Проверка

Когда с экрана телевизора внезапно исчезло изображение, а звук поперхнулся и пропал — да еще в самый напряженный момент многосерийного фильма! — Рапайла почувствовал себя выброшенным на необитаемый остров. От бутербродов с жирной ветчиной, которые он с аппетитом уплетал по ходу детектива, в желудке вдруг возникли невыносимые колики. Настроение испортилось. Тупо уставившись в мертвый стеклянный глаз, Рапайла как никогда прежде остро ощутил потребность в живом человеческом общении. Он потянулся за толстой телефонной книгой, на последней странице которой от руки были записаны домашние телефоны его лучших друзей, и набрал первый номер.

— Алло, — ответили ему несколько удивленно.

— Это ты, Владас? — осведомился Рапайла.

— Я, я. А что случилось? — недоумевающие нотки в голосе зазвучали еще явственнее.

— На меня, видишь ли, напала... — он не успел произнести «хандра», ибо, предвкушая наслаждение от сугубо мужской беседы, приправленной острым словцом, прикуривал в этот момент сигарету.

— Кто, кто напал? — Приятель явно слушал его вполуха. — Знаешь что, звякни-ка мне минут через двадцать, тогда разберемся. Лады?

Рапайла глянул на часы: так и есть — до конца фильма осталось ровно двадцать минут. Ну не подлая ли душа! Обрывает разговор, даже не узнав, какая напасть обрушилась на его друга. 

— Хулиганы на меня напали! — непроизвольно вырвалось у Рапайлы.

— Ах, так... — соображал что-то приятель. — Минут девятнадцать продержишься?

— Могу и больше! — буркнул Рапайла и бросил трубку. Черным жирным фломастером замазал он номер Владаса. Вычеркнул его из телефонной книжки и из своей жизни. Пробегая глазами оставшиеся имена, подумал: сколько еще плевел среди этого отборного зерна? Не сама ли судьба дарует ему случай отсеять их?

Набрал следующий номер. Отозвался старинный, испытанный, еще институтских лет дружок, с которым не раз во времена оны доводилось делиться черствой краюшкой хлеба.

— Слушаю!

— Стасис, это я... — начал было Рапайла.

— Короче! — подхлестнул его нетерпеливый бас.

— Спасай, Стасис, я горю! — и Рапайла очень естественно закашлялся, поперхнувшись дымом сигареты.

— Держись! Через четверть часа...

Рапайла молча положил трубку, и институтский друг вместе с черствой краюшкой остался по ту сторону сожженного моста в прошлое. Фломастер сделал свое черное дело. Рапайла набрал третий по порядку номер. Этому другу он в былое время отдал, можно сказать, последнюю рубаху.

— Миколас! — Рапайла решил сразу взять быка за рога. — Можешь уделить мне сейчас минутку-другую?

— Почему именно сейчас? — огорчился Миколас.

— Потому, — голосом умирающего произнес Рапайла, — потому, что я уже стою одной ногой в могиле.

— А ты... протяни десяток минут. Сможешь?

— Сколько?

— Десять минут...

Рапайла бросил трубку, отодвинул телефонный аппарат и поднялся с кресла. С чем он остался? С тремя траурными полосами в телефонной книге, двумя недоеденными бутербродами и глухой тоской одиночества... Вокруг стало тихо. Как в могиле... И вдруг в мертвую тишину ворвался грубый мужской голос:

— Пришло время свести счеты, старый бездельник!

Экран ожил! Счастливый, позабыв про мосты, краюшки, рубашки, плевелы и про все остальное, Рапайла принялся жадно глотать фильм, заедая его бутербродами... И тут, в самый решающий момент схватки героя с бандитами, у двери пронзительно зазвенел звонок. Кого там еще нелегкая принесла?!

Рапайла раздраженно распахнул дверь. На пороге выросли три вооруженных милиционера.

— Где хулиганы? — осведомился один из них.

Не успев ответить, Рапайла увидел, что вверх по лестнице бегут санитары с носилками. Мало того — у подъезда завыла сирена пожарной машины...

— Не можете ли вы, — жалобно пролепетал Рапайла, — не можете ли вы подождать еще пять минуточек?!

Должок

Еще издали замечаю приближающегося ко мне человека, у которого как-то заняла пусть небольшую, но все же некоторую сумму. Другой на моем месте юркнул бы в подворотню или метнулся на другую сторону улицы, пренебрегая опасностью угодить под машину. В крайнем случае сделал бы вид, что ничего вокруг не видит и не слышит, и как угорелый промчался мимо. Я же не только никуда не бегу, напротив, спешу, предвкушая удовольствие, навстречу бедняге, давшему мне взаймы. Чтобы получить в этой ситуации удовольствие, требуется очень немногое: надо лишь вообразить, что не ты ему, а он тебе должен пусть небольшую, но все же кое-какую сумму и что ее, черт побери, уже давно пора бы вернуть! Поэтому я, растопырив руки, ловко преграждаю своему заимодавцу дорогу, будто ловлю убегающего зайца, и восклицаю:

— Наконец-то ты мне попался!

Он удивляется и светлеет: пусть сумма и невелика, но, как говорится, на дороге не валяется.

— Догадываешься, зачем я тебя поймала? — заговорщицки подмигивая, весело осведомляюсь я.

— Нет, — кокетничает он, как старая дева, однако рука уже нащупывает кошелек, чтобы сунуть туда возвращенный должок. — Понятия не имею, зачем это мог я тебе понадобиться.

— И все же, — настаиваю я, — попробуй угадать, что ударило мне в голову в этот наш век всеобщего склероза!

— Откуда мне знать? — во весь рот улыбается он и чуть ли не вслух думает: «Зря я грыз себя, что одолжил этой особе пять рублей. Оказывается, она не только порядочный человек, но и с проблесками юмора. И к тому же остановила сама! Эх, промахнулся, можно было все полсотни дать, как она просила...»

— Вспомнила, что ты канарейку завел, а я еще и не поздравила тебя с этим приобретением!

Его рука застывает возле кармана, улыбка сбегает с губ, лицо принимает скорбное выражение.

— Как? Неужели канарейка успела сдохнуть? — Я тоже натягиваю маску скорби.

— Канарейка не сдохла. И не собирается. И вообще никто не сдох. И не собирается, — холодно чеканит он каждое слово, глядя куда-то в сторону.

— Так что ж ты нос повесил, если у тебя все здоровы и даже не собираются помирать? — удивляюсь я, останавливаясь возле киоска и вытаскивая из сумки кошелек.

Он вздрагивает от неожиданности и встает по стойке смирно, как солдат перед генералом.

«Нет, все-таки она порядочный и весьма остроумный человек. — Я почти слышу, что он думает. — Чего доброго, ее следует познакомить с моей канарейкой. Ей-богу, жаль, что не дал полсотни. Положил бы теперь в карман этакую сумму!»

—   Вот растяпа, чуть-чуть не забыла! — открываю я кошелек.

— Что забыла-то? — снова улыбается он, пусть уже не так радостно, как вначале, но улыбается.

«Вечерку» чуть не забыла купить!

С гаснущей надеждой смотрит он, как я вытаскиваю двугривенный, аккуратно укладываю в кошелек сдачу. А когда замок сумочки громко щелкает, он отшатывается, словно его молотком огрели. Подумать только — одалживаешь сущие гроши, какую-то жалкую пятерку (полсотни, жмот, небось пожалел!), а удовольствие получаешь на все пятьдесят!

— Что ж это я! — вскрикиваю, снова доставая из сумочки кошелек. — Ну и склероз! А ты и не подскажешь!

— Чего — не подскажешь? — спрашивает он слабеющим голосом, однако мой намек столь многообещающ, что несчастный находит в себе пару домкратов, чтобы как-то приподнять уголки губ.

— Что же тебе-то газету не купила? Может, у тебя мелочи нет.

Качнувшись, он прислоняется к стенке киоска. Совсем убитым выглядит. Доконала... Неужто стоит так убиваться из-за пяти рублей, канарейки, «Вечерки» и человека с проблесками остроумия? Вот бедняга! Не утешает его и то обстоятельство, что он выгадал на этом дельце целых сорок пять рубликов — ведь всего пятерку дал взаймы, скупердяй!

— Что с тобой? — озабоченно осведомляюсь я. — Господи, болтаю о какой-то чепухе, а на тебе лица нет! Что случилось? Потерял что-то дорогое? Что-то непоправимое произошло?

Он не возражает. И в самом деле чувствует, что на веки вечные лишился пусть небольшой, но все же кое-какой суммы. Ведь и не подозревал, несчастный, что примет из-за нескольких рублей столько мук, другой-то и из-за сотни, глядишь, не так страдал бы. Конечно, мог бы собраться с духом и выложить мне прямо в глаза: так, мол, и так, если ты кое-что все-таки вспомнила в этот наш век всеобщего склероза да к тому же сама меня поймала, так уж будь любезна, возврати должок, который, черт побери, самое время вернуть! Но разве может интеллигентный человек разрешить себе такое невежество? Да еще после того, как сочувственно осведомились о его тяжких потерях и непоправимых бедах?..

— Кстати, — словно между прочим, бросаю я, — дико не люблю одалживаться, но...

Он не сразу соображает, что к чему, хотя мои слова не оставляют никаких сомнений.

— ...но одолжи-ка мне карандаш. Хочу записать твой телефон: очень уж ты скверно выглядишь. Говори прямо: случилось что-то печальное?

Одеревеневшей рукой протягивает он карандаш. Попроси я сейчас, он весь свой бумажник с деньгами за милую душу отдал бы, и ключ от квартиры, и часы, даже свидетельство о страховании жизни... Уж на что я тертый калач, а не могу надивиться: какие же они рохли, эти люди, дающие взаймы! Чуть что — и сразу опадают, как тесто на сквозняке...

— А не заскочить ли нам в кафе? — предлагаю, глядя на его траурную физиономию.

— Что? В кафе? — Лицо его еще пуще темнеет, щеки вваливаются: не человек — живой труп, краше в гроб кладут... Дело ясное: тут не только своих денег не получишь, а, чего доброго, и за кофе платить придется!

— Посидим, выпьем, закусим, — говорю, — расскажешь о своих бедах — глядишь, найдем способ помочь горю.

— Нет-нет, никаких выпивок, никакой помощи... Иди сама!

Как вспугнутый заяц, отпрянул он в сторону и бросился прочь, чуть не попадая под колеса. Теперь не догонишь! Да и зачем? Вот если бы он был мне должен пусть небольшую, но все же кое-какую сумму, тогда бы уж я прижучила его как миленького, за оба уха ухватила бы... А так... пусть себе бежит. В удовольствиях тоже надо знать меру!

Душа общества

У кого бы ни гостевал — ни капельки! Видеть эту гадость не могу. Поэтому за столом я словно соринка у всех в глазу, словно горох при дороге — каждый ущипнуть норовит. Было время — косо на меня смотрели, за стол рядом вроде в наказание садились и облегченно вздыхали, когда я соображал, что следует уйти пораньше. В конце концов совсем приглашать перестали. Что было, то было.

А теперь? Теперь, братцы, когда таких, как я, трезвенников, считанные единицы остались, мы на вес золота. Званые вечера без нас проваливаются, свадьбы разлаживаются, именины в поминки превращаются!

Возьмем, к примеру, вчерашний день. Приплелся я на юбилей. Опоздал, грешным делом. Сажусь. Скорее даже не сажусь, а этак вьюном втираюсь между двумя представительными дамами. Стол широкий, длинный, что твоя взлетная полоса. Гостей видимо-невидимо. Все хозяину нужны, все полезны: профессора, кассиры, столяры... Но нету за столом единства. Полный разнобой — скучные, по сторонам озираются, зевки ладонями прикрывают. И чарка не помогает. Хозяин из кожи вон лезет, пытается общий разговор завязать, и так и этак приступает — нет контакта, хоть плачь!

И тут он громко обращается ко мне:

— Почему это вы не пьете?

Я вздрагиваю, что-то себе под нос бормочу. И тут начинается!

— В самом деле! Рюмка даже не тронута! — всплескивает руками одна из моих тучных соседок.

— Если вы так, то и я не стану пить! — грозит другая.

— Этого еще не хватало! — в отчаянии восклицает хозяйка.

Стол ожил, пришел в движение.

— Вы непременно должны выпить!

— От одной еще никто не умирал!

— Надо уважать хозяев!

— Терпеть не могу этих ханжей, — ворчит красноносый тип. — Не пью, не пью, а сам-то втихаря из горлышка хлещет!

