Самое главное, чтобы не пропала тарелка супа. Хлеб всегда можно взять с собой. Но если нет котелка, то тарелка супа, не выкупленного по талончику военного коменданта, пропадет.

Самое главное, чтобы она не пропала.

Можно опоздать на поезд, на случайный товарный поезд, который довез тебя до этой станции, и сесть на другой, такой же попутный.

Но тарелка супа пропасть не должна.

Не помню, кто мне сказал об этом.

Но в семнадцать лет можно поверить таким словам, если по неделе ничего горячего не было во рту. И неизвестно, когда будет.

Мне было семнадцать лет. И я была голодна.

Зажав в руке талончик на тарелку супа — все свое состояние, я заняла очередь в вокзальной столовой, где вкусно пахло кислой капустой и разваренной шрапнелью — перловкой, лакомствами того времени для таких, как я...

На вокзале пели, спали и ругались, торопились и тянули время те, кому некуда было спешить, потому что нигде у них не было дома и нигде их не ждали...

Я заняла очередь за высоким парнем, одетым в шапку-ушанку, ватник, ватные штаны и валенки. Я приткнулась к его спине и боялась отойти даже на минутку, чтобы не потерять очередь.

Парень стоял беспокойно и все время оглядывался.

Наконец он повернулся и стал бесцеремонно разглядывать меня.

Тогда я отвернулась от него и сделала вид, что ищу кого-то в толпе.

Вдоволь насмотревшись на меня, парень тихо сказал:

— Слушай, иди умойся.

Это было так неожиданно, что я не сразу поняла.

Он повторил.

— А суп?

— Что суп?

— Суп как же? Пропадет!

— Не пропадет. Придешь и возьмешь.

Я действительно давно не умывалась. Умываться приходилось снегом, и от снега лицо стало заскорузлым, дотрагиваться до него было больно. А потом я решила: а ну его к шуту, мытье это! Как говорила моя бабушка: медведь никогда не моется, и то люди боятся! Кончится война, тогда в баню схожу!

— Ну его к шуту, — сказала я парню.

— Кого?

— У-мы-ва-ни-е!

— Почему?

Я объяснила. Сказала и про снег, и про баню после войны.

— После войны — само собой. А сейчас не снегом, а теплой водой умойся.

— А где она?

— Здрасте пожалста. На станции. Написано: «Кипяток».

— Кипятком сожжешься.

— А ты снежком разбавь.

— Как это снежком? В ладошках?

— Можно в чайнике.

— А где я чайник возьму?

— Вот мой, — сказал парень и отвязал от пояса чайник.

— А суп?

— Что суп?

— Пропадет.

— А ты талончик отдай мне.

— Здрасте пожалста. А потом вымытые лапы сосать?

— А потом придешь и съешь свой суп. Я никуда не денусь. Тут буду. Суп тебе возьму.

Я недоверчиво протянула руку к чайнику, медленно выбралась из вокзала, побежала к надписи «Кипяток», набрала горячей, бурлящей, с облаками пара, воды, накидала в чайник снегу и стала мыться.

Я прыскала воду на руки, терла ладонями лицо. Ох! До чего здорово мыться теплой водой! Я совсем забыла, как это делается! Щеки загорелись, приятная теплота разлилась по всему телу.

Ох, здорово! Ох, здорово!

А суп?! Я бегу на вокзал, на бегу утираясь подкладкой ушанки. Длинноногого парня в очереди нет.

Я закрыла глаза и снова открыла их. Огромная очередь, а парня нет. А где мой талончик!

ГДЕ МОЙ ТАЛОНЧИК?! ТАЛОНЧИК НА ТАРЕЛКУ СУПА?!

Кто-то дотрагивается до моего рукава. Оглядываюсь — длинный парень в ватнике улыбается:

— Иди сюда. Вот твой суп. Вот ложка. Ешь.

Он смотрит на меня и продолжает улыбаться. Я тоже улыбаюсь. Мне легко и хорошо.

Передо мной на затертой клеенке дымится тарелка горячего супа с перловой крупой. Я сладко вдыхаю пар. Мои щеки горят.

Хорошо! До чего хорошо жить на свете!

— Вот теперь вижу, что ты за человек!

Это говорит парень.

— А что я за человек?

— Да просто девчонка!

— А ты думал?

— Думал сначала, понимаешь, что ты — мужик. Потом посмотрел, посмотрел, подумал — нет, баба. Потом опять — нет, мужик. Потом — нет, баба. Потом окончательно решил: баба. Но сколько бабе лет? Тридцать? Сорок? Не мог отгадать. А вот умылась — и вижу: девчонка!

Мы оба смеемся и, обжигаясь, хлебаем суп.