я так много про АВЭ рассказываю потому, что без него и урока ТАКОГО по Жанне д'Арк, и всей этой истории не было бы.

Все, что связано с Францией, в нашей французской школе преподают изо всех сил — обязательно с наглядными пособиями. С «ненаглядными». И вот АВЭ крутил нам диафильм про Жанну д'Арк, орлеанскую девственницу. Последнее слово меня так заняло, что очнулся я уже на середине фильма. Там интересно, как ее испытывают, узнает она дофина или нет? Его же переодели, сунули в толпу придворных, но она все-таки нашла. И текст идет такой, что, мол, Жанне, возможно, просто подсказали, кто именно дофин. АВЭ нас спрашивает:

— А вы как думаете: подсказали Жанне или у нее была интуиция?

Все зашумели, а мы с Федькой переглянулись и одновременно руки подняли. АВЭ знает, что мы предлагаем всегда что-нибудь подходящее, и спрашивает:

— Ну, что у вас?

— А давайте проверим: вас в коридор отправим и выберем дофина. Угадаете ли вы?

АВЭ подумал и говорит:

— Все-таки Жанна была женщина. Давайте уж ближе к истории. Шерше ля фам. Пусть Лена Гохберг, например...

— Лена, пусть Лена! — зашумели девчонки, потому что сами испугались.

Но мы, мужское большинство, выбрали Жанну Новожилову. Во-первых, она — Жанна, а во-вторых, новенькая, хочется ее проверить. А то с первого же урока по французскому замолчала и замкнулась. Мадам ее спросила деловито: мол, парле или не парле? А Жанна отвечает:

— Я немного по-французски... лячкаю.

— Немного по-французски, немного по-русски, — прокомментировала Мадам. Язычок у нее, как гильотина, мы все, конечно, побаиваемся ее.

А Жанна вдруг ей говорит, улыбаясь:

— Эти слова, народные, к нам из университета приезжали записывать! Будут целый словарь составлять, вот.

Мадам с тех пор ее уважает, но нам от этого не легче: сидит человек в классе уже три месяца и никак себя не проявляет. Как хотите, а это неприятно: может, она эпиграммы на нас сочиняет на своем народном языке.

АВЭ кандидатуру Жанны одобрил, потому что Жанна нас мало знает, получается чистота эксперимента.

Новожилова встала и нерешительно потопала к двери, пожалуй, слабо ей до Орлеанской девы. Но АВЭ проводил ее в коридор, призывая сосредоточиться. А мы в это время Федьку дофином выбрали. АВЭ входит в класс и сразу:

— Федора, что ли, выбрали?

Ну вот — как он так? Даже обидно... АВЭ объясняет:

— Вы же все только на него и смотрите!

И сам, может быть, пожалел, что не согласился быть «Жанной».

Ленка говорит:

— Наверное, по этому же «смотрению всех» и Жанна д'Арк узнала дофина!

Ну ладно, отвернулись мы от Федьки, даже я, хотя это неестественно: за одной партой сидим — в разные стороны глядим. Мы-то отвернулись, но сам Федька так сияет, так дергается от волнения, что узнать тут легче легкого, как мать родную. А Жанна входит — он чуть на парту не залез от нетерпения. Я его толкаю:

— Ты еще руку подними!

Он спохватился, понял свою глупость и в другую крайность ударился: чуть под парту не сполз от желания стать незаметным. А Жанна стоит, смотрит и ничего этого не видит. Глазами обводит нас, побледнела — прямо этюд в серых тонах. Молчит. Сразу видно, что интеллектуальные бури не бушуют в ее головке. АВЭ ходит между рядами, подошел к нам и рукой оперся о Федькин край стола. И тут Жанин как вспыхнет! Слезы на глазах даже. Неужели сговор? — мелькнуло у меня. Но нет — молчит Жанна. Все в порядке.