Гости подмигивают друг другу, перекидываются понимающими улыбочками, чувствую, сколачивают против меня единый фронт.

А соседка справа жмет мне коленку и шепчет:

— Ах, какой вы эгоист... Ну, выпейте! Ну, ради меня!

Другая командует генеральским басом:

— Вперед — марш! — и в один глоток опоражнивает бокал.

А я креплюсь, только бородой мотаю.

— Что же это такое? — орет через стол хозяин.

— Влить силком! — требует красноносый.

— Может, цирроз у него? — робко жалеет кто-то.

— Какой еще цирроз! — взрываюсь я. — Не пью, и все!

Тут все застолье просто в бешенство приходит от моей наглости. Лица краснеют, глаза искры мечут, сотрапезники вместе со стульями надвигаются на меня, как страшилища из фильма ужасов. Вот-вот схватят, в порошок сотрут.

— Ну, ну! — отбиваюсь я. — Ладно уж! Только первую и последнюю!

— Ура! — гремит стол.

Поднимаю рюмку и медленно ставлю обратно уже пустую.

— Он же за воротник вылил! — визжат обе толстухи, зажав меня своими телесами, — пальцем не шевельнешь.

Ох, пришел мой последний час! Гул, звон, жужжание, как в осином гнезде. Обступили со всех сторон, тянутся с рюмками, фужерами, бутылками, умоляют, требуют, кулаками грозят, щиплют. А одна врачиха даже на колени упала, ноги мне обнимает...

— Я тоже не пью, тоже! — не может скрыть зависти какой-то самозванец. — Вот! Вот! — И выплескивает из бутылки прямо на телевизор.

Лей сколько влезет! Кому ты нужен! Стол уже поет про чижика-пыжика, который на Фонтанке водку пил. Поет и коварно на меня поглядывает. Раз — кто-то обхватил меня сзади и уже раздирает челюсти, как лошади, и опрокидывает рюмку прямо в пищевод. Ах, гады! Вскакиваю, как ужаленный, кашляю, слезами обливаюсь, задыхаюсь... Все вопят, женщины ароматными платочками подбородок мне утирают, красноносый выдает анекдотец про пьяницу, отдавшего концы от глотка лимонада... Шум, смех...

— Братцы! — спохватывается кто-то. — Полвторого уже!

Вот ведь как незаметно время пролетело! — удивляется другой.

— А потому что интересно было!

Хозяин улыбается. Доволен.

Когда я ухожу, он подскакивает, обнимает.

— Спасибо тебе, Йонас! Выручил! — И сует мне в карман бутылку «Паланги». — Если б не ты — заплесневели бы! На субботу Жигасы просят. Свадьба у них.

— Так я уже Каркласам обещал. Новоселье.

— Йонас! Спятил, что ли! Не губи молодых! Где ж им другого непьющего взять? Да и отец невесты тебе... — И он шепчет мне на ухо что-то о путевках.

Уступаю. Да и как не уступить: силой притащат. На таких, как я, нынче большой спрос: непьющего добыть труднее, чем угря. Заживо без нас сгнили бы: никакого разговора, никакого контакта не завяжешь. А без контакта — пшик, а не застолье!

Вот это праздник

Когда просыпаюсь я праздничным утром в своей малогабаритной квартире, меня охватывает странное беспокойство. Хочется, черт побери, хоть раз вкусить чего-то по-настоящему праздничного! Хоть раз вырваться на простор, ударить по струнам! Особенно лихорадочно начинают скакать мысли, когда я вдруг вспоминаю, что в любую минуту ко мне может нагрянуть многочисленное семейство Абленасов, которому не нужны ни струны, ни просторы — только маринованные грибы и жареный гусь.

Поэтому я быстренько одеваюсь и мчусь к Кишкисам.

Кишкисы еще нежатся в постелях. Завидев меня, они вскакивают, в глазах у них вспыхивает то же праздничное беспокойство и жажда простора. Мы наспех закусываем грибками и селедкой, и глава семьи вносит предложение немедленно всем вместе навестить товарища Зайцекаускаса. «Товарищ Зайцекаускас, — вспоминает Кишкис, — как раз переболел воспалением желчного пузыря, поэтому наш коллективный визит будет для него физической и моральной поддержкой».

Вскоре мы вваливаемся в квартиру истосковавшегося по нашей моральной поддержке Зайцекаускаса.

Хозяин, еле волоча ноги, надраивает паркет. С нашим появлением его желтое лицо становится ярче паркетного воска. А когда отпрыски Кишкиса в мокрых башмачках начинают, как по льду, кататься по навощенному паркету, щеки Зайцекаускаса принимают цвет апельсиновых корок. Кстати, сами апельсины мы в большом количестве обнаруживаем у него в холодильнике.

Когда в холодильнике остается только холодный воздух, в глазах Зайцекаускаса вспыхивает уже знакомый нам огонек праздничного беспокойства.

— Знаете что, — предлагает он дрожащим от предвкушаемого удовольствия голосом, — давайте порадуем Папарецкисов! Было бы преступлением не порадовать в праздник семью Папарецкисов!

И вскоре наша дружная компания быстрым шагом устремляется в путь. Нас уже целая дюжина, не считая собаки Зайцекаускаса (жена Папарецкиса работает в мясном магазине!).

Встреча с Папарецкисами особенно празднична: они как раз собрались в театр. Но хозяйка тут же одолжила у соседей детскую коляску и побежала в дежурный гастроном.

Желая компенсировать Папарецкисам арии и увертюры, которых они по нашей милости лишились, Зайцекаускас запустил их радиолу — да так, что задрожали стекла. Особенно много танцевать нам не пришлось — паркет у Папарецкисов был настелен недавно и, видать, из сырых планок, он сразу превратился в щепки. Правда, гостеприимных хозяев это почему-то не волновало, они все время поглядывали на потолок и вздыхали... А когда овчарка Зайцекаускасов под общие аплодисменты вытащила из холодильника батон сервелата и тут же проглотила его, как червяка, в глазах Папарецкиса запылали уже знакомые нам факелы праздничного беспокойства.

— Все к Томашявичюсу! — взвыл он и опрометью бросился прочь из дома. — То-ма-шя-ви-чюс, призывно скандировал он на дворе, — умрет от счастья!

Что ж — к Томашявичюсу так к Томашявичюсу...

Часам к двум пополуночи наша тесная компания возросла уже до полусотни душ, не считая собак и бредущего поодаль милиционера.

Распевая звонкие народные песни, мотались мы по городу с одной улицы на другую. Во главе колонны по-генеральски выступал товарищ Люткявичюс. Сейчас он вел свой боевой отряд к незнакомым мне Бурокасам. Под ногами приятно поскрипывал снег, машины уступали дорогу, редкие прохожие шарахались в стороны, чирикали разбуженные нашим дружным хором воробьи.

Товарищ Бурокас жил, оказывается, точно в такой же, как моя, квартирке. Окна у него были темные, поэтому пришлось довольно долго ждать, пока он наконец открыл дверь и предстал перед нами в голубых кальсонах. Его подбородок как-то странно вибрировал — безусловно, радости, что праздник еще не кончился.

В его малогабаритную квартиру все мы, разумеется, не влезли. Задним рядам пришлось размещаться на лестнице. Вскоре уютная квартирка Бурокасов выглядела как после землетрясения. Хозяин понес что-то невразумительное — то ли о детях, болеющих малярией, то ли о каком-то Каскас-касперайтисе, который был бы вне себя от радости, если бы... если бы... И Бурокас бросился натягивать брюки, но, так как у него вибрировал уже не только подбородок, но и ноги, он никак не мог попасть в штанины. Таким образом, наша дивизия осталась вдруг без вожака, и мы неорганизованной толпой выкатились на улицу.

Пока спорили и обсуждали дальнейший маршрут, я широко зевнула и почувствовала, что праздничный зуд в моей душе абсолютно улегся. Я тихонько откололась от митингующей толпы и улизнула домой. Дома у меня было чисто, уютно, не натоптано, в холодильнике полно всякой всячины... Эх, подумала я, вот это праздник! Побольше бы таких!

Но на всякий случай быстренько погасила свет.

Мужчина и женщина

Самой женщине ее женственность вовсе и ни к чему. Куда сподручнее иметь мужской глаз и мускулатуру: и бычью кость раздробишь, и гвоздь в стенку вгонишь, и мешок картошки запросто на пятый этаж втащишь, и дверь с заевшим замком высадишь, и ковер за милую душу выбьешь — особливо если муженек, в тоске по исчезающим Джульеттам, прицепив черную бабочку, порхает из одного кафе в другое.

Теряя последние крохи мужественности, современный мужчина, однако, крайне сурово осуждает жену за утерю женственности и грозится оставить ее на произвол судьбы, ежели она не одумается и не научится дробить кость пальчиком, вскрывать замок заколкой, вколачивать гвоздь каблучком туфельки, втаскивать мешок с картошкой в сумочке, выбивать пыль из ковра перчаткой, — в противном же случае он найдет себе такую, которая вообще не дробит, не вскрывает, не забивает, не таскает, — словом, такую подругу жизни, которая создана для любви и семейного уюта.

Женщина, услышав эти угрозы, перестает дробить и одумывается. Наглаженная детская одежонка, сверкающая чистотой плита, аккуратные ряды мисок и кастрюль на кухонных полках, уложенные на свои места ложки-поварешки и неуложенные волосы, задубевшее от жара плиты лицо, превратившийся в айсберг муж — все это внезапно предстает перед ней в новом, неожиданном свете.

После долгих сомнений женщина решает спасти семью, сохранить для нее отца и мужа. Она отшвыривает прочь фартук, оставляет в духовке на произвол судьбы фальшивого зайца и бежит в косметический кабинет. Задерживается там надолго, но зато является домой неузнаваемой, помолодев на десяток лет: волосы блестят и пышной волной ниспадают на плечи, глаза становятся огромными, обольстительно-таинственными... И возвращается-то она в лоно семьи не в одиночестве — ее сопровождает некий человек с прыщеватым носом, именуемый отныне «другом дома».

Вернувшегося с работы (с немалым опозданием!) мужа встречает не только жена, но и Женщина — утомленно улыбающаяся, грациозно играющая пудреницей. Муж жует подгоревшего фальшивого зайца, ошеломленно поглядывает на нейлоновый пеньюар супруги и беседует с другом дома о жизни бобров и прочих высоких материях. Потом все начинает вертеться, как мельничное колесо: муж жарит и стирает, чинит и штопает, варит и драит... Поначалу дела у него идут неважно: вместе с замком он выламывает дверную филенку, разрубая бычью кость, попадает себе по пальцу, вплетает дочке в косу вместо ленты посудное полотенце... Но шаг за шагом он приобретает навыки, начинает превосходно вести дом, даже готовить для жены-Джульетты клюквенный мусс. Когда он подает этот мусс ей в постель, то вместо благодарности замечает вдруг в ее глазах растущее отчуждение и отвращение к своим повязанным передником бедрам. Она кисло отстраняет недоеденный мусс и отворачивается: невелико счастье ежедневно лицезреть обабившегося супруга, другая бы на ее месте давно ушла к настоящему мужчине, который не шьет, не гладит, не стирает, не варит... не... не...

Едва не выронив вазочку с отвергнутым муссом, муж возвращается на кухню, утыкается горячим лбом в сверкающий чистотой холодильник и горько плачет. Его слезы просачиваются в духовку и превращаются в пикантный соус для настоящего зайца, которого за уши приволок уже четвертый по счету друг дома... Что делать, как спасать семейный очаг?

Но слезы лить некогда: друг дома уже стучится в дверь — пора подавать на стол зайца.

Что же дальше?

А дальше устанавливается известное равновесие: супруги приходят к общему выводу, ударяют по рукам, и жизнь их начинает катиться по гладкой колее — они или дружно делят на двоих нелегкие семейные заботы, или дружно оба уходят: один в окно, другой в дверь, и, когда возвращаются, им есть что рассказать друг другу...

И в том и в другом случае рождается прочная современная семья.

Грациозная походка

Владеющие поэтическим даром представители сильного пола за долгие века сложили о женской походке тысячи обессмертивших их творцов славных строк:

Она приблизилась ко мне легко и грациозно, как юная газель... Женщина удалялась, ритмично покачивая обворожительными, неописуемой красоты бедрами... Она впорхнула в комнату, словно легкое дуновение морского ветерка... С веселым смехом умчалась она, сверкая стройными, загорелыми, соблазнительными ножками... Торжественно и гордо выступала она, подобно царице Савской... Я еще не видел ее, но по легкой, эластичной походке пантеры чувствовал ее приближение...

