Она светлая блондинка, светлая, как лучезарное солнце... Ее маленькое бело-розовое личико улыбается какой-то наивной детской улыбкой, от чего на ее пухленьких щечках образуются две очаровательные ямочки.

От всего ее существа словно веет ароматом розового гиацинта. А когда она, одетая в розовое матине, с неизменной улыбкой на устах порхает по комнатам, какое-то серебристое сияние сопровождает ее повсюду, — таким сиянием возвещает свой приход утренняя заря.

Она смеялась всегда и везде, эта очаровательная маленькая светловолосая женщина: смеялась, еще лежа в колыбели, потом у решетки исповедальни и, наконец, — у подножья алтаря, волоча за собой шуршащий шлейф своего белого шелкового платья. Даже крик своей новорожденной дочери она приветствовала смехом, ибо и в страданиях умела находить что-то забавное.

Она очень набожна, почти ежедневно бегает в костел и носит с собой хорошенькую книжечку в переплете из слоновой кости, в которой зачитаны страницы с молитвой «За мужа и за семью».

Эта книжечка для праздничных богослужений. А на каждый день у нее есть толстый молитвенник, который она читает и в костеле, стреляя глазками направо и налево, и возлежа в своей великолепной постели, склонив головку на атласное одеяло.

Она любит лакомства и кладет под подушку несколько фиников, которые ест, проснувшись ночью, заразительно смеясь при этом. Она обожает ваниль, и у нее всегда ею набиты карманы. Она любит играть в лото и при этом довольно ловко жульничает.

Дочку свою — маленькую толстощекую девочку — она прозвала «Навуходоносором», а мужа — «Раком». Себя она называет «Лягушечкой», хотя при крещении ей дано было имя Софья. Она любит играть с дочкой, сидя на диване, причем у них обычно возникают ссоры из-за игрушек, которые мать с дочерью рвут друг у друга из рук...

Муж ее — добропорядочный обыватель, чиновник какого-то страхового общества, покручивает ус и довольно улыбается при этом.

— Ребенок! Совершенный ребенок!

Тогда Лягушечка с криком срывается с места, усаживается к мужу на колени и начинает петь:

Ехал пан,

За ним хлоп...

Напевая, она вытаскивает у мужа из карманов все деньги и с серьезным видом возвращает ему десять грошей.

— Возьми, Рак, на черный кофе!

Остальные деньги она прячет в туалетный столик.

И Рак подчиняется этой тирании, хотя десять грошей в день, даже для служащего страхового общества, маловато, пожалуй!..

Но разве станешь возражать этому очаровательному существу, которое так невинно смотрит тебе в глаза и подставляет для поцелуев свою душистую беленькую шейку? Рак берет стершуюся монетку и целует Лягушечку, находя все это просто очаровательным.

Она была кумиром всего дома.

Муж любил ее, несмотря на то что она немножко тиранила его. Двухлетняя дочка любила ее, хотя мать часто отнимала у нее игрушки, а причесывая девочку à la mikado, иной раз больно дергала ей волосы. Слуги любили ее, хоть она вечно капризничала, целое утро иногда просиживая на кухне. Родители же боготворили ее. Старики видели в своей Лягушечке воплощение всех добродетелей, верх совершенства.

Лягушечка — это избалованное дитя — ставилась в пример всем женщинам...

Когда вечерами вся семья собиралась вокруг стола, освещенного висячей лампой, Лягушечка, которая обычно вырезала в это время куколок из картона или клеила абажуры, была в центре внимания. К ней обращались, ей улыбались, ей говорили ласковые слова.

А она, оживленная, розовая, поддавалась очарованию великой любви, которая ее окружала. Купаясь в тепле всеобщего поклонения, она словно излучала свет семейного счастья. Для всех она находила доброе слово, улыбку. Даже дразня своего Навуходоносора, она в то же время гладила ребенка по головке; толкнув прислугу, она мило улыбалась ей, обзывая при этом «настоящей идиоткой».

Нет, решительно невозможно было сердиться на Лягушечку, — напротив, все невольно восхищались ею, как воплощением доброты, привлекательности и простодушия.