АВЭ ее посадил, серьезно сказал:

— Вот видите, как трудно было Жанне д'Арк! — И, присев к столу, он быстро-быстро что-то начал писать — свое, к уроку не имеющее отношения. Эти писательские мгновения мы всегда позволяем ему — молчим...

А после уроков я с Федькой не пошел, а решил Жанну догнать и на пушку ее взять. Иду, держу ее в поле зрения — вдруг, откуда ни возьмись, между нами огромная собака: овчарка. Приласкалась к Жанне, как к своей хозяйке. Я ошалел просто: совсем не подумать, что Новожилова — девочка «из семьи». Овчарка, виляя своим холеным телом, так и прижималась к Жанне, но та заметила меня и отослала собаку. Я подошел и начал небрежно:

— Чего ж ты молчала? Ведь АВЭ подал знак!

Она так на меня посмотрела! Не укоризненно, а высокомерно, словно настоящая Орлеанская дева. Но я свое продолжаю:

— Вот и чистота эксперимента!

— Не надо!

— И зачем ему это?

— Не знаю... Он сказал: если не отгадаю, то должна смотреть, куда он подойдет как бы нечаянно и руку положит возле дофина: мол, жалко ребят разочаровывать в Жанне д'Арк.

— Все наоборот! Разочаровались, если б ты сразу... — Не успел я договорить, как вмиг со всех сторон, из всех проулков и закоулков на меня налетела ужасная стая, а с ней ветер, вой, лай, визг.

Свора собак окружила меня, готовая броситься, вцепиться, истребить. Я затравленно огляделся в поисках спасения и в ту же секунду присел от крика Жанны:

— Садись! Сядь на месте!

Я уткнулся носом в портфель и почувствовал, что кольцо собачьей своры быстро распалось. Жуткий урок — из средних веков притом, когда затравить могли кого угодно и все для развлечения.

— Ипташ, Артек, Инвалид, — перебирала Жанна, но мне казалось, что она колдует: — Кнопка, Эльза, Королева, Снежка...

Я встал. Жанна кормила всю свору, доставая из портфеля половинки котлет. Потом она подняла на руки рыжеватого щенка с белым галстуком на шее:

— Познакомься, это Артек.

— Настоящий медвежонок, — подобострастно отвечал я, воображая себя оруженосцем самой Орлеанской девы. «Дева» сказала:

— Эх ты! Даже не знаешь правил поведения. Собаки не трогают тех, кто ниже их. Присесть, и все! Только в глаза не смотри: для них это как бы угроза. Векша, хватит! — И Жанна отвела рукой маленькую собачку, которая чуть не полностью залезла в портфель в поисках добавки.

— Почему «Векша»?

— Белка, значит. А я по привычке все «векша» да «векша». А «Ипташ» переводится «товарищ». Его не я назвала так. Вот Жанка — у нее щенки есть. Здесь Томка, Дупля, Инвалид.

У Инвалида нет хвоста и половины передней лапы.

— Все твои? — спросил я.

— Это еще не все. Нет Белянки, Шарика, Пушка, Мухтарика. Они погибли на той неделе. Собачники приезжали... Вот мой дом, но ко мне нельзя: маленький там.

— Брат?

— Брат старше меня на десять лет. Квартира ему нужна, вот я и живу, чтобы побольше дали. Понимаешь? Водиться пособляю. Ну, помогаю. На собак совсем времени не остается, только объедки из школьной кухни приношу, и все. А у нас в деревне...

Она замолчала, но я не дал ей погрузиться в грусть:

— В какой деревне?

— Далеко, на самом севере области, но там совсем все другое. Мы и говорим не так. В общем, у нас там собака в каждом дворе, без этого нельзя.

К нам степенно подошла восьмиклассница из нашей школы, ее фамилии я не знаю, но в школе она заметная: с одной стороны, толстая, «жиртрест», а с другой стороны — ноги красивые.

— Жан! Ты хотела, чтобы я узнала... Послезавтра!