Ныне поток дифирамбов женской походке почти пересох. Мало того, все чаще в голосах мужчин слышны критические нотки: дескать, современная женщина не «плывет лебедушкой», не покачивается при ходьбе «серой утицей», а шлепает, как бегемот, или грохочет каблуками, что твой гренадер, — аж асфальт трескается... Какое уж там «дуновение ветерка»!

Милые, дорогие мои женщины! Сколь горько бы ни звучала правда, встретим ее, как говаривали старые солдаты, грудью! Хоть малость будем самокритичными. Постараемся, согласно настоятельным советам «Советской женщины», разобраться во всем сами, в своей, женской среде, побудем одни. Сядем за круглый стол и без горячности, не перекладывая по обыкновению вину за все наши беды на головы обвиняющего нас сильного пола, трезво обсудим: что делать, чтобы женщина вновь обрела грацию трепетной лани, вкрадчивую поступь пантеры, прелесть плывущей лебедушки и тем самым вернула поэтам бессмертие?

Кто мешает нам легко парить над асфальтом? Кто не дает «ритмично покачивать бедрами», подобно серой утице? Кто понуждает брести, цепляя ногой за ногу, грохотать каблуками, шлепать и шаркать подошвами?

Сумка! Та самая сумища, к которой прикованы мы, как каторжник к своей тачке. Это она смертельный враг грации, это она лишила нас крыльев, превратила газелей в бегемотиц и гренадеров!

Однако пока что отделаться от этого нет у нас никакой надежды. Ах, до чего же было бы прекрасно, если бы мужчины, вместо того чтобы изобретать поезда на воздушной подушке, сверхзвуковые лайнеры, ракеты и прочие летательные аппараты, подумали бы о летающей сумке!.. Но увы...

Положение кажется безвыходным... Однако выход есть! Женщины! Нас может спасти опыт Суламифи — героини бессмертной Песни песней, сложенной мудрым царем Соломоном. Грациозную походку и королевскую стать эта простая девушка приобрела, таская тяжелый глиняный кувшин с водой или корзины с фруктами не в сумке, а на голове! Так что сумка (как и все остальное, что приходится нам таскать!) должна оказаться у женщины на голове. Если помимо хозяйственной сумки в руках у вас еще авоська или что-то подобное — смело укладывайте все это поверх сумки. Правда, сооруженная на макушке пирамида может поначалу рухнуть, обеспечивая всю улицу необходимыми продуктами питания. Но это лишь поначалу.

Чтобы такого не случилось, предлагаю подкладывать под груз надувное резиновое колесо, на худой конец — покрышку от мотороллера. Если покрышка будет несколько велика и начнет при ходьбе сползать на шею, не теряйтесь: грациозно остановитесь и, соблазнительно качнув обворожительными бедрами, вскиньте свободные руки, словно собираетесь обнять возлюбленного, и водрузите покрышку на место. Шляпка под суммарной тяжестью колеса, сумки, авосек и прочего, безусловно, превратится в блин, поэтому ее следует надевать не на голову, а поверх ноши. Если вы привыкли носить не шляпу, а косынку или платок — тоже не смущайтесь, только теперь покрываться вам придется простыней или скатертью...

Каждая женщина, освоившая эту весьма несложную технику, может не сомневаться — при ходьбе ее стан будет прямым, как натянутая струна контрабаса, а бедра начнут раскачиваться, как легонькая лодка в бушующем океане.

Итак, Суламифь наших дней плывет по улице. Плывет прямая и гордая, словно коронованная царица, плывет, слушая, как посвистывают скворцы, усевшиеся у нее на голове поклевать горох из порвавшегося пакета.

Внезапно она вспыхивает: навстречу бредет свет ее очей, радость ее жизни, он, Дефицит с большой буквы! Одну руку Дефицит так глубоко засунул в карман брюк, что при желании может достать ею ботинок, другой прижимает к боку пустой портфель. Идет сгорбившись, перекосив плечи, громко шмыгая носом и шаркая подошвами. Внезапно Большая Буква останавливается и с безопасного расстояния — чтобы, не дай бог, лавина свеклы не обрушилась на него — вперяется взглядом в свою Суламифь — Плывущую Сумку. Задумчиво качает головой и что-то бормочет себе под нос. Голос кислый и даже плаксивый:

— Где же справедливость, о великий, бессмертный Алишер Навои! Не ты ли пел: На голове она несла виноградную гроздь и кувшин старого, как мир, вина...

Согласие

И слух и взор радует семья Каркласов. Для матери и для отца нет ничего важнее воспитания детей. Оба прекрасно понимают, что воспитывать следует не с помощью сухих назиданий и нудных поучений, а на живых примерах. Оба прекрасно сознают, что их воспитательные методы должны не противоречить друг другу, а словно два ручейка сливаться в единый поток и слаженно журчать в общем русле... О нет, не сразу удалось Каркласам достигнуть такого согласия — в прошлом всякое случалось. Зато теперь! Теперь, как я уже говорила, гармония их семьи ласкает и слух и взор.

Воспитывать принимаются они с раннего утра.

— Снова ты поленился сделать утреннюю зарядку, сынок, — тихо, вполголоса сетует Карклене. — Неужели тоже хочешь превратиться в слабака, который еле ноги волочит? — Она тактично отводит взгляд от табуретки, на которой сидит Карклас.

— Доченька, — чуть ли не шепотом ласково заводит Карклас, — зря ты на завтрак пироги уплетаешь! Возьми-ка лучше корочку черного хлеба — поздно будет садиться на диету, когда превратишься в гору теста. — Он изо всех сил старается не задеть глазами фигуру жены.

— Мальчик мой, — еще тише и ровнее говорит Карклене, — снова нашла я у тебя в кармане сигарету. Неужто и ты будешь отхаркиваться на каждом шагу, хрипеть, как старый ворон? Неужто хочешь постоянно сплевывать сквозь желтые от никотина зубы, и жене даже стыдно будет куда-нибудь пойти с тобой?..

Процесс воспитания нарушает резкий телефонный звонок.

— Запомни, доченька, — начинает отец семейства, когда жена наконец кладет трубку, — нет ничего отвратительнее длинного женского языка! Это же сущий ад для дома. Теперь женихи пошли похитрее, чем в мои времена, бегут от болтушек как от чумы.

— Не пропадай до ночи! — наставляет мать сына, заботливо поправляя на нем шарфик. — Перегуляешь в молодые годы, начнет из тебя до времени песок сыпаться...

— Взгляни-ка на себя, — подталкивает дочку к зеркалу отец. — Разве так можно? Дома тоже надо выглядеть красивой и аккуратной. Неужели и ты, едва зацапаешь муженька, сразу превратишься в общипанную курицу?

— Ай-яй-яй, детка, — ласково журит сына мать, — вон соседка сегодня снова жаловалась, что ты ее сына отлупил... Знаю, виной тому проклятая кровь твоего папеньки и всей его родни, но возьми себя в руки, сынок, пока не поздно! Ведь в отцовском роду не один на виселице кончил...

— Не терзайся, дочурка, — утешает отец, — что тебе в голову науки не лезут. Это гены твоей мамаши. Вся ее родня — одни неучи да знахари!

К вечеру старшие Каркласы едва ноги передвигают: воспитание — нелегкий труд, сколько сил отнимает, сколько здоровья! Они отправляются к себе в спальню, зажигают ночник и плюхаются на старую, широкую кушетку... Усядутся и тупо воззрятся на стену, где висит их фотография — из тех давних времен, когда их воспитательные методы еще не сливались в единый согласный поток, и поэтому снимок так и колет глаза.

— Повезло же тебе, — произносит Карклас осипшим от воспитания голосом. — Другой на моем месте давным-давно удрал бы куда глаза глядят! А я, дурак, мучаюсь, жилы рву, тащу свое ярмо...

— Одно мое святое терпение, — эхом откликается Карклене. Другая давно бы тебя с пятого этажа сбросила, а я, идиотка, терплю, стиснув зубы...

И оба тяжело, но согласно вздыхают:

— Только ради детей!

Развод

Дожидаясь, пока его вызовут к судье, Карклас сидит в приемной и клюет носом. Всю ночь глаз не сомкнул — зато какую горячую речь подготовил! Какие железные аргументы нашел!.. Наконец секретарша просит его пройти в кабинет. Карклене уже здесь. Веки у нее припухли и глаза красные. Тоже небось ни минутки не соснула, готовилась смешивать супруга с грязью. Уж она-то скажет! Такие слова, такие аргументы выложит, что куда там Каркласу! Он холодно кивает жене и усаживается напротив.

Судья зачитывает заявления сторон: и муж и жена просят расторгнуть их брак. Потом поднимается Карклене. В предчувствии града обвинений, которые вот-вот посыплются на него, Карклас боязливо втягивает голову в плечи.

— Мы прожили, — начинает Карклене, — двадцать три года. Сына с дочкой вырастили. Ничего дурного о муже сказать не могу. — В голосе сдержанность и спокойствие. — Просто хотим жить врозь, каждый своей собственной жизнью. Поэтому убедительно прошу суд расторгнуть наш брак. — И она медленно, с достоинством опускается на свой стул.

Судья даже расплывается в улыбке: не часто приходится слышать в деле о разводе такие культурные речи, тем паче — из женских уст!

Наступает очередь Каркласа. Однако он продолжает сидеть, словно гвоздями к стулу приколоченный. В душе творится нечто неописуемое — там все кипит, булькает, бурлит. Вот змея! Мало того, что загубила всю его жизнь, так и тут исхитрилась перца сыпануть и горчичной помазать. Разве выдашь теперь заранее подготовленные филиппики?! Да ведь он бы прямо злодеем выглядел, а она, ханжа этакая, сидела бы святой страдалицей, потупив взор... Ну, погоди!

— Все, что тут было сказано... истинная правда, — через силу начинает Карклас. — Только не двадцать три года мы прожили, а больше: двадцать три и семь месяцев. — На его губах появляется трогательная улыбка великомученика. — Детей в люди вывели. Дай бог каждому так честно выполнить свой долг по отношению друг к другу, как мы выполнили. А теперь — хватит, — заканчивает он крепнущим голосом выздоравливающего больного и опускается на стул.

Его ответный залп метко поражает цель: Карклене не выдерживает, встает еще раз.

— Хочу воспользоваться случаем, — поворачивается она к Каркласу, — и поблагодарить своего бывшего спутника жизни за весь совместно пройденный нами путь. Человек он был хозяйственный, деловой, на все руки мастер... — Она вытаскивает платочек и демонстративно прикладывает его к глазам.

— Я тоже должен сказать ей спасибо, — вскакивает Карклас. — Она была опрятной женщиной, пол в квартире всегда блестел, суп горячий, шлепанцы на месте...

— Зарплату, — улучив момент, вставляет Карклене, — целиком домой приносил, копейка в копейку. Летом в саду вкалывал, как ломовая лошадь...

— Когда я лежал в больнице, — прерывает ее Карклас, — по три раза в день прибегала: горячий куриный бульончик, клюквенный морс...

— А когда дочка у нас родилась — пеленки стирал, гладил...

— Девятнадцать свитеров мне связала!

— Сам кастрюли паял!

—   Ногу мне массировала!

— Хрен натирал!..

— Постойте! — не выдерживает судья. — Погодите! Если так, зачем вам разводиться? Может, помиритесь?

— С этой жабой? — вскидывается Карклас. — С этой раздутой паучихой, которая всю кровь из меня высосала, все жилы вытянула?!

— С этим иродом? — где уж там елейные интонации! — орет Карклене. — Да я из-за него света божьего не видела, в загнанную клячу превратилась!

И оба согласно заканчивают:

— Лучше живьем в могилу!

Инструкция по сохранению мужа

Создать эту инструкцию меня побудила беседа с одной приятельницей. Отправилась она в круиз вокруг Европы, но по возвращении не обнаружила дома мужа. Оказывается, пока она восхищалась готическими башенками, пока бегала, охая и ахая, по музеям, пока гоняла из магазина в магазин в поисках модного галстука для своего благоверного — он тоже не терял времени даром, тоже совершил некую экскурсию, правда, несколько иного рода: переселился под крылышко к другой женщине. Именно тогда и услышала я горькие сетования путешественницы:

— Знать бы раньше! Только предположить бы такое!.. Ведь сколько всяких путеводителей по городам, замкам, музеям, руководств по пользованию бытовой техникой, а вот простенькой инструкции, как сохранить в семье мужа, нету ни единой.