* * *

Она была олицетворением женственности. Столько трогательного очарования было во взгляде, в голосе, в движениях этой ласкающейся кошечки, когда она на цыпочках подкрадывалась к дремлющему мужу, чтоб ущипнуть его, или сыпала перец в открытый ротик дочурки.

Так позабавившись, она чарующе улыбалась, осыпала ласками испуганного мужа, нежно склонившись над ним, целовала искаженное гримасой личико ребенка и тоненьким голосочком просила:

— Не надо сердиться на Лягушечку!

А муж улыбался этому бело-розовому существу и благодарил небо, что ребячливый нрав его жены служит надежной гарантией ее супружеской верности.

И действительно, когда она, весело напевая, бегала по дому или взбивала сливки на кухне; пришивала пуговицы к пальто мужа или перелицовывала его галстуки, она была воплощением любящей жены и «милейшей женщины».

Бывали, однако, минуты, когда она предавалась серьезным размышлениям.

Прочитав однажды «Госпожу Бовари», она закрыла книгу и уселась у ног мужа. В руке у нее был ломтик сыра, но, погрузясь в задумчивость, она не стала есть его. Муж читал газету. Ничто не нарушало тишины.

— Знаешь, Рак, — сказала она наконец, — эта женщина, что изменяла мужу... она подлая, низкая... правда?

— Гм, — ответил Рак, — если ее муж был недотепа...

Закончить своей мысли он не успел. Вскинувшись как безумная, она закричала:

— Это не дает ей права! Ведь вот ты, Рак, тоже недотепа, а все-таки я тебе не изменяю!..

— Но... — пытался возразить муж.

— Никаких «но»! Сжечь на медленном огне надо такую женщину... Нет ей оправдания! Это чудовищно! К тому же у госпожи Бовари был ребенок, вот такой Навуходоносор!..

И, бросив сыр, она стиснула в объятиях дочь свою, которая громким криком выразила протест против столь бурного проявления чувств.

Родители переглянулись.

Еще бы! Они воспитали Лягушечку в святых традициях строгости и добродетели. Уж она-то знает, чего в жизни не надо принимать, что есть низость, ложь и мерзость. Ведь их дочь — ангел! Ангел домашнего очага, который улыбкой сгоняет заботу с чела мужа. Гордость и опора родителей, заботливая и нежная мать... Она чудо, эта Лягушечка, которая сейчас кружится по комнате в своем шелковом халатике... Она — воплощение красоты, любви, невинности, добродетели!..

Вдруг Лягушечка прерывает свой танец, смотрит на часы и, медленно покачиваясь, подходит к мужу.

— У Лягушечки голова болит! — говорит она, усаживая дочку к мужу на колени. — Лягушечка пойдет погулять...

— Я с тобой! — говорит муж.

— Не хочу! — возражает она, капризно надув губки. — Пойду одна! Рак останется дома и будет играть с Навуходоносором!..

— Но...

— Возражаешь?!

— Нет... но кофе!..

— Пойдешь, когда я вернусь и... дам тебе десять грошей. А сейчас с чем Рак пойдет в кондитерскую?

Муж еще пытается сопротивляться.

— Лягушечка так хочет! — настаивает молодая женщина, кокетливо улыбаясь. — Лягушечка очень просит, у нее так болит головка!..

Родители считают уместным вмешаться.

— Иди, дорогое дитя! Пройдись немного, — говорит отец.

— Ты побледнела. Должно быть, очень болит голова, — добавляет мать.

Спустя минуту через комнату, в которой собралась вся семья, проходит Лягушечка в новом суконном костюмчике, отделанном шеншилями. Она выглядит совсем девочкой в этом облегающем жакетике, а новые башмачки скрипят при каждом ее шаге. Она целует руку родителям, мужу подставляет губки, гладит по головке дочку и, простившись со всеми, обласканная, еще постоит на пороге, посылая воздушные поцелуи копчиками пальцев, затянутых в датские перчатки.

— Целую Рака и Навуходоносора! — кричит она. — Целую мамусю и папусю... пусть Роза через полчаса поставит самовар и пойдет за сухариками! Целую!

