Неизвестная Женская Библиотека

    Художник закончил картину. Он нарисовал ее углем. На картине были изображены деревья, небо, снег и стая птиц, прилетевших издалека. Птицы были усталые, но в то же время радостные — они вернулись. В каждой из них художник узнавал себя. В этом была его удача. Он мерил шагами комнату, разглядывая картину из разных углов. Иногда взмахивал руками, будто крыльями, делал страстное лицо и бежал посмотреть на себя в зеркало. Было похоже! «Да-да, — удовлетворенно хмыкал он, — есть еще, черт возьми...» Он недоговаривал, но подразумевалось, что есть еще таланты и мастера.
     Под ногами у него валялся уголь, руки и одежда зачернились, а внутри было светло и пусто, как в баночке из-под белил. Оставалось закрепить картину. Занятие это, легкое и душистое, предвкушалось с первых моментов работы — взять бутылочку лака для волос «Прелесть», нажать на пульверизатор и ровными слоями покрыть полотно. Он осторожно снял с трюмо баллончик — на нем красовались бесконечные густые волосы без лица — и тут же с досадой отбросил в угол: он был пуст. «Вот так всегда!» — подумал художник и погрозил кулаком тому, кого не надо называть, кто мешает вечному счастью и делает жизнь такой, какой она есть.
     Художник был немного философ, поэтому настроение у него не испортилось, а даже наоборот. Он тщательно оделся и, насвистывая, покинул дом.
     На улице было морозно и шумно. Люди спешили и сердились на светофоры. Они не могли и не хотели понять, почему должны уступать дорогу автомобилям, если не уступают ее даже друг другу. Художник прилаживал шаги то к одной группе, то к другой, но его обгоняли. Тогда он одернул себя и зашагал гордо и одиноко, носками врозь, чуть сгибая колени — наверное, так ходил Гойя.
     В галантереях и магазинах «Косметика» неприступные продавщицы высокомерно не замечали его умных с искоркой глаз и легкого, изящного подмигивания. Куда с большим интересом они общались друг с другом и с журналом «Burda», который листали под прилавком. Художник отошел к витрине, полюбовался своим отражением и решил на продавщиц не обижаться. Не обижался он и во втором магазине, и в третьем. В четвертом обидеться пришлось. Лака для волос и здесь не было. В сердцах он потребовал книгу для жалоб и предложений, летящим почерком гения написал жалобу и предложил нарисовать портрет девушки-кассира, что и сделал, не отходя от кассы. Польщенные женщины смеялись, трогали художника за рукав, позвали даже заведующую с директором, но лака не дали.
     Зимний день быстро становится вечером... Засверкали витрины, улицы, и новая нарядная и таинственная толпа заполнила город. Хлопали дверцы машин. Строгие мужчины предлагали руки хрупким, одетым в меха женщинам. Сияли разноцветные глаза со снежинками на ресницах: тонкие окольцованные руки теребили влажную кожу перчаток. «Черт возьми, — бормотал, шатаясь по улицам, художник. — А ведь есть еще...» — он опять недоговаривал, но было ясно. Есть еще красивые женщины и их подруги.
     На душе у него опять стало светло. Вывод был прост, он вытекал из следствия и опирался на причину. Есть женщины... есть лак.
     — Девушка, простите, у вас не будет лака для волос?
     — Что? — переспросила незнакомка и подняла на него безупречные глаза кинозвезды.
     — «Прелесть»! — выпалил художник.
     — Что прелесть? — опять не поняла она.
     «Вы, вы — прелесть!» — чуть было не сорвалось с его языка.
     — Это лак так называется, — смущенно признался художник.
     — А, лак! — Она улыбнулась, на щеках нарисовались ямочки. Открыла сумочку. Состояние художника было близко к умопомрачительному. Вместо лака он схватился было за кошелек, так как руки не повиновались ему.
     — Я завтра отдам, очень нужно, для картины!
     Девушка понимающе кивнула и доверчиво протянула ему флакон и листок с адресом.
     Через полгода они поженились.
     На свадьбе его жена распустила свои густые бесконечные волосы, а друзья подарили перевязанный лентами ящик «Прелести». Было очень весело.
     А потом наступило время, когда художник писал только акварелью и, как правило, голубой. У него родился сын. В ванной заплавали резиновые уточки и рыбки. На кухне, где сушились пеленки, запахло детством. Жена теперь ходила неторопливо, пела песенки. Сын под них засыпал, и художник тоже. Ему казалось, что он живет вне времени. Что он забыл о самых элементарных вещах. «Как я тебя понимаю! — вторила жена. — Я тоже обо всем забыла». Она мечтательно закрывала глаза, а потом бежала в детскую, потому что о том, кто дышал и гукал там, забыть было невозможно. Не был забыт и лак для волос. «Прелесть!» — первое, что отчетливо сказал малыш, к умилению родителей. Это же слово спустя четыре года он прочитал по слогам на любимой игрушке. К маленьким семейным праздникам жена обязательно покупала упаковку традиционного лака и расставляла его, как свечи, по краям праздничного стола.
     — Дорогой мой! — говорила она ему, когда расходились последние гости. — Я горда и счастлива. Ты дал мне радость быть женой, матерью. Ты — прелесть! — И она широко раскрывала руки, как будто хотела обнять и его, и сына, и квартиру — весь свой мир, в котором была хозяйкой. Художник падал в эти объятия и в них исчезал.
     Картин он не писал уже давно. Когда от желания рисовать зудели руки, он рыскал по квартире в поисках угля или красок, но натыкался на лак. Им были заставлены полки в комнате, зеркало, подоконники и даже чуланчик, где раньше была его мастерская. Тогда он брал привычный, как кисть, флакон и поливал до изнеможения пустые холсты. И успокаивался. Однажды он выкопал из-под лаковой горы свою старую картину. Он долго всматривался в птиц. Они смотрели с укором. И вдруг он понял, что любит свою жену гораздо меньше, чем раньше. «Ничего! — успокаивал себя художник, заталкивая обратно полотно. — У меня есть сын».
     Как-то днем он готовил с сыном уроки. Они вместе ломали головы над задачкой, и художник сгрыз почти полностью счетную палочку.
     — Кем ты хочешь быть? — спросил он мальчика, чтобы отвлечься.
     — Парикмахером! — солидно ответил тот и уточнил: — Дамским!
     Художник выплюнул остатки палочки, закашлялся и ушел на кухню. Он пообедал, потом побрился, потом вышел на улицу. Было морозно и шумно.
     «Да, есть еще, — подумал, — серьезные, умные дети, не шалопаи».
     У него защипало в глазах, от ветра, конечно же.
     — Девушка, девушка, — опрометью бросился он за первым стройным силуэтом. — Подождите минуточку.
     Девушка обернулась. Из маленькой черной сумки выглядывал флакон «Прелести».
     Она ждала...