Тогда-то и взялась я за перо. Разумеется, как всякая первая попытка, моя инструкция далека от совершенства, вероятно, со временем она будет исправляться и дополняться. К тому же есть одно условие, без соблюдения которого и брать-то мою инструкцию в руки не следует: прежде чем приниматься за изучение действий мужа, женщина должна трезво и объективно оценить самое себя — свой собственный характер, свои привычки, внешность, недостатки... Да, да, и недостатки! Сколь бы сильным ни был соблазн приукрасить и возвысить себя, а мужа, напротив, очернить и принизить, я должна предупредить, что всякое отклонение от истинного положения вещей чревато непоправимыми последствиями.

Итак, приступим.

1. Если мужчина женат на хорошенькой, элегантной, однако недалекой, а точнее говоря, туповатой особе, то рано или поздно он начнет тосковать пусть и не по очень красивому, зато разумному существу, только — не дай бог! — не умнее, чем он сам. Поэтому, если у жены есть подозрения, на кого именно заглядывается ее муж, она обязательно должна втереться в одну компанию с конкуренткой. Тут уж пусть не сводит с нее восхищенных глаз, поддакивает каждому ее слову, даже взвизгивает от восторга. Потом, улучив момент, чтобы слышали все окружающие, она заявляет мужу: «Знаешь, Юозас, до сих пор я считала тебя довольно умным мужчиной, однако рядом с Беатой ты просто тупица!» И — точка, больше к этой теме возвращаться не следует: когда вступила в дело тяжелая артиллерия, незачем стрелять из мелкокалиберного ружьеца.

2. Если жена усердная хозяйка и заботливая мать, то можно не сомневаться, что в сердце ее супруга закрадется тоска по легкомысленной бездельнице. Интересно, что, очутившись в гнездышке последней, он берется за самую черную домашнюю работу, за которую в своем доме ни в жизнь не взялся бы! Что же в таком случае должна предпринять жена? К сожалению, трудолюбивые и заботливые жены — никуда не годные актрисы; к каким бы хитростям они ни прибегали, в конце концов возвращаются к одному и тому же: хныканью и упрекам, сдобренным словечками «подлец», «бабник», «гуляка» и т. п., из-за чего муж окончательно покидает дом. Поэтому единственное средство, которое можно рекомендовать подобной женщине, это так называемый «путь к сердцу через желудок», или улучшенное питание мужа. Улучшенное — это не только вкусное, но и очень калорийное: объевшийся муж едва двигается и тут же валится на диван, чтобы отдышаться и переварить, а стоит ему проснуться, как новые заманчивые ароматы щекочут ноздри, за ароматами следуют новые вкуснейшие блюда... Постепенно от обильной еды муж так раздается, что об уходе из дому ему и подумать лень, а если жена еще позаботится о том, чтобы телевизор всегда был в исправности, а «Советский спорт» доставлялся своевременно, так муженька из кресла и подъемным краном не вытащишь. Разумеется, не бог весть какое счастье муж-пингвин, но лучше уж иметь такого, чем никакого.

3. Если мужчина до свадьбы и даже после нее бесконечно повторяет своей избраннице, что его больше всего восхищает в ней натуральная коса и естественная красота, что ежели она посмеет отрезать косу, он немедленно оставит ее, то рано или поздно вы столкнетесь с ним в укромном ресторанчике в обществе косметической куколки. Поэтому, как только муж перестанет замечать косу, жене следует немедленно остричься и мчаться в косметический кабинет... Обратный вариант: если жена тонет в косметике и модных журналах, муж спит и видит лишь девушку с длинной косой и даже с граблями в руках. Так как подобные невинные героини водятся нынче только в старых романах, этого мужа зачастую можно увидеть читающим классиков, где с завидным знанием дела изображаются прелести деревенских красоток, а также те, кто посягает на их девичьи светелки. Женам-модницам остается обложить мужа такими книгами по уши: чем больше проглотит он душещипательных романов, тем сильнее возрастет его недоверие к современной нравственности, пока не превратится он в конце концов в ходячего моралиста, от чьих проповедей все разбегаются, как от чумы, а тогда ему самому не останется за кем бегать... Однако не забудьте, что опытные соблазнительницы, встретив столь высокоморального субъекта, любят прикинуться наивными овечками; так что старайтесь не опоздать и своевременно срывайте с них маски!..

4. Если супруг принадлежит к числу избранников муз, а жена, не подумав о последствиях, возьмет да и разругает его творение (картину, поэму, эстрадную песенку), он до тех пор будет неприкаянно слоняться, пока не встретит чуткую женскую душу, которая, пав на колени, станет в полуобморочном состоянии причитать, что слово «шедевр» слишком слабо, чтобы выразить всю гениальность его создания. Отсюда следует: фундамент семьи художника прочен в той мере, в какой жена способна превозносить талант мужа и стирать в порошок его недругов и конкурентов. Однако, чтобы муж вконец не отупел от хронических экстазов жены и у него не возникло сомнений по части ее эрудиции, рекомендуется время от времени отвергать произведение супруга со словами: «Прости, но что бы там ни говорили другие, как бы ни хвалили, но финал недостоин твоего гения!» Точно так же, как муж из § 2 тучнеет и мягчеет от жирных блюд, так и муж-писатель (композитор, художник) раскисает от похвал жены. В конце концов он уже не может вынести ни единого словечка критики и, едва услышав его, как угорелый мчится домой за сочувствием и утешением. А что еще нужно для прочности семьи?

5. Если жена деспотична, мужем овладевает мечта встретить существо, схожее мягкостью души с клубочком кроличьей шерсти. Однако такие мужья по натуре и сами люди мягкого характера. Именно поэтому, попав в лапы к властной женщине, они быстро привыкают подчиняться и в них окончательно укореняется потребность, чтобы ими командовали и помыкали. Встретившись со столь желанным мохеровым существом, которое готово доверчиво опереться на его плечо, как на твердую скалу, такой мужчина, ощущающий себя поначалу орлом, вскоре же испытывает чувства цыпленка, впряженного в тяжелый воз. Поэтому деспотическим женам не следует бояться нежных и безвольных конкуренток, им следует оберегать своих мужей лишь от других волевых женщин: из более твердых рук его уже не вырвать! Чтобы этого не случилось, надо с первого же дня замужества ввести в доме комендантский час.

6. Если жена легкомысленна, то муж непременно начнет шарить глазами по сторонам в поисках сольвейг (вообще каждый мужчина мечтает иметь свою персональную сольвейг, которая была бы верна ему до последнего вздоха). Почуяв опасность, легкомысленной жене следует завести разговор о верности и как бы невзначай упомянуть о конкурентке: «Ах, эта бедненькая одинокая Ангеле... Вот несчастная! Уже седьмой мужчина бросил ее... И за что? За верность!»

Можно было бы продолжить перечисление возможных вариантов, однако из вышеизложенного ясно: мужчина ищет нечто противоположное своей жене, иначе говоря, тут действует принцип весов. Раскусив эту основополагающую истину, каждая жена без труда сумеет удержать семейный корабль в надежной гавани. Однако бывают случаи, когда муж не умещается ни в какие законы и рамки, когда он сам не знает, чего хочет, и всю жизнь — как алхимик философский камень стремится найти Женщину своей мечты, что-то среднее между Джокондой и Брижит Бардо. Ну и пусть себе! Это не опасно. Не мешайте ему: когда человек ищет прошлогодний снег, жене бояться нечего.

Меры приняты

Просматривая за завтраком воскресный номер газеты, Люткус наткнулся на интригующее сообщение: «Средняя продолжительность жизни женщины уже на девять лет превышает среднюю продолжительность жизни мужчины. Если мужчины не примут срочных мер, этот разрыв будет расти и расти — разумеется, в пользу женщин».

Люткус отложил газету, отодвинул надкушенный блинчик и, прищурившись, долго наблюдал за своей дражайшей половиной, которая, как ни в чем не бывало, хлопотала возле плиты.

— Послушай, Ада, — задумчиво протянул он наконец, — а что, если с завтрашнего дня я сам, лично, стал бы водить Дайвочку в детский садик?

— Ты?! — оторопела жена. — Вставать на час раньше и подвергать опасности в троллейбусе свою драгоценную жизнь? И ребер не жалко?

— Подумаешь, ребра! — расправил плечи Люткус. — Надо же человеку утром поразмяться!.. — И, не давая жене опомниться, добавил: — Надеюсь, ты не станешь возражать, если и все продукты я сам буду приносить домой?       Ноги подкосились, и Ада, застонав, опустилась на табуретку.

— Неужели будешь в обеденный перерыв бегать по магазинам?

— А что? — хитро ухмыльнулся муж. — Может, и мне полезно сочетать умственный с физическим?

Совсем растерявшись, жена что-то бессвязно забормотала.

— А как тебе понравится, — продолжал наступление Люткус, — если я заодно возьму на себя и уборку квартиры?

У Ады из рук выпала тряпка.

— Не пойму, куда ты клонишь, — охрипшим вдруг голосом проговорила она.

— Надеюсь, — энергично нагнувшись и подняв тряпку, заявил Люткус, — что и возле плиты я сумел бы не хуже тебя управляться.

— Но, — еле слышно возразила жена, — но... это же чисто женское занятие... мужчины обычно как от чумы...

— У меня даже руки чешутся, — перебил ее Люткус, — так охота самому мариновать и консервировать! Кстати, где у тебя тот рецепт яблочного пирога, который, помнишь, принесла Стефания?

— Стефания? — В лице у Ады ни кровинки. — Ты что-то скрываешь от меня! — произнесла она трагическим шепотом.

— Скрываю? — На всякий случай Люткус сложил газету и небрежно сунул ее в стопку других газет. — Сама же упрекала, что не помогаю. Так вот, ступай себе и не мешайся на кухне!

— Куда... ступай? — губы Ады дрожали.

— А куда хочешь, — великодушно разрешил муж. — В кино, в читальню, в бар, рыбачить на реку... Не помешало бы и в спортхалле заглянуть — там нынче международные соревнования по стоклеточным шашкам.

— Значит, гонишь, как собаку, на все четыре стороны?.. Уж лучше прямо скажи, что хочешь от меня отделаться... что... что... — Она захлебнулась рыданиями и, упав грудью на обеденный стол, дала волю слезам.

С истинно мужским самообладанием Люткус переждал, пока у жены не пройдет первый приступ нервного припадка, пока не перестанут судорожно вздрагивать плечи. И тогда бодро заявил:

— Ну вот, разревелась, как дитя малое! Шуток, что ли, не понимаешь?

— Шуток?.. — Жена подняла на него распухшие глаза. — Хорошенькая шутка! Она у меня целый год жизни отняла!

«Так! — быстренько подсчитал Люткус. — Значит, еще восемь таких шуточек — и разница между нашими средними возрастами будет сведена на нет...»

И он с удвоенным аппетитом принялся уписывать блинчики.

У врача

С недугом своим я ознакомила врача сразу, едва переступив порог его кабинета, памятуя, что люди этой благородной профессии заняты по горло и для больных времени у них в обрез.

— Здравствуйте, у меня склероз мозга, — заявила я, прикрывая за собой дверь. — Все на свете забываю и вообще теряю последние остатки памяти.

Врач ответил на мое приветствие и пригласил сесть. Он даже поднял на меня глаза и ободряюще улыбнулся — такое хорошее впечатление произвело на него мое чистосердечное признание.

— Так-с, значит, плохо с памятью, — констатировал он. — Фамилия?

Узнав фамилию, он исчез за ширмой, чтобы вымыть руки. Мыл долго. Я поняла, что память мою будет он ощупывать стерильно чистыми руками, и еще раз убедилась, что открыла нужную мне дверь.

Наконец хозяин кабинета, пахнущий чистым полотенцем и яичным мылом, появился из-за ширмы. Долго рылся в карманах халата. Ничего там не отыскав, взглянул на меня и снова поздоровался:

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, — ответила я.

— Что привело вас к нам?

— Да память же.

— Ах, память... И что же с ней случилось? — осведомился врач.

— Не помню ничего, — повторила я. — Сразу же все забываю.

— Вот как? Это нехорошо — сразу все забывать, — пожурил он меня. — Очень нехорошо... Ваша фамилия?