— Я уже знаю.

И вдруг обе ко мне с вопросом:

— Квартира какая?

— Двух, а что?

— Сколько человек?

— Мать, сестра... с кошкой нас четверо будет.

— Эх, с кошкой... Ну все, вопросов больше нет.

И я пошел, прокручивая мысленно весь наш разговор с Жанной, и почему-то было приятно его прокручивать. Потом я дошел до разговора о кошке и подумал: кошку можно на день и к Федьке, ведь она его знает отлично. Я вернулся к дому Жанны, но не нашел ни Жанны, ни восьмиклассницы, только Инвалид на моих глазах отобрал у кошки полурастерзанного голубя и обнюхивал его. Я явственно ощутил запах — такой бывает при чистке свежепойманной рыбы. Есть хотелось страшно. Мать сказала — пожарить картошку.

Может, у Федьки есть что-то готовое? Пошел к нему.

— Слушай, чего дофины-то едят? Французские.

— Надо у АВЭ спросить, он все знает. Помнишь, он говорил, что во Франции можно на улице при всех целоваться?!

Федька налил себе и мне по тарелке борща и захохотал:

— Вот бы... хе-хекс — Ожгибесова в Париж! Он нам может сколько хочешь врать про любовь, а у них все на виду: попробуй, соври!

— Когда он только кончится — этот переходный период, — вздохнул я, поглощая борщ и чувствуя желание тоже про что-нибудь соврать: хоть про знакомство с восьмиклассницей.

— У тебя что: уже начался? — спросил Федька.

— Понятия не имею.

Так мы сидели и рассуждали о трудностях нашего возраста. Дело в том, что наш классный руководитель, ботаник Валентин Степанович, провел недавно беседу о переходном возрасте. Специально для ребят. У девчонок завуч отдельно что-то читала. Им, видимо, что-то интересное говорили, потому что они таинственные такие стали — прямо загадочные. Ну а нам — все про спорт, чтобы увлекались. Валентин Степанович не просто учитель, а учитель-методист, он по всей школе эти лекции о половом воспитании читает, даже родителям. И мы прозвали его «половик», об этом уже и АВЭ знает...

Он теперь тоже Жанну зауважает, как Мадам ее зауважала... Рассказать ли Федьке о собаках?

— Федь, ты видал, как собачники ловят собак?

— Да, подсаком. Ну, сетью, в общем. Как рыбу. Забрасывают этот подсак, и все: тянут... ЖКУ-два на днях произвела отлов дворовых собак, а теперь наше ЖКУ собирается.

— Жанна что-то затевает с собаками. Квартиры ей нужны. Давай поможем!

И мы побежали. А Жанна во дворе стояла с детской коляской и понуро выслушивала крики снимавшей белье женщины.

— ...рубаху! Приваживаешь! Девочка называется. Разве тут зоопарк — куда только ЖКУ смотрит. Как до революции живем — никакой культуры, ничего! Третью рубаху порвали.

— Вторую, — угрюмо поправила Жанна.

— Ничего себе вторую — а перчатки ты не считаешь!

— Вы же их носите.

— Петли подняла, вот и ношу. А где оно — время, — чтобы я за собаками петли поднимала! Есть оно у меня? Я тебя спрашиваю! Открой-ка мне дверь, — неожиданно закончила она спокойным голосом, и Жанна так же спокойно открыла ей дверь подъезда пошире, чтобы можно было пройти с кучей белья в руках.

— Инвалид не выносит красное, а у нее муж наоборот. Что я могу? — Жанна оглянулась и присвистнула.

Тотчас Инвалид подбежал к ней и глуховато, почти ласково, зарычал, даже не зарычал, а заграссировал, выражая свою преданность.

— Понимает.

— А произношение у него хорошее — наша Мадам оценила бы, — сказал Федька.

— Вот что, — начал я о главном. — Ты понимаешь, мы... Мы знаем про собак и будем помогать. Скажи, что нам делать с Федькой?