И она выскальзывает за дверь. А в комнате еще долго звенит серебристый смех и веет невинным женским очарованием.

* * *

Долгий поцелуй нарушил тишину. В слабом свете затененной лампы обрисовалась вдруг небольшая фигура женщины, встающей с кушетки. Каскад светлых волос, рассыпанных по розовым плечам, отливает золотом; глаза горят фосфорическим светом и мерцают, как блуждающие огни; губы, оторвавшиеся от любовного поцелуя, страстно раскрыты в чувственном экстазе.

Все в этой женщине дышит сладострастием, исступлением вакханки, отдающейся сатиру. Она стоит выпрямившись, закинув руки высоко над головой, с трудом сдерживая любовный трепет.

Мужчина, стоящий рядом, зажигает папиросу.

— Ты могла бы еще немного остаться.

— О нет, нет! — отвечает она. — Я должна вернуться, чтобы не вызвать подозренья...

И она принялась быстро заканчивать свой туалет. Он помогал ей, разыскивая одежду, разбросанную по всей мастерской, которую они оба только что срывали дрожащими от страсти руками.

Шляпа упала куда-то за мольберт; чтобы ее найти, надо было отодвинуть драпировку... Глаза их встретились, руки сплелись в объятье. Безграничная сила страсти затрепетала в глазах. Жаром веяло от этой молодой пары, укрывшейся в скромной мастерской художника на уединенной улице.

— Когда я увижу тебя? — спросил мужчина, весь дрожа от прикосновения ее горячих рук.

Она пожала плечами.

— Но знаю, когда вырвусь; нелегко мне это удастся...

Он еще удерживал ее, опьяняя любовными ласками.

— О! хоть... немного!

Женщина взглянула ему в глаза. Зеленые огоньки сверкнули из-под ее светлых ресниц.

— Безумие! — прошептала она сдавленным от волнения голосом. — Разве я могу жить, не видя тебя несколько дней?

И уже у порога капризно добавила:

— Люби свою... Лягушечку!

Женщина скрылась за опустившейся портьерой, оставив в воздухе трепет пламенной страсти. Мужчина постоял минутку, иронически улыбаясь. Затем, встряхнув головой, растянулся на кушетке и, насвистывая вальс, зажег потухшую папиросу.

* * *

Навуходоносор очень скучал по маме, скучал Рак, скучали родители, сидя вокруг накрытого стола.

На белой скатерти расставлены чашки, и старый отец напоминает горничной:

— Смотри, чтобы самовар кипел; хозяйка, наверное, вернется озябшая...

А мать укладывает сухарики, пряча глазированные на самый низ, чтоб они достались Лягушечке.

— Холодно. Где она может быть так долго? — сказал наконец муж.

— Наверное, зашла в костел. Она любит ходить туда вечером в рождественский пост, — ответила мать.

— Еще простудится.

— Избави бог!

Наступило молчание. Только девочка шмыгала носиком, потому что у нее был ужасный насморк.

Вдруг двери с шумом отворились. В дверях стояла... Лягучешка. Лицо ее пылало, в глазах вспыхивали догоравшие искорки страсти.

Все бросились к ней с возгласом:

— Лягушечка!

Она приветствовала каждого в отдельности, рассыпая поцелуи, как град конфет. И при этом все говорила, говорила: о погоде, о молящихся в костеле...

— Орган чудо как играет, горит множество свечей, а Лягушечка сидит себе в уголочке. А потом пошла погулять...

Она сняла жакетик и пригладила растрепавшиеся волосы.

— Чаю! Скорее! — закричал отец.

— Я налью! — добавила мать. — Бедняжка озябла, может заболеть...

Но Лягушечка уже сидела у мужа на коленях и напевала:

Ехал пан,

За ним хлоп...

Счастливый Навуходоносор положил головку на грудь матери и глядел ей в глаза, в которых постепенно гасли чувственные огоньки.

— Вот тебе десять грошей, — воскликнула Лягушечка, давая мужу деньги. — Иди развлекись теперь ты... бедный... Рак!