Я повторила фамилию, добавив к ней имя. Просто так, на всякий случай.

Сев за стол, он принялся разбирать истории болезни.

— Итак, на что жалуетесь? — поинтересовался он, продолжая рыться в бумагах.         

— Память ослабла, — прошептала я.

— Ясненько, — пропел он, извлекая из груды пухлую папку.

Когда я увидела свою историю болезни, меня просто пот прошиб! Толстая, как том энциклопедии. Хоть убей, не помню, когда успела столько наболеть. Это еще раз подтверждало, что память у меня в самом плачевном состоянии.

Кое-как одолев этот трактат, врач развел руками:

— Ну, знаете ли, после двух инсультов нельзя требовать чудес от своей памяти. Да и возраст пенсионный...

— После двух инсультов?! — изумилась я. — Абсолютно не помню... А возраст... Не девочка, конечно, но...

— Ведь вы — Шпокявичене Броне Антановна, 1887 года рождения. Здесь черным по белому написано — перенесла два инсульта. — Голос стал строгим, брови нахмурились.

Я клятвенно заверила его, что никакая я не Шпокявичене, однако врач согласился с моим утверждением лишь после того, как раскопал наконец действительно принадлежащую мне историю болезни.

— А-а! — полистал он ее. — Ясно. Так на что жалуетесь, если вы не Шпокявичене?

— Память у меня, знаете, ослабла.

— Ясненько, ясненько, — закивал он. — Значит, память на обе ноги хромает...

Что еще приключилось с ногами моей памяти, я так и не успела услышать: врача позвали к телефону. Вернулся он не скоро. Зато, вернувшись, широко заулыбался и пожал мне руку:

— Здравствуйте, здравствуйте! Мы, кажется, с вами знакомы. Где встречались-то? Не у Каркласов ли?

— Да, — подтвердила я, — встречались. Только не у Каркласов.

— Да, да. У меня исключительная память. Один раз увижу человека — и на всю жизнь... Так что у вас? Нога, кажется, хромает?

— Нет, память, — шепнула я.

— Ах да, память! Сегодня, сдается, кто-то уже жаловался на подобное недомогание. Значит, память прихрамывает? Разберемся...

Но мне снова не удалось выяснить, что же случилось с моей памятью: в дверь сунулся какой-то пожелтевший субъект.

— Доктор, — просипел он, — вы мне рецепт...

— Помню, — успокоил его врач. — Вылечим вашу память.

— Желудок, — возразил желтый.

Когда, получив рецепт, он исчез, врач обернулся ко мне. На этот раз не поздоровался, и я даже немножко обиделась.

— Вот что, — сказал он решительно. — Сейчас получите направление и завтра, с самого утра, отправляйтесь в лабораторию. Сделаем зондирование.

— Мозга? — ужаснулась я.

Он снисходительно улыбнулся. Видимо, обладал чувством юмора.

— Желудка, — подмигнул он мне. — Всего хорошего.

— Всего хорошего, — поднялась я.

Он исчез за ширмой. Снова запахло полотенцем и яичным мылом. Я поняла: если не сменю тактики, придется здесь заночевать. Хотя я уже очень привязалась к этому человеку, хотя день и ночь с удовольствием бы слушала его любезное «здравствуйте» и вдыхала аромат яичного мыла, все-таки следовало подумать и об интересах других больных, для которых у него совсем не оставалось времени.

Когда он вновь появился из-за ширмы, я уж и не помню, кто первый сказал «здравствуйте». Кажется, произнесли мы это слово синхронно.

— Так какая же хворь на вас напала? — поинтересовался он.

— Не помню, — пробормотала я, отступая к двери. — Забыла...

Он снова улыбнулся и подмигнул — безусловно, ценил юмор.

— Не помню, — повторила я, открывая дверь.

— Только не забудьте сделать зондирование желудка, — донесся до меня его заботливый голос. — Прямо с утра.

— Спасибо, — откликнулась я из коридора, — не забуду! Если только не охромею вконец...

Старость можно победить

В наше время, когда стали появляться геронтологические кабинеты, от советов, как, старея, не стареть, нет отбоя. В общих чертах они сводятся к следующему: побольше двигаться, почаще гулять на свежем воздухе, воздерживаться от жирного и спиртного, питаться главным образом овощами и фруктами, раз в полгода показываться лечащему врачу (он, видите ли, просто мечтает о встрече с вами!), избегать отрицательных эмоций и стрессов (они, как известно, прежде чем обрушиться на вас, присылают свои визитные карточки) и вовремя ложиться спать.

Однако уже сам факт вашего интереса к подобным рекомендациям свидетельствует о том, что вы, как говорится, не молодеете и сами это признаете. Так вот, чтобы не стареть, надо не обращать внимания на советы, как не стареть. Какая от них польза? Прислушавшись к одному совету, последовав другому, вы вскоре все равно возвращаетесь к привычному образу жизни. Но если прежде с аппетитом ели, с удовольствием выкуривали сигарету и без зазрения совести валялись в постели, то ныне все эти маленькие радости отравлены сознанием, что вы роете себе могилу.

Нет, не надо слушать советы, и с другими своей мудростью делиться тоже не надо, особенно с теми, кто помоложе. Не секрет, что в конце концов зазвучит раздраженное «Разве я не говорил!» или «Если бы вы меня послушались!». Страсть давать мудрые советы — бесспорное свидетельство старения, и наоборот, пренебрежение к ним — признак вечной молодости. Посему одним из эффективнейших средств борьбы со старостью является такой стиль беседы с молодыми людьми: «И что же в данном случае предлагает ваш живой ум?», «Какой выход подскажет ваша свежая голова?». Вы только взгляните, как старчески морщатся их гладкие лбы, как заостряются носы, как откладываются соли в суставах пальцев, которыми постукивают они в такт своим советам! И напротив, каким улыбчиво-розовым становится ваше лицо, когда вы юношески беспечно пропускаете их разглагольствования мимо ушей! Ну, а если уж вам невтерпеж без советов, то в порядке исключения почитайте брошюрку «Советы молодоженам».

Прежде всего постарайтесь не поучать своих взрослых детей, как они должны воспитывать своих детей. Если вы столь прекрасно разбираетесь в вопросах воспитания, то, скажите на милость, каким образом вам удалось столь скверно воспитать собственных детей, что они не способны теперь воспитывать своих? Кроме того, ваши поучения могут привести (и это в лучшем случае!) лишь к тому, что молодые супруги милостиво переложат на ваши плечи все тяготы воспитания внуков, а сами будут наслаждаться жизнью и отдалять от себя старость в той же мере, в какой вы приблизитесь к своей.

Далее. Ни регулярный сон, ни прогулки на свежем воздухе, ни даже стояние на голове по системе йогов не спасут вас от груза лет, если вы не сумеете удерживаться от высказываний типа: «Когда мне было столько же, сколько вам сейчас...», «Доживете до моих лет, тогда...». Коли уж сорвались невзначай с ваших уст подобные слова, постарайтесь завершить начатую фразу так: «Доживете до моих лет, тогда поймете, что я могу вести себя как мне нравится!» или «Когда мне было столько же, сколько вам сейчас, мои предки вытворяли все, что им на ум взбредало!». А если, не дай бог, у вас в сердцах вырвалось: «Ох, уж эта...», то хоть язык откусите, но закончите: «старость!» И увидите, какими дурацкими станут физиономии у ваших юных слушателей — точно так выглядели бы вы сами, если бы произнесли «молодежь».

Протестовать по поводу того, что ваши юные домочадцы запустили свои стереопроигрыватели на полную мощность, — дело безнадежное. Тем более грозить им, что убежите из дому. Вместо того чтобы глотать валидол, затыкать уши и ворчать, восторженно возопите: «Ну и клёвый же рок!» — и крутаните ручку громкости до отказа, чтобы полопались барабанные перепонки и посыпались стекла. Уверяю вас, вскоре вы сможете наслаждаться тишиной и хитро посмеиваться, когда ваши потомки начнут жаловаться своим ровесникам: «Наши-то старики совсем обалдели от АББЫ... не считаются... дома сущий ад... могли бы послушать классику, Баха, к примеру... но где там...»

Вывод ясен: с молодыми надо и самому быть молодым, с детьми — ребенком (только не впадать в детство!), на улице можно поработать локтями, влезая в автобус, дома пригрозить, что выпрыгнете в окно, если вас не вырядят в вельветовые джинсы или не достанут билет на модного певца...

Общеизвестно — к старости начинает хромать память. Чтобы укрепить ее, есть куда более надежные средства, чем таблетки или вонючие лечебные ванны. Вместо того чтобы постоянно тереть лоб и беспомощно лепетать: «О чем бишь это я?..», «Не помню, хоть кол на голове теши...», вы с невинным видом вопрошаете:

— Так на каком месте вы меня прервали? Что хотели услышать? Помните, о чем я вам только что говорил? Так извольте повторить! Ах, вы не расслышали? Не поняли? Зачем же я тут с вами время теряю?!

Перевалив таким образом склероз с больной головы на здоровую, вы получите возможность долго и весело смеяться над извинениями собеседника и его жалобами на слабеющую память — а смех, как известно, укрепляет здоровье.

Забыли вы, к примеру, куда сунули нужную вещь. Выбросьте пропажу из головы — ничего, сама отыщется. Даже самую безнадежную ситуацию всегда можно повернуть в свою пользу:

— Прекрасно помню, что положил очки вот сюда, на полку. Куда же они, черт побери, делись?

— Они у тебя на носу, дорогой папочка!

— Благодарю, — саркастическая усмешка превосходства, — именно это я и хотел проверить: способны ли вы хоть разок глянуть дальше собственного носа?

Поскольку подобные стычки освежают лучше, чем целый ящик свежих фруктов, рекомендуется как можно чаще прибегать к ним ранней весной.

Короче говоря, существует целый арсенал средств, помогающих сохранять молодость. Знавала я одну женщину, которая с первых же дней супружеской жизни обращалась к мужу не иначе как «старик». «Эй, старик!» — не сходило с ее уст. И посмотрели бы вы, как этот «старик» — мужчина в расцвете сил! — заслышав такой зов, горбился, кряхтел, хватался за левый бок. В конце концов он настолько одряхлел, что жене пришлось найти другого, помоложе. Это закон: форма задана, содержание волей-неволей приспосабливается к ней.

Особенно старит привязанность к старым вещам, а также стремление тащить в дом ненужное барахло: а вдруг пригодится? Прибавьте мысленно: «наследникам» или «на том свете», и плюшкинская страсть заметно поубавится. Тут уместно перефразировать известное изречение: покажи мне свой шкаф — и я скажу, сколько тебе лет!

Характерный признак постарения — растущая оседлость, нежелание и даже боязнь сдвинуться с насиженного места, а на службе — с занимаемого кресла. Если уж не можете преодолеть своей инертности, то хотя бы не ленитесь подгонять других: «Двигаться, больше двигаться, товарищи! Нельзя превращаться в стоячее болото! Мне самому до чертиков надоело сидеть в одном и том же кресле. Когда же наконец найдете мне замену? Ведь незаменимых людей, товарищи, нет!» Разглагольствуя подобным образом, вы с легкостью замените того работника, который мог бы заменить вас.

К признакам постарения относятся также педантизм, мелочная аккуратность. Вообще-то, конечно, совсем неплохо, когда каждая вещичка лежит на своем месте и всегда знаешь, где ее найти. Но для омоложения стоит иногда нарушать установленный порядок, разбрасывать все вещи (разумеется, не свои, а чужие), а когда последуют упреки, хладнокровно пожимать плечами:

— Милые мои, ну к чему такая мелочность? Так и до маразма докатиться можно!

Но особенно яростно обрушивается старость на тех, кто с утра до ночи просиживает над анатомическим атласом собственных недугов, по-генеральски переставляя флажки:

— Сегодня соли из левой пятки перекочевали в правую... Кислотность желудочного сока выше вчерашней, но ниже позавчерашней... Снова третий позвонок!..

И наконец:

— Никто меня не жалеет... Никому до меня дела нет... — На карту с флажками шлепается крупная слеза.

А к чему заботиться о том, кто так о себе самом заботится? Зачем жалеть того, кто достаточно жалеет себя? Не лучше ли так:

— Ну, юные богатыри! Как спалось? Как самочувствие? Йонас, пятка не беспокоит?