— Так послезавтра вы в школу...

— А ты?

— Я не пойду.

— И мы. Мы с удовольствием не пойдем.

Жанна подумала и спрашивает:

— А у Лены кто папа?

— Журналист. Квартира у них — во! Никто не знает, сколько в ней комнат, — начал Федька, который любит Ленку вместе со всем домом и с папой тоже.

Ребенок в коляске заплакал, и Жанна приказала:

— Тогда идите к ним. Надо просто отменить.

И мы побежали к Ленке. Я впервые в жизни бежал так быстро — мама бы удивилась. Она всегда говорит, что у ее детей так мало физкультурных данных. Но бежать спасать кого-то — это совсем не то, что кросс.

Ленка прямо обалдела: мол, откуда мы такие?

— ЖКУ-три, твой папа может!.. Надо отменить обязательно, и Люда Караваева тоже, — хором выкрикивали мы.

— Кто такая?

— Восьмиклассница одна. Они с Жанной собак будут спасать. А не так-то просто...

Ленка быстро все понимает — в этом ей не откажешь. Сразу говорит:

— Надо АВЭ привлечь. Он нам знаете как поможет! Давайте к нему сходим, а?

Федька даже обиделся:

— Мы к тебе с серьезным разговором, а ты только ищешь повод домой к АВЭ попасть! Все понятно.

— А папа? Твой отец — он не может? — спросил я Ленку.

— В его отделе этим не занимаются.

Это был длинный день. Мы втроем оказались в подъезде, где живет АВЭ, Ленка знала и подъезд, и квартиру, но мы даже не выясняли, откуда и почему. Только успели нажать звонок — дверь тотчас распахнулась, как будто нас ждали. АВЭ стоял перед нами в ярко-желтой рубашке, улыбался, и мне показалось, что сейчас произойдет чудо: он позвонит по телефону, и отлов собак сразу отменят. Вид у АВЭ сегодня лукаво-победительный. Иногда во сне АВЭ у меня путался с отцом, который давно умер, но даже во сне, где он то и дело спасал меня из разных передряг, вида такого бравого АВЭ не имел.

— Ба! Французская делегация с дофином во главе. Проходите! — И он снял с Лены пальто.

Ленка от счастья язык проглотила. Молча и робея, мы разулись и прошли в комнату. И попали в красивую чистоту. В такую идеальную, про которую моя мама говорит: «Мышке нечего найти». Мама такой чистоте не доверяет, считая, что сверхчистоплотные люди ради порядка в квартире на многое способны.

Я был так переволнован, что с ходу брякнул: мол, какой у вас порядок!

— В наше время это единственный способ выжить, когда кругом столько... Да вы, садитесь!

Кругом много подсвечников, вазочек, деревянных таких изделий из корней, много чего еще. Картину на окне, висящую на присоске, я не заметил.

Федька меня толкнул и говорит:

— Собаки.

— Да, это... (не расслышал) Мужицкий. Называется «Охотники на снегу». В одном фантастическом фильме эту картину люди взяли с собой в космос. Как символ земной красоты. И собаки — умнейшие животные! Смотрите, как на снегу они четко...

— Анатолий Васильевич! У нас знаете что с собаками, — начала наконец Ленка. — Только живые...

И она толково и с жаром все рассказала. Хорошо, что мы взяли ее.

— К вашему слову все прислушиваются! — добавил Федька. — Вы им про космос скажите обязательно — что символ земной красоты, вот как сейчас говорили.

АВЭ посмотрел на нас внимательно, вдруг спросил:

— К Валентину Степановичу вы уже ходили?

— К «половику»? — хором мы. — Не собираемся!

— Ребята! — АВЭ смущенно погладил одну из своих скульптур. — Я в вашей школе на полставки. Собираюсь уйти в профессионалы. Не нужно всерьез на меня надеяться. Я не учитель, я уже почти писатель! Вы понимаете? Я бы рад кому-нибудь помочь, но мне не до этого. Вы уж лучше к Валентину Степановичу...