— Пятка? Какая еще пятка? Откуда вы взяли, что у меня должна болеть пятка?.. Вот шутник! Надо же, пятка... (Через полчаса.) Гм, вроде бы и впрямь покалывает эту чертову пятку... Не дурите мне голову, с меня хватает и моей пятки! Нет ли у кого-нибудь таблетки от пятки? Ох, кажется, перекинулось на другую... А вам и дела нет ни до меня, ни до моих пяток... (С подозрением.) Кстати, куда девалась ваша больная пятка?..

Впрочем, я уже слышу раздраженный (отрицательная эмоция!) голос геронтолога, предупреждающий читателя:

— Не вздумайте следовать этим дурацким советам!

Прошу прощения, а кто первый посоветовал вам не слушать никаких советов?

И все-таки от одного совета не могу удержаться: пусть какой-нибудь геронтолог постарается дожить до ста лет. Тогда хоть один столетний будет долгожителем согласно рекомендациям геронтологической науки.

Как поднять настроение

Никогда прежде не относились мы так внимательно к своему настроению, как нынче. Открой любой журнал, любую газету, включи радио — и непременно прочитаешь или услышишь, что кому-то где-то испортили настроение. Поговори с любым знакомым — и он обязательно пожалуется, что тот или иной так ли, этак ли взял да и огорчил его. «Поездку я, конечно, продолжил, но уже безо всякого настроения», «Сдачу все-таки получил, но хорошее настроение потерял», «Телевизор в конце концов исправили, но кто исправит испорченное настроение?», «Бог с ним, с прокисшим молоком, хуже, что настроение скисло», «Стоит этой санитарке влететь в палату, как у больных мигом улетучивается хорошее настроение», «Пришло новое начальство — ушло настроение работать» — такие или похожие жалобы сыплются, как горох из дырявого мешка. Но самое странное, что, если поглубже вникнуть в существо жалоб, становится ясно: никто человеку настроения не портил — напротив, его пытались улучшить. Вся беда в том, что он этого не заметил или не пожелал заметить...

Поскольку считается, что чаще всего настроение портят в магазинах, с этого и начнем.

Вот я вхожу в овощной магазин, кладу на весы несколько лимонов.

— Два рубля девятнадцать копеек, — говорит кассирша, посоветовавшись с электронной системой.

— Рубль восемьдесят три, — возражаю я без всякой системы. И оказывается, моя правда!

Другой ушел бы отсюда, возмущаясь и кипя злобой, а я покидаю магазин довольная и радостная: уложила на обе лопатки электронный мозг, помогла кассирше, разбудила в себе Эйнштейна и сэкономила тридцать шесть копеек! Так почему бы не угостить себя на сэкономленные средства чашечкой чая, тем более что чайная рядом? Становлюсь у столика таким образом, чтобы видеть все сверкающее великолепие самовара, и приближаю к губам чашку, то есть тот ее край, который без щербатины и без следов помады. И с каждым глотком настроение все лучше и лучше — оказывается, чай я умею заварить куда вкуснее. А когда еще фирменную булочку надкусишь, то и совсем воспаришь: где ей до моей, нефирменной!.. А уж рыбку бы как я приготовила, думаю, поглядывая на костлявый плавник, торчащий из соуса в тарелке соседа, и настроение подпрыгивает до потолка... Да и потолок я бы лучше побелила, да, пожалуй, и поштукатурила бы лучше... Вот я какая!

Неподалеку от чайной, как назло, магазин готового платья. Нет, покупать я ничего не собираюсь, но захожу, не могу не зайти — как упустить такой случай поднять настроение! Кашу маслом не испортишь. И нате вам: и пуговицы бы у меня не на честном слове держались, и швы я бы аккуратнее заделала, а что касается моделей — разве стала бы такое немодное старье шить?! «Видишь, — верчусь в кабинке перед зеркалом. Не подумайте, что платье-мешок померить зашла, просто собою полюбоваться, — видишь, какая ты? Снимите шляпки, швеи-профессионалки!»

Ну, а если еще в парикмахерскую, к мастерам причесок заглянуть? Нет, я сдерживаю шаг, не надо: стоит только вспомнить о запахе прокисшего пива, грязных полотенцах и бездонных карманах, как впору заболеть манией величия...

Так что куда ни завернешь, куда ни сунешься — всюду ощущаешь искренние усилия внушить тебе веру в свои силы и чувство собственного достоинства. Сколько специалистов для того только профилируются, квалифицируются, совершенствуются, чтобы доказать тебе, что ты лучше их и пек бы, и стирал, и ухаживал за больными, и чистил пятна, и воспитывал, контролировал, организовывал, снимал фильмы, писал стихи... Одно только непонятно: откуда берутся люди с комплексом неполноценности? Может, думаю, это те самые спецы, которых мы походя скручиваем в бараний рог? Но, с другой стороны, они ведь тоже скручивают специалистов из других областей деятельности, так что обиженных нет, всем хорошо...

И так мне весело, такое хорошее у меня настроение, что иду и пою — кажется, не хуже иного специалиста в области вокала, и так задираю нос, что земли под собой не чую — как иной специалист сельского хозяйства... Только вдруг — хлоп! Запнулась о косо уложенную тротуарную плитку и растянулась во весь рост. Лежу и жду, когда кто-нибудь подойдет, протянет руку, поможет встать — но, оказывается, и в этических вопросах одна я на всю улицу разбираюсь... Наконец с трудом поднимаюсь на ноги, со всех сторон осматриваю плитку, сыгравшую со мной такую злую шутку, и вы только взгляните! — мой повисший было нос задирается еще выше, к самому небу: ведь и плитку, хо-хо, и плитку, братцы мои, я смогла бы лучше уложить — так уложить, чтобы споткнувшийся на ней специалист по фельетонам с последними зубами распрощался... вот как!

А раз уж вы поняли из моего хвастливого заявления, что я специалист по фельетонам, то и у вас небось поднялось настроение: ведь вы бы написали про все это куда лучше — художественнее, хлестче, остроумнее, не правда ли?.. О чем и речь...

Вкусно и сытно

Ничто так не мешает человеку вкусно и сытно поесть, как указания, что именно и сколько ему надо съедать.

Помнится, раньше я всегда пила перед сном кефир. Бывало, в постель не лягу, пока не опорожню стаканчик прохладного, свежего кефира. Теперь видеть его не могу! Оказывается, хочешь не хочешь, а должен ты перед сном пить кефир: продукт этот чрезвычайно полезен для кишечника, уничтожает расплодившихся там вредных бактерий, стимулирует деятельность пищеварительного тракта и так далее. Стоит мне теперь взглянуть на бутылку кефира, как тут же возникает перед глазами кишащий бактериями кишечник и тарахтящий, как несмазанный трактор, пищеварительный тракт. Может ли, скажите, такая картина вызвать аппетит?

Разонравилась мне и морковь — поставщик каротина. Оказывается, только враг собственной печени может позволить себе пренебрегать этим корнеплодом. Ну и пусть будет одним врагом больше, но печеночной моркови мне не надо. Хочу обыкновенной, натуральной каротели, без комментариев и каротинов. Увы, таких морковок уже нет и никогда не будет...

А картошечка с квашеной капустой? Господи! Доводилось ли вам едать что-либо вкуснее? У меня до сих пор слюнки текут, стоит лишь вспомнить дымящуюся тушеную картошку и пахнущую дубовой бочкой капусту с тмином! И что же? Разве получишь удовольствие от современной кислой капусты — белков с аминокислотами, без которых организму грозит авитаминоз? Аминь теперь аминокапусте! Лучше уж буду бочку грызть — влияние дуба на организм, слава богу, еще не исследовано!

А желудок? Все, что отправляешь в него, должно быть строго нормировано, распределено: вечером ничего лишнего не закладывай — отдай, как говорится, врагу, утром грузи, словно в рефрижератор. А во время обеда положи на стол счетчик и суммируй калории. Запомни: отправлять туда на ночь трудно перевариваемые продукты, например крабов, строго запрещается, так как эти крабы остаются в желудке целых семь часов... О боже, да пусть остаются они там хоть семь суток, было бы где достать этих крабов!

Знавала я одного типа с больной почкой. Как же послушно выполнял он все до единого предписания врачей, не за своим здоровьем следил, только за этой самой почкой. Ни крошки не позволял себе съесть из того, что нравилось ему самому, но было не по вкусу почке; цацкался с ней, нянчился, словно с капризным младенцем, не знал, чем угодить, как ублажить. Может, почке и было хорошо, может, она как сыр в масле каталась, но во что превратился сам мой знакомец? В загнанную клячу, в раба крепостного!

Возможно, моя точка зрения устарела или я просто не могу приспособиться к трезвому и рациональному взгляду на усвоение пищи (мерзкие, отбивающие всякий аппетит слова!). Возможно, новое поколение будет есть — извините, «усваивать пищу» — иначе.

— Сынок, — говорю, подавая своему отпрыску жареные грибы с гарниром из овощей, — сынок, в этой тарелке тысяча сто двадцать калорий! Знаешь ли ты, что в белых грибах семь десятых процента целлюлозы? А без целлюлозы, как известно, невозможно изготовить даже школьные тетради. Кроме того, в грибах содержится железо, и поэтому тебе не придется грызть ложку, о которую можно сломать зубы. Из железа делают сталь, из стали — мотор самолета: помнишь, как летел ты на высоте в девять тысяч метров, усваивая леденец? И еще, сынок, в килограмме грибов — полтораста граммов углеводов, а без угля и воды остановились бы электростанции, и пришлось бы тебе усваивать пищу в полной темноте. А сколько тут кальция! Знаешь ли ты, что такое кальций? Ведь это только благодаря ему, кальцию, в вашей школе имеется прекрасно сохранившийся скелет человека. Так что бери ложку, сынок, и усваивай!

Сын берет ложку и, выпучив глаза, смотрит в тарелку, как на крыло самолета или турбину электростанции. Вдруг ложка выпадает у него из рук, глаза наполняются слезами.

— Не хочу скелета, — всхлипывает он.

— Не плачь, — утешаю я его. — Все меняется. Когда-нибудь образумится и наука о питании. Она скажет: наплюйте на все эти амины, почки и турбины! Думайте о себе! Пейте кефир не для уничтожения бактерий! Уплетайте грибы, не заботясь о будущем целлюлозной промышленности, — разве мало лесов со всеми грибами слопала она сама? А в праздник так закусите, чтобы печень перевернулась, — пусть и она, бедняжка, почувствует, что такое праздник!..

И еще один совет: если вам когда-нибудь удастся раздобыть крабов и пристроить их в желудок — не порите горячку! Держите их там до тех пор, пока не достанете новой банки — пусть хоть целое семилетие! Только так!

Совсем неплохо

Дело шло к полуночи. На столе уже появилось шампанское, и мы торопливо рассаживались. Я несколько огорчилась, когда место рядом со мной занял не высокий, красиво седеющий мужчина, а грузный, лысый дядечка. «М-да... неважно, неважно кончается старый... плохо, плохо начинается новый...» — тихо вздохнула я.

Гости сосредоточенно наблюдали за хозяином, раскручивавшим проволочку на горлышке шампанского. Сейчас выстрелит!

— Если у вас слабое сердце, — пошутил мой сосед, — затыкайте уши. — И полусерьезно добавил: — Я — кардиолог.

— Кардиолог? — повернулась я к нему вместе со стулом. — Кардиолог!.. Я же как раз собиралась...

— До двенадцати осталось три минуты! — торжественно объявил хозяин.

— Даже в эти минуты, — шепнула я кардиологу, — нет ничего важнее сердца. Остановится — вот вам и Новый год!

— Это верно, — согласился он.

— Если так, — ответила я, — то посмотрите мне в глаза.

Сосед смущенно уставился на мою переносицу.

— Не кажется ли вам, — спросила я, — что одно веко у меня — забыла какое — несколько припухло? А по утрам припухают оба. Неужто сердце?

— Зайдите ко мне в отделение, — ответил он. — Исследуем.

— А то вдруг ни с того ни с сего покалывает под левой лопаткой, — добавила я.

— Приходите, — сдержанно ответил он, — в отделение.

Кто-то погасил люстру. Только свечки на елке горят...

— Дайте руку, — в темноте попросила я. — Смелее! Вот так, — придавила его пальцами свое запястье. — Ну, и что скажете?

— Почти... ничего, — виновато пробормотал он.

— Нет, вы вслушайтесь, вслушайтесь в пульс: тик-тик-ти-и-и-ик...

Зазвучал перезвон курантов. Новый год! Все вскочили, поздравляют друг друга, обнимаются, целуются... Мой кардиолог тоже устремился было куда-то с бокалом шампанского, но я успела поймать его за полу пиджака и усадить на место.