— Ну уж нет...

— Затея ваша не детская: спасать собак! Вы всего лишь в шестом классе. Запомните: мир вокруг принадлежит взрослым. Взрослые правят бал, и вам разумнее всего принять их законы. А уж вырастете, тогда...

— Ждать, значит? А совесть? Мы же обещали Жанне...

— Была бы совесть, а договориться с нею всегда можно, — ответил задумчиво АВЭ, словно не нам, а кому-то из своих взрослых друзей.

В это время раздался звонок, и АВЭ распахнул дверь. На пороге стояла принцесса! Я даже не знал, что в нашем городе такие бывают! Все белое-белое-белое: пальто, меха, перчатки, даже духи какие-то морозные, как бы тоже белые! Так она была одета, так улыбалась и так волшебно пахла, что мы схватили свои пальто и юркнули мимо нее за дверь.

АВЭ выглянул к нам и сказал скороговоркой:

— А глисты? В самом деле, немало болезней от этих дворовых собак! Не так это просто...

Он похлопал меня по плечу, помог Лене одеться и захлопнул дверь. Ленка сразу разревелась, запричитала:

— Вот какие к нему ходят! А нам на уроках достаются только объедки от его обаяния-а-а...

— Ты чего? Какие объедки?

— Остроумия и всего... Вот и твердит: «Я на полставки, я на полставки».

— Весь он на полставки, — бухнул Федька, злой и красный.

— Зато мы — дураки на полторы ставки — зачем-то сюда потащились. Да в школу послезавтра не пойдем, и все! Всех собак попрячем. Всем классом.

И на следующий день мы написали мелом на доске: «Веди нас, Жанна!»

А кабинет истории мы использовали для собрания. Жанна сказала:

— Если кто-нибудь боится собак или родителей, пусть не ходит. Потому что собаку словами не обманешь — это вам не человек. Она как-то внутр и наше настроение чувствует.

Все молча прислушались к своему «нутру». Интересно, что, когда нам представилась возможность показать себя в настоящем деле, никто не шумел, не острил, не свистел, не говорил, что нужно к зубному врачу. Я прямо зауважал свой класс, хотя и раньше считал его хорошим. Жанна написала на доске список собак — их быстро разобрали. Шестерых решили с вечера взять в квартиры (где место позволяет). Жанку со щенятами в подвале решили не трогать — там безопасно. Бару — красивую овчарку, собаку «из семьи» — можно было не прятать. Ее за дворнягу не примут, это ясно. Оказывается, хозяева ее спились, их лишили родительских прав, а вот прав на собаку не лишают. Нет такого закона.

Детей у них забрала бабушка, а Бара так с ними и живет. Кормить они ее не кормят, зато занимать деньги у знакомых ходят непременно с нею.

В общем, без Бары осталось восемь собак, которых нужно страховать утром. Страховать — то есть прятать в подъездах. Для этого выбрали шестнадцать человек и разбили их на пары. Мы с Федькой выбрали себе Кнопку, потому что Жанна так ее расписала: мол, она умеет передразнивать походку человека, как артистка, и даже может вертушку на дверях лапой открыть — такая умная. Сбор мы назначили у дома Жанны в пять утра, так как собачники обычно ездят в шестом часу. Родителям постановили твердо говорить, что идем за металлоломом: мол, нашли месторождение, необходимо раньше других забрать. Кажется, все учли!

Но выяснилось, что не учли запах! Запах жареного мяса. ИКУ поручило дворничихам разжечь костер и обжарить кости. В пять утра мы встретились у дома Жанны, истекая слюной, — пахло на весь квартал так аппетитно, а мы, конечно, не успели поесть.

Жанна по-собачьи выла на скамейке — я сразу понял, что надо брать власть в свои руки.

— Их-ых... теперь никак не оттащить! Запаху поверили, глупые! Их сейчас всех переловят, всех!

У Жанны глаза были трагические, а у Ленки — таращелки. Я почему-то запомнил их глаза. Ленка сказала:

— Все равно нужно что-то делать!

В это время машина с собачниками остановилась метрах в двадцати.

Шофер крикнул нам: мол, не подходите близко.

И сейчас же началось: пых, ппых, ппах! Гав-гав! У-у-у-у... Мы замерли, совершенно онемели. Это был не отлов, а отстрел. Я иголочки почувствовал в себе прямо. Вдруг Ленка бросилась к машине. Федька вовремя сбил ее подножкой, а я лег сверху. Держу крепко, девчонки воют, визжат. И краем глаза я вижу: Жанна одна молча стоит, как памятник, не шелохнется. Я Ленку отпустил, подбежал к Жанне, стал ее трясти, тормошить, пока она тоже не заплакала. А собачники уже покидали туши собак в крытый кузов, и один из них полез за забор, во двор больницы. Шофер вернул его:

— Харитоныч! Давай веселее в машину! Сама сдохнет!

Харитоныч сел, и они уехали. Так просто и обыкновенно дали газ и уехали.

— Мы даже не видели их в лицо! — закричала Ленка, схватив горсть снега и жадно слизывая его.

— У смерти лица нет, — сказал кто-то спокойно, и я мысленно повторил про себя: «У смерти лица нет».

На меня напала тупость.

Что делать-то? Что? Вдруг понял: к забору надо бежать. И я побежал, все — за мной. Бара, раненная в живот, лежала на снегу. Благородный вид не спас. На наших глазах она два раза резко дернулась и испустила дух. Мертвая, она сразу стала как бы плоская, четко выступала из белого заснеженного двора. Жанна быстро поджала ей лапы:

— Так будет легче закопать. Меньше рыть яму.

— Подняли, раз-два!

— Легкая какая — не кормили...

Мы понесли ее к пустырю. Кто-то сбегал домой за лопатой. Где-то взяли лом. Похоронили уже в девятом часу утра. В школу идти не хотелось. Хотелось спрятаться где-то далеко от всех взрослых.

Федька сказал:

— В космос бы сейчас улететь. И взять с собой картину с собаками...

Мама на меня косилась весь вечер: ждала, что я сам все расскажу. Мать у меня понимающая, не то что Ленкина — довела дочь до температуры, и в субботу та пришла на уроки вся красная. Но пришла. Потому что было собрание. Классное — «пока», — как выразилась директриса.

Самое удивительное, что завуч с «половиком» чуть не подрались! Она говорила про гигиену, а он нас поддержал.

— Можно понять, потому что это дети, — говорил он.

И Мадам его поддержала тоже. Остальные учителя помалкивали, в том числе Анатолий Васильевич. Я поднял руку и спросил у него:

— А вы нам говорили: символ земной красоты! Говорили?

— Я от своих слов не отказываюсь, но вы видели, какие на той картине собаки? Уж не дворняги, конечно.

Тут Ленка вскочила и затараторила:

— В «Юности» я прочла, что собаки от землетрясения спасали своих хозяев, да! Прямо их вытягивали из
кроватей ночью, а потом дом обваливался! — И она потрясла в воздухе почему-то не «Юностью», а книжкой
«Натаска лягавой». Где она ее взяла и зачем — непонятно.

Но после этого ее выступления началось столпотворение. Наши кричали, учителя успокаивали, требовали зачинщика, но мы Жанну не выдали, конечно, не французские аристократишки какие-нибудь. Я боялся, что выдаст Анатолий Васильевич, но он сказал директрисе всего одну фразу:

— У вас нынче не прическа, а просто ананас!

Жанна послала по рядам записку: «Жанка-то жива, убежала все-таки. Я в подъезд зашла, а она щенят из подвала на чердак перетаскивает с испугу».

А нас все ругали и ругали...