— А иногда, — шепчу, — бывает подряд: ти-и-ик, ти-и-и-ик.

— Посмотрим в отделении.

— Может, взглянете на мои икры? — приподняла я скатерть.

Он заморгал и чуть не пролил шампанское.

— Видите? Левая вроде бы толще правой. Тоже сердце?

Он помассировал свое собственное сердце — ясное дело: своя рубашка ближе к телу — и прошептал:

— В отделении. В отделении. В отделении!

— У одного моего приятеля... — начала я, но кончить не удалось. Нашу интимную беседу нарушила какая-то пышная дама, принесенная вальсом Штрауса. Осыпав моего кардиолога конфетти, она пригласила его танцевать.

Однако мне снова удалось удержать соседа, я даже отрицательно покачала за него головой. Дама вспыхнула, передернула плечиками, швырнула в нас еще одну горсть конфетти и растаяла.

— Так вот, у одного моего приятеля... очень близкого приятеля, понимаете?.. покалывает шейный нерв слева. Наверное, тоже сердце?

— Пускай... приходят... — прошипел он, — все ваши... приятели...

— Кстати, — спохватилась я, — мне еще никогда не доводилось бывать в вашей больнице, даже не знаю, с какого конца туда заходить.

— Приходите и выходите с любого конца.

— С приятелем?

— И с приятелем. — Он потянул вниз узел галстука и расстегнул воротничок.

— Могу вам похвастаться — я всячески закаляю сердце. Каждое утро влажным полотенцем растираюсь. Особенно — левую сторону. Правда, кое-кто считает, что полезнее растираться сухой щеткой. А вы как думаете?

— В от-де-ле-ни-е... — изнемогая, выдохнул он, вытянул ноги и бессильно уронил голову.

Тут приблизился к нам незнакомый мужчина и поклонился мне, приглашая на танец. Окинула его взглядом — высокий, красиво седеющий, мечта! Но следует ли менять кардиолога на него, пока не выяснено — щетка или полотенце? Кроме того, он ведь не посмотрел ещё мои гланды, не простукал еще...

Элегантный красавец ждал.

— Кто такой? — толкнула я в бок соседа.

Кардиолог с усилием приоткрыл глаз.

— Юрискон... — еле-еле выдавил он, голова его вновь поникла, глаз закрылся.

— Юрисконсульт! — воскликнула я и повисла на шее у нового кавалера, — Ведь я как раз собиралась!..

«А неплохо начинается новый год, — думала я, весело притопывая в объятиях юриста и не отпуская его шеи. — Да и старый неплохо кончился... совсем неплохо!»

Кое-что

Ранним зимним утром меня поднял с постели телефонный звонок. Незнакомый голос осведомился, я ли это.

— Да, — пробормотала я, витая еще в объятиях Морфея.

— Очень приятно. — Голос назвал свою фамилию, которую я слышала впервые.

— Да.

— Звоню вам прямо с вокзала.

— Да.

— Я только что приехал из города Н.

— Да. — Если он приехал из города Н. для того, чтобы нарушить мой самый сладкий сон, то своего добился.

— В Н. живут наши общие знакомые П., — продолжал голос.

— Мало знакомые, — поправила я. Если он рассчитывает с помощью общих знакомых превратить мою квартиру в гостиницу — пусть попробует!

— Они дали мне ваш телефон, — со значением произнес голос.

— Да, — без всякого значения ответила я.

— Они просили непременно позвонить вам...

— Да, — на этот раз в свое «да» я постаралась вложить столько льда, сколько было его на окне и за окном.

— И кое-что передать...

— Да. Что?! — Весь мой сон и весь лед внезапно разлетелись вдребезги. — Передать... Что?

— Кое-что... Но, может быть, — засомневался голос, — может быть, я передам вам это кое-что заочно?

Заочно? Значит, через какое-то третье лицо, которое передаст неизвестно когда, неизвестно где и неизвестно что? Знаю я этих заочников как облупленных!

— Ни в коем случае! — решительно, но не грубо воспротивилась я. — Прошу вас ко мне в гости. Сейчас. Жду.

— Но, — не сдавался голос, — я тут должен еще в вокзальный буфет заскочить.

В буфет? Ясное дело, такому только дай волю: зайдет в буфет, а оттуда едва на четвереньках выберется и будет переползать из буфета в буфет до тех пор, пока последнюю рубаху не спустит, что уж говорить о том, что должен он был передать другим!

— Никаких буфетов, — категорически, но радушно заявила я. — Перекусите у меня. Угощу хорошим кофе, кролик у меня есть, тесто для пирожков готово. Очень прошу вас поторопиться. Жду.

— Но, — набивал себе цену голос, — я не один... неудобно оставлять... в одном купе ехали...

— Что за вопрос! Вы — мой гость, значит, ваш друг — тоже мой друг и гость! — Тут уж в моем голосе зазвучали прямо-таки кавказские нотки.

— Но...

По тому, как он сопротивлялся, я поняла, что сама виновата — слишком переморозила вначале. Пусть это станет уроком на будущее: прежде чем сунуть кого-то в холодильник, разузнай как следует — кого! Это тебе не треска и не утка третьей категории, а живой и, главное, имеющий кое-что передать человек!

— Какие могут быть «но»! — горячо воскликнула я. — Вы же только что с поезда! Вы должны мне кое-что передать. У нас общие знакомые. Значит, ставлю кипятить воду для кофе. Тушу кролика. Открываю бутылочку ликера! Какие у вас еще могут быть «но»?!

Мои аргументы, особенно последний, наконец растопили лед.

—   Ладно, — сдался голос, — еду!

Подрумянивая кролика, я и сама заливалась румянцем от приятного ожидания. Чем же может оно быть — это кое-что? Если человек будит тебя спозаранку, звонит прямо с вокзала, значит, кое-что — это или скоропортящийся продукт, или нечто крупное, такое, что неудобно таскать с собой по городу. Надеюсь, не книги — книги я сама пишу и раздариваю направо и налево, в том числе и семье П. подарила. А семья П. — побольше бы таких семей! — решила меня отблагодарить. Хоть и живут они в городе, но у них свой сад и даже собственная коптильня в пригороде. Город Н. славится замечательными мастерами сыроварения и складными велосипедами, а район — фермами черно-бурых лисиц. Так что есть из чего выбрать, если захочешь кое-что передать!

Когда, накрыв стол на двоих, я отворила дверь, то на пороге увидела четверых — полный состав купе! Обладатель голоса — очень худой, но с толстенным саквояжем — представил своих товарищей. Пока они отряхивали в прихожей снег, я быстренько выставила еще два прибора. Затем любезно пригласила всех подкрепиться чем бог послал и чувствовать себя как дома.

Когда все четверо налопались до отвала и старательно извлекли из бутылки последние капли ликера, мой незнакомец вытер губы и откашлялся. Я поощряюще кивнула: самое время.

— Семья П. ... — начал он.

— Семья П., — вставила я, — очень близкие мне люди.

— ...просила передать вам...

Я машинально встала, чтобы освободить ему дорогу к саквояжу. Однако он даже не шелохнулся. Поэтому последующие его слова мне пришлось выслушать стоя, тем самым придав церемонии передачи особо торжественный характер.

— Просила передать вам привет.

Я бы продолжала стоять, но у меня подкосились ноги, и пришлось опуститься на стул. Гости в упор смотрели на меня. Один поднес к губам салфетку — надеюсь, для того, чтобы смахнуть крошку...

— А покормили вы нас отменно! — нарушил наконец молчание знакомый моих знакомых.

— Да, да, отменно! — благодарно закивали трое остальных.

— Кофе-то наполовину с ячменем, — сдержанно заметила я.

— На вокзале и такого не получишь! — отпарировал один из попутчиков моего незнакомца.

— А кролик, — добавила я, — тухловатый. Смотрите, как бы чего с желудком не приключилось.

— Желудки у нас луженые, — не отнимая от губ салфетки, прошипел другой.

— А ликер...

— Ликер отличный, — не дал мне кончить теперь уже несколько знакомый незнакомец и повернулся к попутчикам: — Ну что ж, братцы, выполнили свой священный долг и можем двигаться дальше. Пора.

Пока они пыхтя натягивали свои пальто в прихожей, которая от нанесенного ими снега превратилась в болото, мысли мои вертелись вокруг семьи П. И в самом деле, какая занятная семья! Я шлю им книгу с собственноручной дарственной надписью, так сказать духовную пищу, а они в ответ присылают мне на кормежку четыре души с приветом. Да еще в самый разгар сна!

Уже спускаясь по лестнице, знакомый моих знакомых обернулся и с упреком в голосе спросил:

— А вы — вы ничего не хотели бы передать семье П.?

— Почему? Хотела бы, — призналась я. — Только не знаю как.

— Наш поезд, — со значением проговорил он, — прибывает в Н. в полпятого утра.

— Тогда, — взвешивая каждое слово, ответила я, — мне тоже хотелось бы послать этим поездом семье П. кое-что, только с приложением.

— С каким приложением? — оживился он.

— С мешком! Передайте им мой привет и целый мешок наилучших пожеланий!

Он было заколебался.

— Не забудьте, — напомнила я, — что у П. есть собственная коптильня, а стол их не имеет себе равных в Н.

Его сомнения рассеялись.

— Договорились, — пожал он мне руку. — Всего хорошего.

— Только не забудьте, — крикнула я ему вдогонку, — не забудьте взять с собой мешок!

Письмо на курорт

Дорогой!

Ты уехал, и дома сразу стало скучно и уныло, я просто места себе не могла найти. Взглянешь на опустевшее просиженное кресло перед телевизором — и сердце как клещами сожмет. Только одно меня утешает: бродишь ты теперь по сосновому бору, купаешься, занимаешься спортом, читаешь — словом, всячески повышаешь свой духовный и физический уровень...

А я? Я, разумеется, по-прежнему вожусь со своими кастрюлями, стиркой, вся в домашних заботах и трудах — не зря же ты нежно называл меня «домашней квочкой». Чтобы как-то заглушить тоску одиночества, я схватила метлу, тряпку, пылесос, распахнула все шкафы, комоды, ящики, и... как же была удивлена, когда в обувном ящике обнаружились твои выходные полуботинки! Насколько мне известно, ты собирался взять их с собой на курорт. Что за чудо? Все стало ясно, когда я не нашла своих собственных туфель. Представляешь? Оказывается, укладывая твой чемодан, я в спешке перепутала свои с твоими — ведь те и другие на высоком каблуке, вот откуда эта роковая ошибка. Просто кошмарный случай. Теперь я целый месяц буду лишена своей любимой обуви! Но я не сержусь, вспомнив, как ты однажды в шутку назвал меня «тряпичницей». Устыдилась и даже заставила себя весело посмеяться над этим маленьким недоразумением...

Отсмеявшись, я продолжила уборку, и тут меня ждала еще одна неожиданность. Но ты, вероятно, уже знаешь, в чем дело: импортные вельветовые штаны, которые так молодили твою немолодую фигуру и вместе с полуботинками на высоком каблуке удлиняли твои коротковатые ноги и посему предназначались для курорта, они преспокойно висели в шкафу. Не мираж ли? Увы, никакого миража не было. Просто, когда я укладывала твой чемодан, домой вернулась наша Лаймуте и бросила свои старые вельветовые брюки на тот же стул, где лежали твои, и я по рассеянности (что ж, продолжай считать, что у меня куриные мозги!)... так вот я случайно перепутала их с твоими, и ты увез единственные штаны нашей единственной дочери. Бедная девочка! Она была так огорчена, что мне не оставалось ничего другого, как снести твои фирменные портнихе, чтобы она перешила их для нашей дочери. Надеюсь, ты не станешь возражать: молодежи необходимо поспевать за модой!

Придя в себя после всех этих ошеломляющих находок, я продолжала уборку, даже не подозревая, что главный сюрприз — впереди. Как гласит восточная мудрость, если неправильно застегнешь первую пуговицу, то и все другие тоже будут застегнуты не так, как надо... А теперь послушай. Вытаскиваю из ящика комода целлофановый мешок — помнишь, в нем хранится старинная пожарная форма твоего отца со сверкающей медной каской, — так вот, развязываю мешок и... о ужас! Вместо пожарной формы обнаруживаю элегантный костюм, который ты пошил себе для курорта и место которому, конечно, было в твоем багаже! Что за удивительная цепь странных нелепиц! Ну как в замке с привидениями! С ума сойти!

Поверь, я бы не больше удивилась, появись из этого мешка зеленый человек или твоя рыженькая секретарша. Но уже в следующее мгновение здравый рассудок подсказал мне, что твоя секретарша не может сидеть в мешке и одновременно отдыхать на том же курорте, что и ты. Если разобраться, элегантный костюм оказался в мешке вполне закономерно. Укладывая его в чемодан, я побоялась, что в дороге он может помяться, и поэтому сунула его в тот самый пакет, где хранилась форма твоего отца. Но по рассеянности и в спешке (ты прав, называя меня раззявой!) все перепутала. Если бы ты видел, как я расстроилась: что будет, если твоему отцу вздумается, как обычно, продемонстрировать гостям эту реликвию? Что тогда?!

И все-таки мне немножко неспокойно, что я отправила тебя в дорогу в тренировочном костюме и кедах — чтобы в поезде не пришлось переодеваться. Кто мог предполагать, что содержимое чемодана столь фатально изменится? Хорошо еще, что при тебе остались усики, которые ты отрастил для курорта, и модный галстук. Представляю себе, как прекрасно они будут гармонировать с медной каской, если ты, надев ее, сообразишь заглянуть к пожарникам, чтобы передать им привет от твоего отца-ветерана.

Но что это я разболталась о нарядах — ты был тысячу раз прав, называя меня барахольщицей! Заканчиваю в надежде, что тренировочный костюм поможет тебе обрести прекрасную физическую форму, здоровье, бодрость, молодую энергию. Может быть, даже вернешься домой бегом... Кстати, если приедешь до окончания срока, то квартиру найдешь на замке, потому что мы тоже уезжаем отдыхать.

До радостной, столь ожидаемой мною встречи, дорогой курортник!

Твоя женушка

Мужчины и капуста

Единственный

Один как перст торчит он между нами, двумя десятками женщин, — единственный представитель мужской половины рода человеческого в очереди за ранней капустой.

Из себя невидный, небольшого росточка, щупленький — в мужской толпе на такого и внимания не обратишь. Но здесь нет других мужчин, здесь он Единственный, и наши взоры волей-неволей устремляются на него, словно на церковный алтарь, устремляются, прилипают и не могут оторваться...

Каким ветром занесло его сюда? Из дому выгнали, что ли? Ведь не может быть, чтобы сам, по собственной воле... Шарфик потрепанный, а туфли дорогие, модные. Шея коротковата, из лацкана пиджака торчит колючий конский волос...

Возможно, его тревожат наши взгляды, поэтому он все время ежится и сбивает с рукава невидимые пылинки... Вытягивает из кармана и встряхивает авоську. Несколько петель порвано, и вообще ее уже давно пора выбросить... Сует сетку обратно и извлекает потрепанный бумажник. Пересчитывает мелочь... семьдесят две копейки. Мы с облегчением вздыхаем: на кочан хватит!

Что и говорить, повезло его жене! Как тихо и терпеливо он стоит — уже целых двадцать минут стоит! Жива ли его матушка? Есть ли у него батюшка? Заботятся ли о нем сестры? А если он круглый сирота? Наши глаза наполняются слезами...

А он все переступает с ноги на ногу, кладет бумажник в карман и вытаскивает носовой платок. Носовой платок! Вся наша очередь превращается в один большой микроскоп. Платок чистый, но неглаженый и на одном из уголков растрепалась мережка... ой, ой!

Интересно, не сам ли, вернувшись домой, будет он варить эту капусту? Господи! Да если бы наши мужья однажды купили и принесли из магазина кочан капусты!.. Как же, дождешься от петуха яичка! Интересно, кто она, эта счастливица, подруга его жизни? До чего ей, наверно, легко и спокойно: муж стоит в очереди не за кружкой пива, не за комариными личинками, а за капустой! Она, конечно, этого не ценит. Почему-то у всех хороших мужей жены — или долговязые мымры, или легкомысленные бездельницы. «Ах, мне бы такого!» — думает каждая из нас. Как медленно продвигается он вместе с очередью... И какие у него старые, потертые перчатки!

Вот он уже у прилавка... сейчас возьмет кочан...

«Самый чистый ему, самый крепкий, самый красивый! — немым хором молим мы продавщицу. — Нет, не этот — вон тот, тот!..»

Но продавщица тоже женщина, учить ее не надо. Она понимает всю ответственность момента. Находит для него такой вилок, какого нам в жизни не получить.

—   Разрешите, — тянутся наши руки, — разрешите подержать сетку!

—   Далеко ли нести?

—   Может, по дороге?

Он отрицательно мотает головой и, сунув кочан под мышку, кидается прочь из магазина, словно из осиного гнезда... Еще одно доказательство, что не бабник, не гуляка, как наши завсегдатаи пивных... Кто же она, эта недостойная, которой так повезло?

Не стало его — и в магазине сразу темно и пусто... Вот тут он стоял, тут прислонился к стенке, тут авоську вытаскивал... ничего не осталось... ничего...

«Эх, мне бы такого друга жизни... — в последний раз вздыхает каждая из нас. — Как умела бы я ценить, беречь его... Ни за что не позволяла бы ему по очередям таскаться... Я сама, сама!..»

Первая любовь

На одной из самых поэтических улочек Старого города нет-нет да встречаю я свою Первую любовь.

И не ведаю, узнаёт ли он меня, когда проходит мимо, или не узнаёт, а может — не хочет узнавать. Он никогда не здоровается. Пусть. Мне и не надо, чтобы здоровался; впрочем, мы и прежде не здоровались. Когда-то давным-давно пригласил он меня на танец, я, конечно, не отказалась, потом снова пригласил и снова... Позже, когда встречала его на улице, у меня в глазах темнело, а в ушах звенели серебряные колокольчики...

С тех колокольчиков минуло чуть ли не два десятка лет. Первая моя любовь женилась, обзавелась детьми, из тесной комнатушки перебралась в просторную квартиру, даже стала получать надбавку за многолетний стаж. Видит небо, ничего плохого я ему не желаю: пусть крепкими дубочками растут его сыновья, а стройными липками — дочери, пусть округляется и сияет, подобно полной луне, его супруга, пусть ярко и ровно горят поленья в священном очаге его семьи...

Мне хочется только одного: чтобы какой-нибудь опытный психолог объяснил, почему захлестывает меня волна радости всякий раз, когда вижу его непомерно длинный плащ и едва прикрывающую макушку кепчонку? Почему, стоит лишь мне усмотреть болтающуюся на одной нитке пуговицу его пиджака — и трава кажется зеленее, цветы ароматнее? Почему, когда я однажды увидела, как волочит он на горбу из прокатного пункта пылесос, — почему весь тот день ласкали меня мысли о разумности и справедливости бытия?

Ныне я вновь столкнулась с ним под изящными арками Старого города. Идет, тащит в охапке несколько кочанов капусты. А у меня в руке — лишь букетик весенних ландышей. Видят боги, я и теперь ничего плохого ему не хочу, пусть бы только увидел меня и знал, что я вижу его. А он продолжает шагать, поддерживая подбородком верхний кочан, и, кроме своей капусты, знать ничего не желает.

И тут я не выдерживаю:

— Доброе утро! — звонко кричу ему, и эхо моего голоса дробно рассыпается, отскакивая от старинных кирпичных стен.

Первая любовь останавливается, вздрагивает, поднимает голову: верхний кочан, воспользовавшись случаем, вырывается из его объятий и, подпрыгивая, катится по булыжнику Старого города...

Наблюдая, как моя Первая любовь на карачках устремляется за непокорной капустой, я еще раз задумываюсь о том, что жизнь исполнена высокого смысла и что жить стоит. Хотя бы ради таких неповторимых мгновений...

Памятка

Эта памятка предназначена для собаковладельцев. Предлагая ее, мы отнюдь не собираемся обижать любителей собак. Напротив, для их же собственного блага хотим попросить, чтобы они перестали бесконечно повторять то, что мы, не имеющие собак, столько раз от них слышали и уже знаем наизусть. Не возвращаясь вновь и вновь к своим извечным темам, владельцы собак сэкономили бы немало времени, которое смогли бы уделить своим же собакам.

Поэтому настоятельно просим больше не рассказывать нам следующего:

...что до тех пор, пока вы не завели собаку, вас одолевали всяческие хвори, что вы не могли заставить себя выйти из дому, а теперь волей-неволей должны выводить пса на свежий воздух, и он так вас гоняет, так тянет, что на ваше бледное лицо вернулся румянец здоровья, а из кровеносных сосудов бесследно исчез холестерин и что врач, осматривавший вас недавно, до тех пор не мог прийти в себя, пока сам не завел собаку...

...что прежде, когда в вашей семье еще не было собаки, дети росли без любви к животным и всей окружающей среде, а теперь, благодаря постоянному общению с собакой, они приобщились к деревьям, птицам, небу, звездам и даже к людям...

...что в свое время ваша жена (муж) и слушать не желали о собаке и даже ультимативно заявляли: «Или я, или она!», однако стоило им увидеть шустрый и теплый пушистый комочек, как суровость растаяла и сердце так привязалось к беспомощному щенку, что теперь они охотнее расстались бы с мужем (женой), чем с Бобиком (Жучкой, Джимом, Бимом)...

...что вам не доводилось видеть более непритязательное в пище существо... ваша собака лопает все подряд...

...что собака прекрасно понимает каждое ваше слово, и когда вы однажды бранили сына (дочь) за двойку в дневнике, собака затявкала с таким педагогическим тактом, что сын (дочь) устыдились и на следующий день принесли пятерку...

...что ваш четвероногий друг не только понимает вас с полуслова, но и читает ваши мысли не хуже самого Мессинга. Однажды вы только подумали: «Куда это задевалась вторая тапочка?», а собака уже вылезла из-под кровати, держа в пасти — как бы вы думали что? — вторую тапочку! При виде этого вас даже потом прошибло, и с тех пор, когда собака рядом, вы, прежде чем о чем-то подумать, всегда думаете, о чем именно следует думать...

...что по ночам нарушают тишину и гадят на лестнице ваши соседи, преследуя единственную цель — скомпрометировать вашего деликатнейшего и чистоплотнейшего джентльмена...

...что раньше вас нисколько не тянуло домой, а теперь вы мчитесь к своему семейному очагу сломя голову, ибо знаете, что там, за дверью, изнывает от тоски единственное в мире существо, которое живет, дышит и гавкает исключительно ради вас...

...что чем дольше не являетесь вы домой, тем сильнее гневается и злее встречает вас жена (муж) и тем радостнее и нежнее — собака...

...и как вам жаль, что вы не современный писатель, а то создали бы роман в форме внутреннего монолога собаки...

...что намордник оскорбляет достоинство настоящего пса и что вообще намордники куда более необходимы некоторым двуногим...

...что только бесчувственные олухи стараются улизнуть от вашей собаки, когда она собирается нежно лизнуть их в лицо...

...что собака насквозь видит, чего стоит любой человек, и если она поворачивается к пришедшему в ваш дом посетителю задом или лает на него, значит, такого гостя можно смело выбрасывать с балкона десятого этажа...

...что из многих ваших званых вечеров вышел бы пшик, если бы не собака: пока она вертится вокруг стола, разговор вертится вокруг нее, и гости разбегаются по домам, повизгивая от счастья, что имели случай пообщаться с таким мудрым созданием...

...что раньше вас постоянно угнетали неприятности по работе, а теперь собака, грызя кость, напрочь сгрызает и ваши неприятности...

...что если другие собаки умеют, скажем, вытаскивать из реки брошенную туда палку, то ваша способна сама туда ее забрасывать...

...что псов такой редкостной масти и такой чистой породы, как ваш, во всем мире раз-два — и обчелся...

...что раньше, поссорившись с женой (мужем), вы не разговаривали по целым неделям, а теперь легко поддерживаете контакт через собаку...

...что прежде было очень неспокойно оставлять детей дома одних, а нынче, при собаке, их можно со спокойной совестью покинуть хоть навсегда...

...что вы не испытываете никаких затруднений от того, что собака будит вас в пять утра, даже рады этому: если бы не ее собачьи дела, вы, чего доброго, так до конца своих дней и не узнали бы, как величественны и неповторимы утренние зори...

Примечание. Если вы не нарушите ни одного из пунктов этой памятки, мы в свою очередь обещаем не расспрашивать вас, куда и при каких обстоятельствах пропала ваша собака.